Тут все мои старания ни к чёрту.
Слова твои во мне еще не стёрты.
Особенно, когда приходит ночь…
Ну ладно, значит снова без тебя.
Днём. Утром. Вечером. Все чаще. Все привычней.
Вот одиночество, дружок мой закадычный,
меня приветствует, по комнате скрипя
пустыми половицами. Надёжно
его присутствие. Ну ничего, жить можно.
1975
«Опять ноябрь. До гробовой доски…»
Посвящается Г. Г.
Опять ноябрь. До гробовой доски
видать, со мной пребудет это царство,
здесь, где вступают бывшие Пески
в Советских улиц полое пространство.
Как горек воздух в этом ноябре!
Мой квази-эго, надоевший Кастор,
по-менторски гундосит о добре,
о разной стоимости в табеле о кастах,
о том, что жизнь я понял не вполне,
а я, как зверь на перебитых ластах,
(ни ног, ни речи, – скованный вдвойне)
жду, чем всё это кончится.
Напрасно,
должно быть, жду.
Порой, надев пальто,
спускаюсь вниз, во двор, на воздух, в стих, —
эй, кто-нибудь! хоть кто-нибудь, хоть кто…
Мне говорят в ответ: «Не видишь, псих,
мы заняты – играем в спортлото,
не с кем-нибудь, с прядильщицей Клото
и с А?тропой киряем на троих».
О Мойры, Мойры, чью судьбу вы длите,
зачем не дефицитны ваши нити?
1976
«Два цвета – как печать дагерротипа…»
Два цвета – как печать дагерротипа:
снег за окном и тёплый мрак объятий.
Не пискнет мышь. Мышь не выносит скрипа.
Да вот часы всё тикают некстати.
И ничего в измятой колыбели,
где начиналась жизнь неоднократно,
не начинается. Лишь гири как качели
елозят по стене туда-обратно.
1976
«Судьба есть место приложенья…»
Судьба есть место приложенья
нам чуждых, непонятных сил:
одна суёт нам жизни пыл,
другая – смерть без напряженья.
Та, первая, нас тащит к Богу,
к бессмертью, к вечности (зачем?),
вторая тянет в быт, в берлогу,
чтоб снова тихо стать ничем.
Одна сулит пустую славу
и никому не нужный бой,
другая – сладкую отраву:
диван со сплином и покой.
Две силы, две никчёмных страсти
наш ум убогий рвут на части.
1976
«Так тянут корни, так сильна земля…»
Так тянут корни, так сильна земля
и глубина, и тяга к той основе,
где разум – грех, где воплощенье воли —
зачатья боль и рук твоих петля,
так бродит кровь, так набухают вены,
так, кажется, я вознестись готов,
но снова крики первых петухов
дневной моей судьбы возводят стены,
в которых гибну я, как гибнет в чаще,
без слов и слёз, глядя на сладкий плод,
мой предок, в бесконечность уходящий, —
о мать моя, природа, мой оплот,