Пост сдал!

Из атрибутики у пионервожатой нашёлся только ярко-красный шёлковый мешок.

– Из галстуков, что ли, сшили?

– Нет, от выборов остался: с ним по квартирам ходили.

– А эти дети… Я их больше пяти минут не выдержу, начну хвою в рты запихивать…

– Мне больше просить некого, а ты столько мероприятий в школе проводишь, дискотеки, опыт есть.

– Так нет ничего! Ни бороды, ни валенок, ни рукавиц, ни посоха. Ни тулупа. Ладно, что-нибудь придумаю.

Вечером собрались своей школьной алкатнёй на автобусной остановке, сидим перетираем всякое, говорю им: «Чуваки, завтра я – Дед Мороз». Все косо посмотрели на меня: «Опаньки!»

Пришлось делиться с ними бедой пионервожатой, которую, кстати, вся школа любила. Бывают такие люди, от которых свет исходит. А уж после того журнала она вообще получила пожизненное уважение.

Стали думать, как найти в закромах малой родины, то есть в кладовках и на антресолях, хоть что-то, что могло бы меня сказочно превратить в старого весёлого деда. Кто-то вспомнил про ржавое ружьё в сарае. Разошлись выгребать закрома.

На следующий день в школу было принесено всё, что только было найдено.

Я впервые в жизни увидел столько секонд-хенда, хотя слова такого в стране ещё не было. Даже тулуп подобрали. Не алый, конечно, но и не совсем убитый. Подпоясали ярким кушаком, стало не так напоминать про некрасовских зайцев-утопленников. И рукавицы на пять размеров больше, и посох у завхоза добыли – черенок от старых грабель. Вроде всё собрали. Не было только валенок. Ну откуда в Севастополе валенки? Всё что угодно есть, а валенок нету. Не завезли. Не тот климатический пояс выбрали для утренника. Алые женские сапоги на шпильках, которые решено было принести в жертву и срубить каблуки, чтобы подошва плоская была, на меня не налезли. А утренник уже вечером. Вечером утренник, утром вечерник. Страна вневременных праздников. Бороду и усы из мочалок девочки мне сделали, но валенок не наваляли.

Сижу в подсобке рядом с актовым залом в джинсах и в обычных зимних ботинках. Вроде кто-то обещался что-то похожее на валенки раздобыть и принести, но так и не стряслось.

Ещё эти дети… Я их не очень люблю. Маминых любил, но там другие – детдомовские, а к этим упитанным детсадовским упырям ну никак душа не лежала. У них вечно какая-то бессмысленная возня, гам, мельтешение, истерики «хочу» и «дай» в универмагах, вечная попытка утянуть на себя внимание любой ценой, постоянные сопли-слёзы и совочком по лбу.

«Дед Мо-роз! Дед Мо-роз!» – заверещали истошные детские голоса.

Стихи, частушки и остальное я знал с детства, так как мама была воспитателем и дома весь этот фарш-набор слов знали все. У нас собирались воспитатели и нянечки, чтобы склеить к утренникам короны-кокошники, выучить и отрепетировать под маминым руководством тексты.

Распахиваю дверь и вхожу в актовый зал. Яркий свет, как специально. Хоть бы дым по полу пустили. Или вообще свет вырубили, я бы «ёлочка, зажгись» сделал и потом вещал новогодние кричалки из тёмного угла. Но свет горел так, что у гигантского натюрморта, висящего над школьным буфетом, краска из-под пыли проступила. И началось.

Всякие там из леса с подарками, давайте веселиться, хороводиться, может, чё споём.

– Я начну, а вы кончайте: хором дружно отвечайте! – начал я басить своим пятнадцатилетним альтом.

Загадки, хоровод, Снегурочку позвали, та на себя временно внимание перетянула, а я свободно вздохнул на пару минут. И снова в бой. Незаметно для себя втянулся. И в хороводе с ними забродил, и на руки этих чудовищ поднимал, и стихи троечникам подсказывал, и скромных отличниц, стоящих вне зоны веселья, за руку затаскивал в общее действо. Песни только не пел – у меня по пению вечное «к доске не вызывать» стояло, да и учитель пения тут же под ёлкой на баяне наяривает, хоть бы смазал по случаю дверные петли на своём инструменте.

Час отпрыгал по залу в тулупе – уже все воды отошли. А я не мог даже горло промочить: Деды Морозы не пьют. Они из другой, сказочной жизни, им не положено земное. И голос стал уже такой – дед-морозовский, пересохший, с хрипотцой. В общем, было весело, и праздник подходил к концу. Меня уже ждали за порогом сказочные олени в страну оленью – на остановку к моим алкашам.

И тут один мальчик громко так, чеканя каждое слово, как все ученики младших классов читают выученные стихи, произносит: «Дедушка Мороз, а я тебя знаю! Ты Серёжа из десятого «А»!»

И пальцем показывает на то место, где тулуп резко обрывает сказку и открывает вид на джинсы и обычные зимние ботинки.

Если вас когда-нибудь родители застукивали во время полового акта, то вы меня поймёте.

Баян квакнул, и стало тихо. Дети остановились и посмотрели на предательски торчащий из-под моего длинного тулупа деним.

Мне внезапно стало хреново. С прилепившейся ко лбу мокрой мочальной прядью я старался не смотреть в сторону обманутых детей. Пионервожатая замерла в углу с мешком подарков и глядела на меня с ужасом и болью. И Снегурочка, оторопев, молчала. А ведь могла бы пуститься в пляс или песню затянуть.

Кромешную тишину разорвал голосок третьеклашки:

– А нам всё равно было весело!

Пионервожатая опустила мешок на пол, зашуршали пересыпающиеся внутри целлофановые подарки. И стала хлопать в ладоши, увеличивая фрикции. И все зааплодировали.

Поздно вечером, сидя с корешами на остановке, я отхлёбывал «777» и молчал на все расспросы.

– Ну что, напрыгался с гадёнышами? А джинсы как? Не догадались?

– Догадались. Но сказали, что у них всё равно сегодня был Дед Мороз.

Похмельный пылесос

Итак, летнее время на окраине подмосковного Одинцово. Я тогда ещё хорошенько так употреблял, без приставки «зло-», ибо побеждало, как всегда, добро.

Просыпаюсь утром с великого бодуна. Башка трещит, я не помню лиц, с кем вчера бухал, помню только последние девять цифр их телефонов. Звонок в дверь! Ура! Принесли же!

Подбегаю к двери и, не смотря в глазок (я бы в него и не попал), открываю её широким негостеприимным жестом. На пороге стоит девушка и ошалело на меня смотрит. Первая мысль: за её спиной стоят родители, и меня сейчас в присутствии свидетелей женят тут же, у почтового ящика под брызги шампанского. Игристое не помешало бы. Но девушка смотрит мне в глаза и улыбается. Я чувствую сквозняк по ногам, опускаю голову. Ломаный насос: я в футболке. Но без трусов.

– Мы проводим презентацию пылесосов «Кирби». Нам надо девушку-практикантку научить работе с клиентами. Вы не могли бы помочь?

– Извините, я в такой нищете, что у меня даже трусов нет.

– Я уже видела. Давайте я вас папкой прикрою, чтобы вам удобнее было со мной разговаривать.

Она выдвинула папку с прищепкой перед собой, чтобы не видеть моё членство.

– У меня башка трещит, я еле живой, я обучаемую девушку не выдержу.

– Она просто посидит, а наш сотрудник на примере вашей квартиры ей всё покажет.

– Так вас трое?!

– Ну пожалуйста!

– Ладно, подождите тут.

Было так хреново, что сделать мой день ещё хуже никто бы не смог. Прикрыл дверь, пошёл искать трусы, нашёл на ручке холодильника.

– Входите!

Вошли трое с коробкой. Парень вынул из неё агрегат с металлической бляхой Kirby – чистый стимпанк! Девушка-стажёрка присела на стул. Парень-инструктор начал произносить какой-то текст – примерно так дикторы центрального ТВ обращаются к нации во времена смут, погромов и карнавалов.

Я не понял ни слова. Сижу, внимаю, руки дрожат:

– А можно быстро рассказать, что этот «Кирби» клёво сосёт, и все свободны? – прервал я члена секты свидетелей пылесоса.

– Ну нам же девушку надо научить!