вот они, уже идут,
и очумелый от открытий,
теряешь плоть, теряешь дух
теряешь путь к жене и сыну,
и вот ты монстр наполовину
и лишь стихи бормочешь вслух.
Комарове
1981
Ленинградский пейзаж
Иду, глотая ветер на Фонтанке,
и вижу кровь на Инженерном замке
и площадь старую, где был на небо вход,
и всё теперь совсем наоборот,
и дом доходный, что напротив сада,
и сад… Бот порыжевшая ограда
и белый, – в ночь июньскую, – асфальт
и двор-колодец, и поющий альт
на кухне, за стеной, в девичьих пальцах,
проклятый альт взамен иглы и пяльцев,
тоскующий, танцующий, зовущий
забыть о ветре, пролитой крови,
о площади, где вместо храма – яма,
о коммуналке в пятом этаже,
где старый друг ебал мою любовь,
и об ограде выцветшего сада,
в котором я играл когда-то в мяч,
и об асфальте… – Ибо все страданья,
все муки, поражения и все
уходы начинались почему-то
на белом, пыльном и сухом асфальте
и во дворах-колодцах… – И, увы,
я снова здесь… – И тихо плачет альт
там снова из окна под самой крышей,
и снова белый, в трещинах асфальт,
и сада вечно ржавая ограда,
и этот страшный дом напротив сада,
и место, где метро теперь и вход,
который никуда не приведёт…
1981
Монолог соседа, старого большевика товарища Каца, во дворе дома по 4-й Советской улице
(В СКОБКАХ – ПРОИЗНЕСЕННОЕ ШЁПОТОМ)
«Я подошел вплотную наконец,
совсем вплотную, даже без зазора,
к тому, что называется конец
(и чуждо нам как тема разговора).
Но Бы тут рядом, да, – и потому,
пока ещё я голосом владею,
я в трех словах… как сыну…
(почему
я третью ночь от мыслей холодею…)
От мыслей, не от страха, – в этом соль.
Какой там страх, когда на вдох – все силы.
И не живот,
(а душу гложет боль, —
что я найду, что встречу за могилой?)
Пора ложиться, чувствую, – пора.
И сердце в яму ухает с размаха.
А во дворе играет детвора,
не ведая ни горечи, ни страха,
(а во дворе опять чертополох
вцепился корнем в тощие газоны…)
А что за городом! Б канавах лезет мох,
брусничные одолевая склоны!
Но вот внизу, – кто знает, кто поймёт,
что подо мхом, что под чертополохом?
(Земля и черви, – или узкий вход
на небеса, устроенные Богом?)
Я Вам скажу, – мне в общем все равно,
что пеплом стать, что вырасти травою,
(но вот что жить совсем не суждено,
я понимаю только головою…)
А сердце хочет, —
(друг ты мой, пойми,
как сердце хочет вечного спасенья!
Что если души, бывшие людьми,
на землю сходят в праздник Воскресенья?)
Но я не верю. Не могу. (Хоть плачь.)
Не в том ли смысл труда освобожденья,