Пренебрежимая погрешность

– Пока ты ходил за лодкой и охотился, я снова обращался к Создателю…

Пауза затянулась, и Алексей Сковородников вынужден был спросить:

– Ну и?

– А что – ну и? Ничего. Не слышит меня Создатель. Раньше при обращении к Нему у меня сразу рождались целые строчки поэм. Оставалось только записать. Изредка – усилить рифму или заменить пару слов для соблюдения ритма. Сейчас голова моя пуста.

– Как пуста? Но старые свои произведения ты помнишь?

– Конечно! И свои стихи, и праздничные циклы помню. У меня хорошая память. Помню все, что хоть раз услышал в своей жизни. Помню всех людей, с кем встречался. Помню, о чем разговаривал с ними. Много чего помню… не знаю только, зачем мне это все.

– Пригодится. Если не сейчас, так когда закончишь Школу Создателя. Три года пролетят как мгновение. Вернешься в свой Хруст…

Вновь Амад удивленно вскинул глаза. И вновь промолчал. Что-то не то я сказал, подумал Алексей Сковородников. Чтобы стушевать непонятный момент, занялся зайцем. Выгреб из-под него старые, ставшие почти холодными угли, подсыпал новых. Амад неподвижно сидел боком к нему, опустив голову.

– Прочитай мне что-нибудь свое, – попросил его Алексей Сковородников. – Или спой. Я, честно признаюсь, очень редко видел нашего, магорчанского поэта. Да и память у меня неважная – из слышанного ранее ничего не помню.

Амад дернулся, недоверчиво посмотрел на него. Пробормотал что-то вроде «ну вот, докатился» и вновь затих. Когда Алексей Сковородников утвердился во мнении, что его просьба проигнорирована, запел.

Раскрывалась, словно книга страница за страницей, грустная и вечная история девушки, разлученной со своим возлюбленным. О ее серых безрадостных днях, заполненных монотонной работой. О бессонных ночах на мокрой от слез подушке… Ну кто говорил, что консы – это не люди?! Да абсолютная идентичность чувств, абсолютная схожесть душевных переживаний! Что на сотнях планет, разбросанных в бесконечности космоса, что в маленькой замкнутой сфере, созданной неведомыми силами, что тысячи лет назад, что ныне – везде человек был и остается человеком.

Но какой беспорядок устроили у него в голове экспедиционные психоаналитики! Алексей Сковородников слышал консовские слова. Тщательно подобранные, рифмованные, рождающие длиннющие хвосты ассоциаций. Но мгновенно находившие у него бесцветный отклик в виде слов языка Галактического Содружества. Перевод звучал коряво. Приходилось внутренне метаться от одного звучания к другому, и исчезало наслаждение стихотворной речью.

Не сразу Алексей Сковородников понял, что Амад закончил и ждет от него какой-либо реакции. Запоздало сказал:

– Очень хорошо. Я не знаю, какие стихи пишут у вас в Хрусте другие поэты, но твои мне нравятся.

Что-то опять не так я сказал, подумал Алексей Сковородников, наблюдая за Амадом. Что? Неужели на поэтов здесь существует квота – на селение не более одного?

– В старину у нас были хорошие сказители – Бару, Арма, – ответил Амад после долгой паузы. – Потом случился большой перерыв. До того, как родился я. А с моим уходом никак не слагают. Когда еще там родится новый поэт… может, уже и никогда.

– Почему ты так думаешь?

Амад промолчал, сжавшись в комочек.

Алексей Сковородников поколдовал над зайцем.

– Скоро будет готово, – сказал он. – Может, ты что-нибудь еще споешь? Мне нравятся гимны, посвященные Создателю. О сотворении мира. О первых людях. Споешь?

– Но это же все праздничные. Их запрещено петь в обычное время. Грех.

– Ну и что, что запрещено? Мы тут одни, никто не подслушивает, – увидев, что Амад отрицательно покачал головой – язык жестов был практически одинаков! – Алексей Сковородников добавил по наитию: – Да и что от нас с тобой убудет? Мы же встали на Путь.

Последний аргумент, к его удивлению, возымел действие. После необходимой подготовки души и тела, Амад заговорил ритмическим речитативом.

Все конечно, смертно и тленно, кроме Создателя. Имеющее начало имеет и конец. Восставшее из праха в прах и рассыпается. Лучшему творению Создателя – Овеществленному Сну – не только установлены пределы, но и предначертан срок. Явится из глубин будущих снов Создателя Разрушитель. На вид – как обычные смертные. Лишь коготь на руке и свечение лица будут отличать его. Да странное свойство уводить от Создателя всех смертных, оказавшихся вблизи него. Примут его за жителя отдаленного поселения и позволят прикоснуться к Алтарю. И смешается дикий хаос будущих снов Создателя с дивной упорядоченностью Овеществленного. Проснется на миг Создатель и появится у Него желание нового. И испарится овеществленность. Вскипят реки и упадут горы. Выйдет из берегов Урем и покроет своим зловонием всю сушу. Исчезнет воздух, и люди падут, бездыханные. И возникнет у Создателя новое видение, которое Он овеществит. Так конец породит начало…

Где-то что-то похожее я либо читал, либо слышал, подумал Алексей Сковородников. Еще в той, прежней жизни. Что-то вроде «и возвращается ветер на круги своя…» Какие неожиданные параллели между землянами и консами! Надо бы подбросить эту задачку Нику Улину. А пока повнимательнее слушать. Запоминать, слава богу, не обязательно: психологи «Элеоноры» заверили, что по возвращению на звездолет смогут «вытащить» из его подсознания все увиденное, услышанное и прочувственное здесь, в Консерве.

Вскоре они пришли к выводу, что дичь готова. Голода Алексей Сковородников по-прежнему не испытывал, но чтобы вновь не вызвать излишних подозрений, отрезал себе маленькую часть передней лапки зайца.

Амад же набросился на еду от души. Ел и ел. Потом вскипятил отвар листьев и диких плодов. Напился. Посидел. Вновь попросил отрезать себе кусочек мяса. Но съел без прежнего аппетита. После обильной еды двигался он еле-еле, в пародийно замедленном темпе. Осоловел. Борясь со сном, принялся уговаривать Алексея Сковородникова прочитать хоть что-то из стихов, написанных поэтами Магоре. Стараясь помочь с воспоминаниями, поднимал то одну тему, то другую. Сыпал примерами.

Алексей Сковородников рад был бы что-нибудь рассказать. Но что? В школе, в течение всей прежней жизни не мастак он был по части стихов. Что заставляли – учил, лишь бы отвязались от него. Продекларировать слова из старых песен, что он слушал по воскрешению? Но в памяти сохранились одни отрывки. К тому ж с откровенно земной спецификой. Не будешь же рассказывать в Консерве стихи о войне, о морях и дальних странах, о земных асфальтированных городах, о звездах и тюрьмах… Как соломинка для утопающего всплыло в памяти есенинское «не жалею, не зову, не плачу». Амад, внимательно выслушав, проникся к Алексею Сковородникову уважением и далее не просил новых стихов. Декламировал сам.

Когда Алексей Сковородников, в очередной раз включив передатчик, описывал Лиде Гиреевой прошедшие события, Амад вдруг сказал:

– У тебя лицо светится.

Как так? Алексей Сковородников убедился: действительно, при включенном передатчике нижняя часть его лица едва заметно фосфоресцирует. Какой-то неучтенный физический эффект. Обязательно надо будет сказать об этом теоретикам. Чтобы не смущать аборигена, отвернулся и быстро завершил сеанс связи.

Амад долго смотрел на него, потом сказал:

– Ты – Разрушитель.

Что делать? Как реагировать? Да никак.

– Ты ошибаешься, – пробормотал Алексей Сковородников, выдавив из себя улыбку.

– Вставшие на Путь уходят навсегда. Не на три года. Школа Создателя – на всю оставшуюся жизнь… если таковая будет. Но я сильно в этом сомневаюсь. Путники заканчивают свою жизнь под Уремом, и за всю историю мира ни один из них не вернулся. От живущих в Ладу хоть могилы остаются, от вставших на Путь не остается ничего. Таков удел тех, от кого отвернулся Создатель.

Опростоволосились, стало быть, лингвисты «Элеоноры». Дали неправильный перевод. Смысл исказили. Ну конечно, очень мал период наблюдений за Консервой. А насчет когтя… было у кое-кого желание вживить в его ноготь резак из витасплавов. С большим трудом переубедил. Заверил, что надежнее иметь нож с аптечкой.

– Глянь, – сказал Алексей Сковородников, – все ногти у меня нормальные.

– Не всегда и не везде старые гимны должны пониматься буквально, – парировал Амад. – Зато ты можешь резать камни. Не знаешь ни одной хвалебной песни, будто бы совсем не ходил в школу. Делаешь удивительные орудия. И вообще речи твои странны. Стихи – клянусь всеми снами Создателя – хороши. Но такое ощущение, что ты специально их испортил, употребляя негожие слова. Не понимаю, зачем это тебе было надо.

Амаду не знакомо понятие «перевод» – консы говорят на одном языке, даже диалектов у них нет – однако точно охарактеризовал суть. Поэт.

– Но не бойся, я тебя не выдам. Помогу добраться до Урема. А там – делай то, что должен. Взамен, я надеюсь, ты разрешишь мне понаблюдать за собой.

Наступили мгновения тишины, когда дневные обитатели леса уже успокоились, а ночные – не проснулись. Слышался лишь треск горевших в костре сучьев.

– Я же не слепой, – умиротворенно продолжил Амад. – Я вижу: сразу после Небесного Грома большинство жителей Хруста… возможно, все… перестали слышать Создателя. Но боялись в этом сознаться. Из всех из них я один встал на Путь. Потому как не в моих правилах кривить душой. Если наш мир обречен, надо с достоинством прожить последние дни…

– А какие-нибудь стихи о достойной жизни у тебя есть? – спросил Алексей Сковородников.

14. Алтарь

Они тронулись в путь с рассветом. Молчали – то ли спросонья, то ли под влиянием переживаний от долгого вчерашнего общения. Амад шел прихрамывая, но довольно быстро, раны его почти не беспокоили. Добрались до реки, нашли лодку. Обстоятельно устроились в ней. Алексей Сковородников сел на весла. Первоначально, приноравливаясь, несколько раз окатил Амада водой. Потом стал грести практически без брызг, а когда их суденышко вышло на стержень и величаво поплыло, подхваченное течением, так больше изображал, чем действительно работал с веслами.

Незаметно рассеялся легкий утренний туман. Речка была невелика, метров тридцать-сорок в ширину – в Консерве вообще не было больших рек, – да еще берега ее заросли многолетним лесом, и казалось, что они скользят по зеленому извилистому коридору. Амад опустил руку за борт и сосредоточенно наблюдал, как вода струится у него сквозь пальцы. Алексей Сковородников молчал, стараясь не мешать ему. Так прошло около часа.

– Странно, – прервал затянувшееся молчание Амад.

– Что – странно?

– Да вот, представилось мне, что наша жизнь похожа на реку. Так же несется куда-то… и летят дни за днями, словно вода сквозь пальцы… Хороший образ, правда?