Вакансия

– Озеро, – отрезал Ромашкин.

– А почему же тогда Святое? – не понял Дорожкин.

– Назвали так, – снова начал седлать велосипед Ромашкин. – Имя красит предмет. Назвали бы Болотным, воняло бы тут сейчас. А вот назвали Святым – насчет святости не скажу, а легкий трепет чувствуется.

Легкий, а местами даже весьма ощутимый, трепет Дорожкина не оставлял весь месяц. И не только потому, что в трепет его вводили горожане, скорее подозрительность Дорожкина к горожанам обострялась внутренним трепетом. Весь город в целом, при всей его внешней обыденности и простоте, не от безделья Дорожкина, а сам по себе казался занозой в голове. Так, словно, подойдя к краю этой самой простоты, он обнаруживал, что изрядный кусок земли вместе с городом, озером, рекой, деревней за рекой, промзоной и окружающим город лесом висит в воздухе, а уже где-то внизу идет действительно нормальная и заурядная жизнь. Это ощущение жило в Дорожкине постоянно, и объяснений ему он не находил, разве только черпал объяснения в собственной мнительности и впечатлительности. К тому же Дорожкина изводили шорохи. Он их слышал постоянно: то за спиной, когда шел утром на работу, то в спальне, когда сидел в библиотеке, или в библиотеке, когда устраивался в постели, то вовсе за закрытыми окнами. Вдобавок, о чем он стеснялся пожаловаться даже Ромашкину, в его замечательной ванной время от времени, если не сказать ежедневно, вынуждая Дорожкина принимать водные процедуры в трусах, появлялась подозрительная старуха, которая с разными интонациями, но неизменно повторяла примерно одно и то же – что-нибудь о сосунке, недотыкомке или столичном обалдуе с рязанскими корнями.

Но главной, на самом деле самой главной подлинной причиной трепета Дорожкина была Маргарита. Она просто-напросто излучала непереносимую сексуальность. Каждое движение ее гибкого, идеально сложенного тела приводило Дорожкина в состояние ступора, и дар речи к нему возвращался не раньше чем через минут пять после того, как она садилась напротив своего подопечного и замирала, небрежно поправив волосы и бросив Дорожкину выжидательное – «Ну?». Впрочем, говорил, а точнее сказать, нес Дорожкин в таких случаях всякую ерунду, что вызывало на лице Маргариты презрительную усмешку, отчего временная способность к словоизвержению покидала Дорожкина окончательно. Но самым неприятным оставалось то, что, по словам Ромашкина, это самое «Ну» означало в устах Маргариты высшую степень презрения, и, пока Дорожкин не услышал «Ну-ну», он мог считать себя существом самой бесполезной породы и бестолковой сущности.

– А вот когда ты сделаешь что-то не просто удовлетворительно, а так, как надо… – Ромашкин прикладывал к щеке только что принесенную Дорожкиным бутыль пива, закрывал глаза и откидывался назад на мягком диване, который в его кабинете заменял и стол, и стул, и всю возможную мебель сразу, – тогда она протянет руку и потреплет тебя по голове.

Рука Ромашкина начинала гулять по его гладко выбритому черепу, а Дорожкин думал, что, если подобное когда-нибудь случится с ним наяву, он неминуемо выпадет если не в астрал, то свалится с кресла, поэтому следует обеспокоиться подобной перспективой заранее и приспособить к рабочему месту что-то вроде ремня безопасности.

Маргарита даже начала сниться Дорожкину по ночам. Причем, что было самым удивительным, Дорожкин прекрасно понимал, что он ни одного мгновения не был влюблен в собственную начальницу, он просто и беззастенчиво изнывал от похоти, он ее хотел. И хотел так, что даже сама мысль о подобной возможности (или, скорее, невозможности) почти доводила его до соответствующей разрядки.

Скорее всего, она об этом знала. Или предполагала, что состояние Дорожкина должно быть во время общения с нею именно таким и никаким иначе. Хотя сам факт, что Дорожкин ни разу так и не попытался подбить, так сказать, под ее расположение клинья, не дал воли рукам, словам, не упал на колени, не ткнулся носом в ноги, вероятно, ее озадачивал. В противном случае как было объяснить, что весь первый месяц нахождения Дорожкина в выделенном помещении Маргарита заходила к нему не иначе как в блузках с откровенным декольте и в штанишках, которые держались не на естественном и соблазнительном расширении ее фигуры, а на откровенно нечестном слове. Однако на первый инструктаж, который случился только через месяц после появления Дорожкина в Кузьминске, когда, кстати, и осень уже намекала на скорое окончание бабьего лета, Маргарита явилась со строгим хвостиком, в строгом костюме и с более строгим, чем обычно, лицом.

– Вот, – поставила она на стол заткнутый ваткой пузырек. – Нашатырь. Если что, нюхни. На короткое время помогает. Не смущайся. Обычное дело. Марк и Вестик и то принюхиваются время от времени, а уж тебе сам бог велел.

– Ничего, – прокашлялся побагровевший Дорожкин. – Я потерплю. Месяц уже терплю. Даже нравится.

– Ну-ну, – как показалось Дорожкину, с удивлением и долей досады произнесла Маргарита и начала инструктаж.

Первый инструктаж касался, как это было ни странно, сослуживцев Дорожкина. Маргарита уделила каждому всего лишь несколько фраз, но фразы эти были короткими, хлесткими и, как и все последующие фразы Маргариты, не слишком понятными.

– Вест Ромашкин, – закурила тонкую сигарету Маргарита. – Инспектор. Стаж четыре года. Хороший работник. Немного ленив. Из недостатков – нытик. Но работе нытье не вредит. Можно положиться. Ложиться нельзя. Иногда опасен. Занимается бытовухой, разбирает всякие дрязги, ссоры. Всю ерунду, в которой нет криминала, крови и так далее. Что выпадет, короче. Выполнял и твои обязанности. До сегодняшнего дня. Не все, конечно, тянул, так, по мелочи. Полное имя – Вестибюль. Почему так назвали – не знаю, вопрос к родителям. Родители неизвестны. Холост.

Маргарита Дугина. – Маргарита перешла к собственному представлению. – Вела все направления, сейчас занимаюсь общей безопасностью. В отсутствие Марка замещаю его. Имею право на ношение оружия. Резка, напориста, откровенна, обладаю хорошей реакцией. Недостатков нет. Одинока, – добавила она с издевательской усмешкой.

Марк Содомский. – Маргарита прищурила один глаз. – Начальник нашей конторки. Умен, быстр, практически неуязвим. Раздражителен. Я бы даже сказала, почти непереносим. Отличный специалист. Занимается общим анализом, координацией. Размышлениями.

– Остальные, выходит, размышлениями не занимаются? – с трудом справился с непослушным языком Дорожкин.

– Остальные, – она выпустила клуб дыма в лицо Дорожкину, – работают. Тебе будет поручено криминальное направление. Преступления против личности, кражи, грабежи и все прочее. Полистай УК, пригодится.

– Еще что полистать? – осторожно проговорил Дорожкин. – Может быть, мне на какие-нибудь курсы?

– Курсистки тут не нужны, – отчеканила, поднимаясь, Маргарита, открыла сумочку и бросила перед Дорожкиным пачку тысячных. – Это за первый месяц. Твои пятьдесят. И хватит зарабатывать гастрит в ремеслухе. Рекомендую кафе «Норд-вест». Крепкого горячительного, вроде водки или виски, днем не подают, зато горячим кормят как надо. И недорого. А учиться будешь по ходу. Станет трудно, помогу. Но лучше бы тебе справляться самому. Рабочее место твое здесь до тех пор, пока не придется куда-то поехать. Велосипеды внизу. Твой – черный, у крайнего турникета. Если что пойдет не так, дежурка откликается на телефон «ноль два». Таксофоны в городе все местные, но зато бесплатные. Все ясно?

– Ничего не ясно, – признался Дорожкин и торопливо добавил: – Пока.

– Пока, – помахала изящной ручкой перед носом Дорожкина Маргарита. – Удостоверение и рабочую папку получишь у Кашина. Картотека на жителей города в конце коридора. Ключ у Марка. Если Марка нет – в дежурке. Все. Начали. И запомни, чудес не бывает.

Кашин долго вертел в руках паспорт Дорожкина, потом бросил его тому в руки и достал из ящика стола красную книжечку.

– Паспорт спрячь. Здесь он тебе не пригодится. У нас тут паспорта не в ходу. У горожан временные удостоверения личности по форме № 2П с фотографией анфас. Без головного убора и без уголка. Черно-белая, три на четыре. Инструктаж прошел?

– Прошел, – ответил Дорожкин, прикидывая, стоит ли отвечать крепкому поджарому мужичку, майорские погоны которого были пристегнуты не к форменному кителю, а к подбитой ватином клетчатой ковбойской рубашке, «так точно» или обойтись развязным «а то»?

– Прошел – значит, работай. Вот, держи.

Кашин наклонился, покопался у себя под столом, зазвенел пустыми бутылками, что-то разбил, помянул черта, но наконец извлек покрытую пылью папку. Вытащил из кармана скомканный носовой платок, чихнул, вытер платком нос, а затем им же протер и картон и вооружился изгрызенным карандашом.

– Дорожкин или Дорошкин?

– Всегда через «ж», – предупредил Дорожкин. И на всякий случай добавил: – Я о фамилии.

– «Рабочая папка инспектора Дорожкина», – прочитал Кашин через минуту карандашную строчку и подмигнул новоиспеченному хозяину папки. – Работает просто: открываешь и читаешь, что написано. Если надпись, скажем так, после выполнения тобой служебных обязанностей стерлась, значит, ты – молодец и можешь ждать следующей надписи. Если не стерлась, продолжаешь исполнять. Понятно?

– Новая технология? – не понял Дорожкин.

– Старая, но надежная. – Кашин открыл папку и вытаращил глаза: – Ого. Вовремя. Двигай в деревню. Был уже? Не был? Центральная улица называется улицей Тараса Бульбы. От нее отходят три отростка. Слева улица Остапа Бульбы, по центру улица Андрия Бульбы, а вот как раз за запрудой – Ляховская. Или Паночкина, это уж кому как. Через Яблоневый мост, кстати, быстрее будет. Как раз у твоего дома.

– Что случилось-то? – не понял Дорожкин.

– Похищение, – мрачно объяснил Кашин.

– Человека? – вытаращил глаза Дорожкин.

– Еще чего, – размашисто перекрестился и три раза плюнул на пол Кашин. – Коровы. Найдешь дом номер девять, потерпевшая Марфа Зосимовна Шепелева. Там все и узнаешь.

– Когда произошло-то? – спросил Дорожкин, принимая все еще пыльную папку.

– Да только что! – воскликнул Кашин. – Ты поторопись, парень, а то ведь с Зосимовной шутки плохи.

Выскочив в коридор, Дорожкин опустил папку в пакет, повторив при этом с сомнением слова Маргариты – «чудес не бывает», затем посмотрел на удостоверение. Под неведомо когда сделанной фотографией Дорожкина, с еще распухшим носом, и синим штампом с надписью «Кузьминский ОВД» значилось – «Младший инспектор по всяким поручениям Дорошкин Е. К.».

– Вот ведь! – вздохнул Дорожкин и побежал в кабинет – пририсовывать ножки к корявой кашинской букве «ш» в собственной исковерканной фамилии.

Глава 6

Закрутка и кручина

Велосипед нуждался в смазке и, возможно, переборке. А скорее всего, рассчитывал развалиться возле ближайшей помойки. Дорожкин с немалым трудом проворачивал педали и думал, что, если бы не противный скрип, велик вполне мог быть востребован в качестве велотренажера, но никак не в качестве средства передвижения. Для обзорной экскурсии Ромашкин явно занимал Дорожкину аппарат или у Маргариты, или у самого Содомского. Похоже, визит в мастерскую Урнова откладывать не стоило.

– В мастерскую «Урнов и сыновья», – смахивая со лба пот, на всякий случай вслух поправился Дорожкин, – в ту, где нет дочери.

Погода, которая радовала с утра, внезапно завершилась или взяла паузу, небо потемнело и уже на углу института принялось поливать Дорожкина дождем. Когда он наконец добрался до узкого пешеходного моста невдалеке от собственного дома, то успел изрядно промокнуть. Но на берегу реки дождь кончился, и подул холодный ветер, который немедленно пробрал младшего инспектора до костей. Дорожкин слез с велосипеда и затянул молнию ветровки до подбородка. Веревочные перила гудели от ветра, река под мостом казалась холодной даже на вид. Дорожкин оглянулся на город и с удивлением понял, что ни дождя, ни ветра над ним нет, потому как и кроны лип вдоль Яблоневой улицы не колыхались от его порывов, и дома по улице Носова купались в солнечных лучах. Посмотрел через пожухлую уже луговину на деревеньку и увидел, что и над ней сияют столбы света. У реки же ветер просто пытался сорвать с пешехода одежду. Подумав мгновение, Дорожкин выудил из кармана позаимствованный в дежурке велосипедный замок, пристегнул «железного коня» к столбу и побрел через мост пешком. Справа, в двух сотнях метров, бурлила вырывающаяся через плотину вода, а под мостом в этой воде что-то шевелилось, изгибалось и закручивалось. В какое-то мгновение Дорожкину показалось, что он видит в речных бурунах женские тела и слышит нежный смех, но мост был слишком узок, канат, за который он держался, неприятно колол ладонь, и Дорожкин, стиснув зубы, все-таки перебрался на другой берег. С высокого откоса река казалась обычной деревенской речкой-переплюйкой. Дорожкин поднял комок глины, кинул его на середину, подождал несколько секунд и заторопился через луг к деревне, раздумывая о том, что прекрасно проживет и без медали за спасение утопающих.

За мостом снова начался дождь. Но и ветер не отстал от Дорожкина, заставив младшего инспектора порядком продрогнуть, и деревня показалась ему холодной и мрачной, хотя мокрые коровы на лугу провожали младшего инспектора такими взглядами, словно именно он и был причиной разыгравшегося ненастья. Дорожкин дотопал до околицы, сделал небольшой крюк, обходя бородатого козла, что силился вырвать из земли забитый кол, осмотрелся и не нашел никаких отличий в открывшейся перед ним улице от его родной деревушки. Разве только избы на родной Рязанщине были крыты шифером, а иногда и железом, а тут каждая вторая щетинилась почерневшей от времени дранкой. Зато наличники вокруг окон расцветали разноцветными кружевами на загляденье.

Центральная улица деревни была заасфальтирована, но Дорожкину идти по ней не пришлось. Тропинка от моста вела прямо в нужный ему переулок, который, судя по табличке, все-таки был улицей и обзывался вовсе даже не Ляховским или Паночкиным, а Польским.

Нужный дом оказался пятым по правой стороне, что удивило Дорожкина, хотя он тут же припомнил, что и во всем городе нечетные дома были с правой, то есть с четной стороны улиц. В отличие от огороженных легкомысленным штакетником соседних строений дом Шепелевой окружал двухметровый глухой забор, над воротами была устроена отдельная крыша, а вместо калитки имелась самая настоящая дверь с глазком и врезным замком.

Дорожкин оглянулся, поежился, подергал за свисающий из щели разлохмаченный на конце шнур, не услышал за забором ни звона, ни звонка, поэтому ударил в дверь кулаком и закричал что было силы:

– Марфа Зосимовна! Это из инспекции! Инспектор Дорожкин.