Вакансия

– О! – воскликнул карлик, увидев Дорожкина. – За новыми впечатлениями?

«Со старыми бы разобраться», – раздраженно подумал Дорожкин, но консьержу улыбнулся.

– Доброго здоровьица, Фим Фимыч. Вот вышел прогуляться.

– Прогуливаться – не прогуливать, – подмигнул Дорожкину карлик. – Совет какой нужен? Если насчет перекусить, сразу говорю, кафе «Зюйд-вест» лучше прочих. Несильно, но лучше. В смысле пива и настроения. Остальное и сам разглядишь. Как ночевал?

– Более чем, – с сомнением ответил Дорожкин и в свою очередь подмигнул карлику. – Интересуюсь вот, отчего Адольфыч сказал, чтобы я у тебя, Фим Фимыч, загоруйковку не просил? Так и сказал: не проси, все равно не даст.

– А хрен его знает, – громко ответил Фимыч, но шепотом добавил: – Будешь просить, не дам, а без спросу угощу. После поговорим. Если прирастешь тут.

– Вот и отлично, – кивнул Дорожкин и толкнул тяжелую дверь. Оказывается, в этом самом Кузьминске еще надо и прирасти? А что же бывает с теми, кто не прирос?

Прирасти к городку на первый взгляд казалось проще простого. Вокруг сияла чистота, травка была аккуратно пострижена, в урнах поблескивали вывернутые краями наружу пакеты для мусора, но мусора не видно было не только в урнах, но и вокруг них. Камни брусчатки блестели, словно смазанные маслом. Дорожкин начал озираться уже через десяток шагов, когда вдруг понял, что отсутствие бумажек и даже обычных окурков под ногами выбивает его из привычного мира покрепче, чем нимбы над головами, разговаривающие старухи в черной плитке или колтун паутины на машине теплой осенней ночью. Однако все перечисленное вполне можно было списать на временное помрачнение рассудка, а улица существовала наяву, под ногами, по ней можно было шагать, ее можно было разглядывать и даже трогать руками. Не запачкав ладоней, кстати. Еще через десять шагов Дорожкин начал относиться к чистоте как к само собой разумеющемуся и даже подумал, что бросить что-нибудь под ноги в такой обстановке довольно-таки непростая задача. Впрочем, с соблазном Дорожкину бороться не пришлось, потому как бытовым свинством он не отличался с детства, да и бросать ему было пока что нечего.

Дорожкин обошел детскую площадку, на которой пара карапузов копалась в песке, миновал торец очередного пятиэтажного гиганта, уважительно хмыкнул в сторону красной, в английском стиле, будки таксофона с надписью «Местная связь», пригляделся к табличкам на перекрестке и понял, что отныне его адрес – улица писателя Николая Носова, дом номер пятнадцать, квартира тринадцать. Ничего мистического в собственном адресе Дорожкин не обнаружил, пожал плечами и пошел вниз по улице писателя Бабеля, по которой ему навстречу ползла очередная маршрутка. На лобовом стекле старенького, но бодрого «мерседеса» сияла неоном цифра «два», а на боку значился ее маршрут – «улица Бабеля – улица писателя Николая Носова – улица Сталина – улица Мертвых – улица Бабеля». Дорожкин вздрогнул, перечитал еще раз, но слово «Мертвых» никуда не делось.

«Угораздило же кого-то заполучить такую фамилию, – подумал Дорожкин. – И не только заполучить, но и прославить ее. А если серьезно, чем лучше фамилия, к примеру, Долгих или Косых, чем та же фамилия Мертвых? Да ничем». Тут же в голове всплыло, что и улицы имени Сталина до сей поры Дорожкину не попадалось, ну так чего было задумываться по этому поводу? Городок закрытый, один раз назвали, а потом просто не стали переименовывать.

«Просто не стали переименовывать», – успокоил себя Дорожкин, хотя перекресток улицы Сталина и улицы Мертвых представился ему не самым приятным для полуденной прогулки местом в любом городе.

Тем не менее под ногами царила все та же чистота, кроссовки не расшнуровывались, солнце светило в лицо, теплый ветерок ласкал через ветровку спину, а щебечущие детишки с ранцами, которые то и дело попадались навстречу, способны были привести в хорошее расположение духа даже закоренелого неудачника. За спиной заурчала маршрутка, которая двигалась в направлении, противоположном движению маршрутки номер два. И точно, на стекле у нее сияла цифра «один», а маршрут был указан обратным образом – «улица Бабеля – улица Мертвых – улица Сталина – улица писателя Николая Носова – улица Бабеля». Водитель маршрутки помахал Дорожкину через стекло, Дорожкин помахал ему в ответ и на первом же перекрестке перешел через широкую улицу, которая, как и следовало ожидать, называлась улицей Ленина. У тротуара Дорожкин уступил дорогу мальчишке-велосипедисту, помахал водителю еще одной маршрутки с номером четыре, которая, скорее всего, курсировала именно по этой улице, и продолжил движение вниз по Бабеля, приметив следующий перекресток, за которым поднималось особенно высокое и громоздкое здание все из того же темно-красного кирпича.

Город явно выражал готовность нравиться новому горожанину, и нравиться не только на первый, но и на все последующие взгляды, несмотря на то что его здания были похожи друг на друга как близнецы и каждое украшали выложенные из того же кирпича вертикальные пилоны с вырезанными из известняка уродливыми рожами. Зато, в отличие от каменных, лица встречных детишек были как раз улыбающимися, к тому же в каждой стайке ребятишек, независимо от их возраста, непременно находился один ребенок, который с важным видом говорил Дорожкину: «Здравствуйте». Ну точно как в родной деревне. Вот если бы еще не было ощущения нехватки воздуха, словно в высокогорье, ну так должна же была вчерашняя загоруйковка сказаться на самочувствии хоть как-то?

Следующая улица оказалась улицей Николая-угодника. Именно так и было написано на белой в синей рамочке табличке, разве только после последней буквы «а» был добавлен еще и аккуратный крестик. Дорожкин почесал затылок, но не нашелся что сказать и пошел дальше, тем более что огромное здание по левую руку уже перегораживало часть неба.

Здание занимало целый квартал, то есть длилось ровно до следующего перекрестка, за которым город, видимо, заканчивался, потому что начинался низкий забор и кусты. Но темно-красная громада не давала Дорожкину оторвать от нее взгляд. Огромные окна как будто с черными стеклами, в которых отражались желтые липы, заканчивались стрельчатыми арками, над ними начинался следующий ряд таких же окон, и если бы не обычная черепичная кровля и не подмосковная осень вокруг, то Дорожкин готов бы был принять здание за какой-нибудь обезглавленный готический собор. Тем более что окружено оно было чугунной оградой, в орденах которой явственно проступали изречения на латыни. Впрочем, их было всего два, и они просто чередовали друг друга.

– Vice versa и et cetera[6 - И так далее и тому подобное (лат.).], – услышал Дорожкин тонкий дребезжащий голосок и разглядел у красного кирпичного столба растрепанного старичка в мешковатом костюме и в черных, свойственных слепцам, очках. – Именно так и звучит. Вице вэрса и эт цэтэра. Благословенная латынь. Что означает: «наоборот, наизнанку, в обратном порядке, противоположным образом» в первом случае и «некое множество, следующее по пятам познания или учета» – во втором. Профессор Дубицкас к вашим услугам. Антонас Иозасович.

– Дорожкин, – растерянно представился Дорожкин. – Евгений. Константинович.

– Праздное времяпрепровождение несвойственно этому городу, – продолжил дребезжать старичок, снимая очки, под которыми оказались вполне себе зрячие глаза. – Хотя на первый взгляд является его сутью. Вы кто, Евгений Константинович?

– Я новый инспектор, – постарался выпрямить спину Дорожкин.

– Вы уверены? – нахмурился старичок.

– Да вроде бы пока не было причин сомневаться, – пожал плечами Дорожкин.

– Hominis est errare insipientis perseverare[7 - Человеку свойственно ошибаться, но только глупцы упорствуют в своих ошибках (лат.).], – причмокнув, вздохнул старичок. – И все-таки, возможно, я слишком безапелляционен. Не торопитесь именовать непознанное, сначала попробуйте проникнуть в суть вещей, и тогда вы, может быть, поймете, что целью познания как раз и является установление имени всего. Подлинного имени.

– Вряд ли название моей должности изменится, если я проникну в ее суть, – втянул полной грудью запах липовой листвы Дорожкин. – Конечно, если не пойду после этого на повышение.

– Есть множество повышений, но ни одно из них не гарантирует возвышения над самим собой, скорее наоборот, – снова насадил очки на нос старичок и неожиданно улыбнулся. – Надолго к нам, Евгений Константинович?

– Как пойдет, Антонас Иозасович, – ответил улыбкой Дорожкин и вспомнил фразу, с которой отправлялся на сдачу зачетов в институте. – Alea jacta est[8 - Жребий брошен, обратно пути нет, мосты сожжены (лат.).]. Завтра заступаю.

– Не заступайте, да незаступимы будете, – безжизненно, словно и не было мимолетной улыбки, посоветовал старичок, развернулся и побрел, шелестя листьями, к тяжелым дверям.

Дорожкин пожал плечами и двинулся дальше, подошел к захлестнутым на тяжелую цепь воротам, на которых в увеличенном размере красовались все те же латинские фразы, и сначала разглядел на каменных парапетах у лестницы двух несколько странноватых, лишенных фараонских головных уборов сфинксов, а затем уж и надпись желтыми металлическими буквами над входом: «Институт общих проблем».

Прогулка становилась все интереснее. Уже быстрым шагом Дорожкин миновал правое крыло огромного здания и подошел к следующему перекрестку, где и остановился в некоторой растерянности. То, что он принял за кусты и границу города, скорее всего, ею и являлось, только за невысокой оградой тянулся не редкий перелесок, а кладбище. Против правил, принятых в родной деревне Дорожкина, да и на всех прочих отечественных кладбищах, на которые судьба забрасывала его волей печальных обстоятельств, здесь никаких оград, кроме общей, не наблюдалось. Зато памятники, кресты, обелиски, могильные плиты и даже склепы за не слишком широкой полосой бурьяна торчали в изобилии, и редкие березки, шелестящие желтыми прядями, не могли скрыть безудержную фантазию безутешных родственников. Именно здесь и начиналась улица Мертвых. Улица Бабеля пересекала ее под прямым углом и уже через десяток шагов плавно заворачивала вдоль кладбища на юго-запад, огибая, судя по штабелям бруса и досок и приглушенному визгу пил, внушительную пилораму, за которой полуденное солнце золотило маковки небольшой церквушки. Улица же Мертвых, стартуя у очередного красного таксофона, уходила вправо. «Как в Нью-Йорке, – подумал Дорожкин, который никогда не выезжал за границу. – Параллельные улицы пересекаются с параллельными. Или почти параллельными». В голову ему тут же пришло, что название улицы вряд ли имеет отношение к кому-то по фамилии Мертвых, но неприятная мысль сменилась успокаивающей, что ничего страшного в данном названии нет, тем более что и мертвые находятся тут же. Лежат в земле, придавленные камнями и крестами, омытые слезами родных и друзей.

На противоположной стороне улицы стояла водонапорная башня, которая от времени лишилась изрядной доли высоты и прежнего предназначения. Теперь ее венчал черепичный конус, под которым крупными буквами было выведено: «Урнов, сыновья и дочь», а еще ниже колыхались два бледно-голубых полотнища с надписями: «Гробовая мастерская» и «Вам понравится». Тут же на нехитром приспособлении медленно вращался обитый бордовым плюшем миниатюрный гроб, крышка которого, обнажая розово-кремовое нутро, торчала в небо под углом в сорок пять градусов.

– Уважаемый! – услышал Дорожкин оклик, остановился и разглядел худощавого мужчину лет сорока, который двигался к нему как раз из открытой двери между двумя вышеупомянутыми плакатами. Одет мужчина был в черный, тщательно отутюженный костюм, а на лице имел скорбную гримасу, свойственную, к примеру, собакам породы бассет-хаунд. – Уважаемый! – Мужчина слегка запыхался, догнал Дорожкина, но руку ему не протянул, а приложил ее к груди и вежливо спросил: – Метр семьдесят шесть?

– То есть? – не понял Дорожкин.

– Я владелец заведения, – объяснил мужчина. – Владимир, для вас можно просто, Вова. Ваш рост метр семьдесят шесть, вес восемьдесят пять килограмм?

– Восемьдесят четыре, – поправил Дорожкин гробовщика. – А вам, собственно, зачем?

– А что со здоровьем? – почесал гробовщик тщательно выбритый подбородок. – Не жалуетесь? Язвы там, гастрита нет? Курите? Как с печенью? Хотя нет, белки у вас в порядке. Жаль. А что с предками? Онкология встречалась?

– Вы чего хотите-то? – попятился от гробовщика Дорожкин.

– Поймите, – гробовщик вздохнул, отчего его нижние веки опустились как минимум на пару миллиметров, – я, лично, желаю вам крепкого здоровья, но обстоятельства…

– Какие обстоятельства? – не понял Дорожкин.

– Разные, – уклончиво моргнул гробовщик. – Ну дорожно-транспортные происшествия у нас сведены к минимуму, но прочие факторы вполне себе способствуют смертности. К примеру, бытовые ссоры, сердечные заболевания, инсульты, всяческие лихорадки. А лес? Лес – это клещ. А где клещ, там и энцефалит. Впрочем, энцефалит по нынешним временам – это так, баловство. Но даже если вы и не из баловников, в конце концов, имеет место и смерть от естественных причин. Да собственно, почему нет? От естественных причин – моя любимая смерть. Редко до нее, правда, кто доживает…

– Стоп! – ошарашенно поднял руку Дорожкин. – Какое отношение ко всему этому имею я?

– Самое непосредственное, – ухватил Дорожкина за локоть гробовщик. – Вам несказанно повезло. У меня имеется изумительный гробик как раз на вас. Снаружи темно-синий с волной муар, изнутри бледно-голубой атлас. Подбивка холлофайбером. Тут вам и мягкость, и тепло, и никакой аллергии. Имеется специальный глазок в крышке. Легко открывается изнутри. И поверх всего ленты под серебро. И все это удовольствие за полцены. Причем, покупая этот гроб до конца сентября, на каждый последующий гроб вы будете иметь скидку еще в пятнадцать процентов.

– Извините. – Дорожкин содрал с локтя кисть гробовщика. – Обязательно. При случае. Но пока у меня несколько иные планы.

– Ну как знаете, – оскорбленно крикнул вслед Дорожкину гробовщик. – В другом месте придется переплачивать, да еще перевозка обойдется в копеечку, а тут все рядом! Не понимают некоторые собственной выгоды…

Дорожкин передернул плечами, еще раз обернулся вслед возвращающемуся в покинутое логово гробовщику и ускорил шаг. Улицу Мертвых хотелось миновать как можно быстрее.

Между тем она оказалась довольно оживленной. Сразу за бывшей водонапорной башней высились три, как понял Дорожкин, обычных для Кузьминска пятиэтажных дома, первые этажи которых занимали соответственно рюмочная, распивочная и шашлычная. Из последней приглушенно доносился шашлычный шлягер «Черные глаза», у второй сидел на скамье аккуратный, но, судя по всему, мертвецки пьяный человек в дорогом костюме, а у первой лицом друг к другу молча стояли трое сутулых и умеренно пузатых стариков. Едва Дорожкин обратил на них внимание, как старики одновременно повернулись в его сторону и с одинаково оттопыренными нижними губами стали сверлить его глазками. Это продолжалось секунд пять, после чего на дряблые лица синхронно наползли гримасы разочарования, три правых руки синхронно махнули в сторону Дорожкина, и безмолвный диалог, глаза в глаза, продолжился.

«Интересно, – подумал Дорожкин, рассматривая на ходу крохотный стадиончик, который, скорее всего, принадлежал школе, доверившей свой фасад не улице Мертвых, а параллельной улице Николая-угодника, – бывают ли тройные сиамские близнецы? И имеется ли опыт их успешного разделения? И как в таком случае должны делиться органы, которыми изначальное существо укомплектовано не полностью? И не представляют ли собой мифические существа, к примеру трехголовые драконы, образчик сиамского соединения? И можно ли разделить дракона на трех полноценных ящериц? Или с гарантией только на трех огнедышащих змеюк?»

Именно с этой глупой мыслью Дорожкин и вышел к пересечению с широкой улицей Октябрьской революции, обнаружив на ее углу не что иное, как аккуратное здание в три этажа из стекла и бетона с надписью «Управление общественного порядка и общественной безопасности» и светящейся табличкой на высоте трех метров «Участок». У стеклянных дверей здания стоял раскрашенный в защитные цвета уазик и торчали между стальными дугами несколько велосипедов. Сразу за участком, который, как сообразил Дорожкин, и был местом его будущей работы, высилась коробка уже привычной для Кузьминска архитектуры, но тщательно облепленная белыми плитками под мрамор. Над ней колыхалось бело-сине-красное полотнище. Напротив участка и здания администрации, вероятно на бывшей площади, бугрился пластиком ангар с бегущими по фасаду огнями, складывающимися в вывеску «Дом быта». За ним виднелся торец следующего ангара, а уже через перекресток призывно горела надпись «Почта. Телеграф». Пару мгновений Дорожкин колебался, не двинуться ли ему именно туда, чтобы позвонить матушке, но решил отложить звонок на будущее, которое хотелось представить с возможно большей отчетливостью. Поэтому он пропустил маршрутку с номером три и зашагал дальше по улице Мертвых. По левую руку начались какие-то магазинчики или мастерские, а справа, за Домом быта, показался остаток бывшей площади, на краю которой, спиной к дороге, высился памятник, изображающий Иосифа Сталина, согнувшегося в позе мыслителя над зажатой в кулаке трубкой. Сталин был выкрашен серебрянкой, хотя края трубки показались Дорожкину покрытыми копотью. Зато стоявшая посередине площади фигура Ленина была щедро вызолочена. Ленин, вероятно, пытался докричаться через крышу «Дома быта» до мэрии Кузьминска. Судя по всему, напротив Сталина некогда находилась еще какая-то скульптура, но кто именно должен был замыкать композицию, Дорожкин определить не смог, поскольку весь край площади по улице Николая-угодника занимал тот самый ангар с надписью «Торговые ряды», торец которого смотрел на здание администрации.

– Чиню велосипеды, – услышал Дорожкин странно знакомый голос, обернулся и увидел мужчину в синем комбинезоне, который чем-то напомнил ему гробовщика. Разве только вместо страдания на его лице сиял оптимизм, под хитрым прищуром топорщились пшеничные усы, а под усами сверкали золотые зубы. – Чиню велосипеды, – бодро повторил человек в комбинезоне, зловеще наматывая на кулак велосипедную цепь. – Оборудую. Тюнингую. Прицепы, багажники, фаркопы. Ставлю генераторы, моторы. От стиральной машины. К примеру. Проблесковые маячки.

– Где вы видите велосипед? – наклонился, расставив ноги, Дорожкин.

– Продаю велосипеды, – изменил репертуар золотозубый и прищурился. – Бэушные, но с гарантией. Ставлю сигнализацию на велосипеды.

– Сколько? – спросил Дорожкин, прикидывая, что в его коридоре можно хранить их с десяток.