Мы будем на этой войне. Диверсанты

Тишина.

И пусто.

– Выходим, – скомандовал Туркалёв.

И первым выскользнул из колодца, пригнувшись, быстро пробежал до сгоревшего танка, нырнул под него, выставил между катков ствол автомата.

Остальные стремительными бросками присоединились к нему, никем не замеченные.

Неожиданно послышался тяжёлый гул и на улицу выехал бронетранспортёр с солдатами на броне.

Капитан выругался сквозь зубы.

Машина, рокоча двигателем, светя фарами, пролетела мимо и скрылась за поворотом, унося шум мотора и ослабляя натянувшиеся до предела нервы спецназовцев и генерала.

Короткими перебежками двинулись дальше, из города выскользнули без проблем, тихо миновав позиции противника.

А потом начался ночной кросс по сгоревшему дотла посёлку Берёзовка. Во время бега приходилось смотреть в оба: шла война.

Осторожный и в то же время быстрый бег был не просто кроссом решивших пробежаться энтузиастов, это был бег вырвавшихся из западни хищников, желающих выжить любой ценой, готовых для этого уничтожить любого.

Тарасевичу, не привыкшему к такому активному образу жизни, приходилось очень хреново. Его, едва перебирающего ногами, пришлось тащить под руки.

Из-за этого до лесного массива добрались только к рассвету. И обнаружили, что сюда уже выдвинулось какое-то подразделение федеров. Это путало все карты. Пришлось опять ждать темноты и решать, как теперь проходить через неожиданно появившиеся вражеские позиции.

Двое двадцатилетних парней – рядовых мотострелков из федеральных войск удобно устроились меж двух срубленных и распиленных на брёвна сосен. Их едва ли не всей поредевшей в боях ротой с трудом притащили специально по приказу командира для укрепления пулемётного гнезда, но пока бросили поблизости.

Рядовые уже успели «пыхнуть», то есть раскурить «косяк». Сознание приятно воспарило, сковывающие души тиски страха, усталости, ненависти ко всей этой грёбаной войне отпустили, бойцам стало хорошо. Чтобы ротный не спалил и не разбил за такое морды, они легли рядышком на прогревшуюся за день землю, укрываемые с боков приятно пахнущими смолой брёвнами.

Над солдатами раскинулся усыпанный звёздами небосвод с бляшкой яркой полной луны.

Один глупо и расслабленно улыбаясь, поднёс к глазам бинокль ночного видения. Такой прибор на электронно-оптических преобразователях «два-плюс» обеспечивал наблюдение объектов лунной ночью без подсветки на расстоянии до трёхсот пятидесяти метров. Встроенная подсветка, предназначенная для применения в плохую погоду или в закрытых тёмных помещениях, позволяла наблюдать объекты примерно на расстоянии до двухсот пятидесяти метров.

На вооружении прибор не стоял, солдат нашёл его в разбитом магазине, в городе, когда из него выбили опозеров – так презрительно федералы называли оппозиционеров. Нашёл случайно, упакованным в фирменную коробку, в общей куче мусора, которую солдат лениво разгребал, ни на что особо не рассчитывая. А тут вдруг такой сказочный подарок!

Боец справедливо решил, что такая штука в личном пользовании очень даже пригодится на войне.

Автоматическая регулировка яркости изображения приблизила луну с проступившими очертаниями кратеров, и звёзды, которых отчего-то стало в несколько раз больше.

– О-о! Зырь! Зырь, чё! Звёзды, какие! Не, Кушак, ты зырь! – обращаясь к своему другу, восторженно забормотал солдат, окутанный дурманом наркотика.

– Не хочу я зырить, отвали, – лениво отозвался второй боец, плавая в омуте приятных ощущений.

– Не, Кушак, звёзды, я отвечаю, а луна, бля, ты позырь! – не унимался первый, слабо толкая локтём товарища.

– Уй-щ-щ! – зашипел Кушаков. – Сука, не бей по руке! Я тебе сколько раз уже говорил! Болит же. После того, как ротный отмудохал за тот «косяк», так и болит до сих пор.

– Ну, братан, ну, забыл, – виновато забубнил первый боец. – Мне тогда тоже досталось вместе с тобой, я чё-то не жалуюсь. Ты позырь, звёзды, какие!

– Бля, достал ты своими звёздами! – возмутился Кушак. – Чё там с ними, дай, посмотрю.

Кушаков поднёс к глазам прибор.

– Оба-на! – тихо воскликнул он, всё же остатками здравого сознания понимая, где они находятся, а ещё больше опасаясь ротного. – В натуре, Бобрик, ты чё раньше не говорил?

– От ты олень, а! – так же тихо ответил Бобриков. – Я ему говорю, позырь, он не хочет, а потом ещё и наезжает.

– Я тебе про другое. Почему до этого молчал?

– Да не было возможности проверить, в рюкзаке таскал, а тут решил с собой взять, – ответил Бобриков, радуясь в душе удачной находке.

– Ништяк, Бобрик. Слушай, а тут ещё подсветка есть.

Солдат решил использовать внешнюю, более мощную инфракрасную подсветку.

– Не включай, баран! Если снайпер где-нибудь засел, то снимет обоих, – заволновался Бобриков, проявляя впитавшуюся в кровь осторожность, не подавленную даже анашой. – Дай сюда, я буду смотреть, ты всё равно не хотел.

– Хрен тебе, – не мудрствуя лукаво, ответил Кушак, отводя руку товарища, требовательно тянущуюся за своей собственностью.

Чтобы немедленно забрать бинокль, Бобрикову пришлось бы повозиться с Кушаковым, но дурачиться он не хотел, состояние не то, да и место неподходящее, кругом караулы стоят.

Свои-то парни ничего не скажут, но вдруг ротный с проверкой пойдёт? Лучше не начинать. Сделав такой совершенно правильный вывод, Бобрик по привычке нащупал холодный ствол автомата – ещё одного верного друга, лежащего рядом.

– Козёл, – убеждённо сказал Бобриков, чтобы получить хотя бы такую сатисфакцию за экспроприированный бинокль.

– От козла слышу, – немедленно с не меньшим убеждением парировал Кушаков, не отрывая бинокля от глаз и поворачиваясь набок, спиной к другу и лицом в сторону тыла, чтобы ради интереса посмотреть, как видно окрестности, а не только ночной небосвод.

Бобриков вдруг почувствовал, как напряглась спина товарища, и услышал его бормотание:

– Чё это? Слышь, Бобрик, опозеры по-тихому ломятся, человек сорок. Метров двести отсюда.

– Да пошёл ты, – беспечно хмыкнул Бобриков. – Опять обкурился, нарк позорный.

Последнюю фразу он произнёс обличительным тоном, словно сам пятнадцать минут назад блаженно не втягивал горький дым.

– Я тебе в натуре говорю! – горячечно зашептал Кушаков, держа левой рукой бинокль у глаз, а правой нашаривая свой автомат.

– Кушак, ты совсем уже плохой стал, завязывай с дурью, – поучительно произнёс Бобриков. – Фронт у тебя за спиной, ты в тыл смотришь, башку включи. Как опозеры могут оказаться у нас в тылу?

Но Кушаков не слушал, активно толкая друга задницей, удобнее устраиваясь для стрельбы.

Его автомат заработал одновременно с тугими хлопками двух миномётов «Поднос», открывших огонь со своих позиций, и пулемётной очередью, трассерами обозначившей местонахождение врага, по которому вся подскочившая по тревоге рота устроила бешеную пальбу.

Мины понеслись в сторону неизвестной группы, воя над головами, заставляя в страхе вжаться в землю, залезть в любую щель, превратиться в молекулу, в которую не сможет попасть ни один из осколков, сотнями разлетающихся во все стороны, кого-то безжалостно поражая, вырывая из глоток вопли боли. Раненые с криками катались по земле, бухали взрывы, а новые мины всё летели и летели, дико воя, лишая воли и разума попавших под обстрел.

И всё же с их стороны зло заработали автоматы и два пулемёта, свинцовый шквал устремился в сторону федеров, отвечающих плотным ответным автоматным и пулемётным огнём. Темнота расцвела сполохами взрывов, ночная тишина раскололась грохотом внезапного ближнего боя.

Остатки группы, залегая, вновь поднимаясь, быстрыми короткими перебежками понеслись к лесному массиву, стреляя на ходу. У самого леса напоролись на противопехотные мины, уставленные федерами совсем недавно и сразу пригодившиеся.