Шмакодявка

Варвары с собакой. А история их такова. Как-то Люська, увидев пригорюнившуюся Варю, спросила у неё:

– Ты чего подруга нос повесила?

– Да, как тебе сказать?

– Как есть, так и говори.

– Ты знаешь, Люсь, порой так устаю, что мочи нет. Так хочется наорать на кого-нибудь или разбить что-нибудь. Пока хватает сил сдерживаться, но порой, так накатит, аж темень в глазах. Боюсь не сдержаться, Люся. Очень боюсь. Так дети же рядом. Они-то, в чём виноваты? Они ж – дети. Нельзя, чтобы видели меня такой. Никак нельзя. Мама на меня никогда не кричала. И я не должна. А как избавиться от этого, не знаю.

– Ну, велика беда. Ты думаешь, ты одна такая? Я давно уже нашла способ как с этим бороться.

– Врешь! – недоверчиво и вместе с тем радостно воскликнула Варя. – Ну-ка, поделись.

– А что здесь делиться? Как припечёт, так я в лес. Пока не обматерю всё, что вижу, до тех пор и не успокоюсь. Это как в туалет по надобности. Как, например, в райцентре. Терпишь, терпишь, а сходить – то некуда. Пока до дома доберёшься, так вся изведёшься – издёргаешься, аж выкручивает тебя. А прибежишь домой, сумки побросаешь, и в туалет. Такое облегчение. – изобразив на лице блаженство, закончила Люська.

– В лес? – задумчиво произнесла Варя. – Мне в лес никак нельзя.

– Чего это?

– У тебя Люся детей сколько?

– А причём здесь дети?

– Как причём? У тебя, во-первых, трое, а, во–вторых, все уже взрослые. А у меня мал мала меньше. Я их и на пять минут одних оставить боюсь. Обязательно что-нибудь вытворят. – не согласилась с подругой Варя.

– Ну, тогда я не знаю. Тогда терпи.

– Придётся. – согласилась Варя, но совет соседки запомнила.

Как-то вечером, по прошествии нескольких дней, проходила она рядом с забором, разделявшим их дворы и, увидев Шмака, невольно остановилась. Поражённая каким–то необычным уродством собаки, Варя, никогда не обращавшая на это внимания, в сердцах произнесла:

– У-у-у, Шмакодявка, – и хотела было пойти дальше, но, к её удивлению и возмущению, собака не оставила это без внимания, и, как будто бы поняв, что её оскорбляют, стала лаять в ответ, чего никогда не случалось ранее. А лай у Шмака, как и его внешний вид, был, надо сказать, препротивнейший, какой-то пискляво – пронзительный. Варя, опешив от такой наглости, остановилась и несколько секунд с возмущением смотрела на собаку. Затем, забыв обо всём на свете, подошла вплотную к забору и… Хорошо, что ни дети, ни муж не видели и не слышали этого. Вряд ли кто-то смог бы объяснить, откуда, в этой, обычно сдержанной, доброй и улыбчивой женщине, столько злости и изощрённых ругательств. И, если кто-то думает, что собака оставалась безответной, то он глубоко ошибается. Они самозабвенно, в течении нескольких минут, облаивали друг друга, пока Варя вдруг действительно не почувствовала облегчение. Она остановилась. Осознав всю абсурдность ситуации, Варя с улыбкой посмотрела на Шмака, и извиняющимся тоном произнесла:

– Ты уж не обижайся на меня, Шмакушка. Баба, она и есть баба, что с неё взять? Устала я, – закончила Варя, и, виновато улыбнувшись, пошла домой.

С тех пор они неоднократно встречались, если так можно выразиться, в «словесных» баталиях, которые никоим образом нельзя назвать однообразными. Бывали случаи, когда Шмак, усевшись, просто и с удивлением смотрел на ругающуюся Варю, которая, не встречая привычной реакции, сбавляла тон и начинала просто жаловаться и плакать. Впечатление было такое, что он понимал состояние женщины и жалел её. Случалось, не дослушав её тираду до конца, он поднимал заднюю лапу, и, оросив забор, удалялся. А порой, повернувшись к Варе задом, с силой скрёб землю, отбрасывая её назад всеми четырьмя лапами, как это обычно делают собаки, когда после опорожнения хотят зарыть свои экскременты. Форменное издевательство, которое, впрочем, не очень задевало Варю. Она абсолютно теряла над собою контроль только тогда, когда он начинал лаять, и Варе, которая стала воспринимать собаку как реального собеседника, казалось, что она слышит в собачьем лае и сарказм, и издёвку, и насмешку. Помрачение, да и только. Но самое удивительное в этом, как бы противостоянии, заключалось в том, что встречаясь в любое другое время, они относились друг к другу совершенно дружелюбно, как будто и не было вовсе этих вечерних перепалок.

Глава 6

Так и протекала их жизнь. Никаких изменений в лучшую сторону в обозримом будущем не предвиделось. Работы в посёлке как не было, так и нет. Хорошо, что ещё работала школа, но и её перспективы были скорее печальны, нежели радужны, так как молодёжь, не видя для себя никакого будущего, мало – помалу разъезжалась, кто куда, и население посёлка неуклонно уменьшалось. Нынешний год выдался в меру дождливым и, к радости местных жителей, грибным и ягодным. И всё было бы замечательно, если бы не Никита. Собранный урожай грибов и ягод, предназначенный для продажи, решили сдавать в райцентре, так как местные заготовители–оптовики платили в два раза меньше. Варя, понятное дело, из дома отлучиться не могла, поэтому эту обязанность пришлось возложить на Никиту. Когда случалось так, что в район собирался Семён, то обязательно прихватывал с собой и соседа. Но, так бывало далеко не всегда. Чаще всего Никита либо договаривался с кем-нибудь из поселковых, выезжающих в райцентр, либо, если таковых не находилось, просто выходил с поклажей на трассу и ловил попутку. Из таких поездок он обязательно возвращался с водкой, не рискуя при этом быть уличённым в утаивании семейных денег, либо в их растрате. В местном магазине покупать не решался, так как Варе обязательно бы сообщили. Привезённую водку прятал в лесу, рядом с тропой, по которой он ходил за ягодой. Проверить, на какую сумму он сдавал ягоды, было невозможно по различным причинам. Цена её зависела не только от свежести, размера и спелости ягоды, но, порой, и просто от настроения приёмщика. Об этом знали все. Так что не имело никакого смысла что-то проверять. Правду знали только сдающий и приёмщик. Да и не было у Вари даже мысли в голове, что Никита может её обмануть. Сама никогда не обманывала, потому и на него не могла подумать. И как поначалу Никита внутренне не страдал от этого обмана, опасаясь разоблачения, в конце концов, стыд постепенно улетучился совсем, и все свои действия Никита воспринимал как само собой разумеющиеся. И, если поначалу ему хватало одной бутылки водки в день, то со временем потребность стала увеличиваться, и выпивать он стал не только в лесу, но и поздно вечером, когда все укладывались спать. Причина, по которой Варя не замечала изменений в поведении мужа, была довольно проста: практически все дни напролёт Никита проводил в лесу, собирая ягоды, где потихоньку и прикладывался к бутылке, так что ко времени возвращения домой он был почти трезв, а запах алкоголя напрочь перебивали запахи ягод и леса. Придя домой он, поужинав, принимался за переборку ягод, и ночевать оставался в бане, мотивируя это и духотой в доме, и тем, что с утра пораньше надо опять идти в лес, и тем, что не хочет будить детей. Вполне обоснованные причины не вызывали в Варе какого-то беспокойства, а изменения в поведении мужа Варя объясняла его усталостью. Она не понаслышке знала, сколько сил забирает сбор ягод, потому и не беспокоилась. Никита же, дождавшись, когда все улягутся спать, доставал заначку, и, выпив перед сном пару стопок, и покурив на свежем воздухе, только после этого укладывался спать. С течением времени потребности Никиты в алкоголе росли, и, если раньше ему вполне хватало перед сном двух стопок, то теперь, чтобы заснуть, надо было выпить не менее четырёх, то есть, почти бутылку водки.

Соответственно было и его поведение. С наступлением осени зачастили дожди, и Никита, не желая мокнуть, стал курить в сенях, а затем, совсем обленившись и потеряв осторожность, в предбаннике, где и ночевал. Что ему до всего мира, когда он бродит в лабиринте алкогольных галлюцинаций, в хаосе мыслей и несбыточных мечтаний, полных героических поступков, которые он никогда не совершит и восхищения своей мудростью, которая к нему никогда не придёт? Что ему до вселенной, которую он, не понимая того, влечёт за собой в бездну небытия? А, если даже и понимал бы? Хватило бы сил остановиться?

Так и заснул Никита, свалившись на матрас с дымящейся сигаретой.

Шмак, ночевавший обычно в сарае, где он нашел постоянное пристанище, сквозь чуткий сон почувствовал запах дыма и мгновенно проснулся. Выйдя из сарая, он принюхался и, установив источник дыма, бросился к бане, из неплотно прикрытой двери которой и просачивался дым. Протиснув своё тело в щель между дверью и косяком, и открыв её, Шмак подошёл к двери в предбанник, где спал Никита.

Дверь в предбанник так же была едва прикрыта, но Шмак, задохнувшись от дыма, выскочил на свежий воздух, кашляя и чихая. Восстановив дыхание, он хотел было залаять, но у него ничего не получалось. От дыма и угарного газа вместо лая он издал только какой-то писклявый хрип. Недолго думая, Шмак понёсся к беседке, стоявшей совсем рядом с домом Вари и, вскочив на лавку, всем телом бросился в окно. Окно разбилось, но Шмак, упавший вместе с разбитым стеклом на землю, вскочил и снова побежал к бане. Непонятно каким образом, но ему удалось открыть дверь в предбанник, откуда вырвалось жаркое пламя, отбросившее собаку назад. Постояв несколько секунд пред открытой дверью, Шмак бросился в огонь.

Тем временем от шума разбившегося стекла проснулась Варя и, увидев в окно горящую баню, побежала будить соседей. Вызвав «пожарку», выскочившие Семён и Люська вместе с Варей поспешили к месту пожара. Кроме пары двухсотлитровых бочек, наполненных дождевой водой, да канистр с водой для питья и стирки, не было ничего, чем можно было бы потушить пожар. Совершенно забыв, что в бане должен был ночевать Никита, они в бессилии и оцепенении стояли напротив двери, из которой вдруг показалось какое-то дымящееся существо, тянувшее что-то похожее на ботинок. Дальше из-за дыма ничего не было видно, но Семён, очнувшись от оцепенения и поняв, что это может быть, бросился на помощь. Схватившись за тлеющий ботинок, он рывком выбросил тело Никиты из сеней и оттащил его от горящей бани. Проверив пульс, и обнаружив слабое биение сердца, он побежал за машиной, заорав при этом на совершенно обездвиженных женщин. Варя и Люська, опомнившись, поспешили на помощь обгоревшему Никите, но только бестолково толкались вокруг него, не зная, чем помочь. Тут же подъехал Семён, и, загрузив с помощью женщин тело Никиты в Уазик, повёз его в районную больницу.

Глава 7

Пожарные приехали быстро, через несколько минут после отъезда Семёна, но с огнём справиться не смогли. Баня сгорела полностью, но брандмейстеры считали большой удачей то, что огонь не перекинулся на стоящие недалеко от пожара дома, пытаясь таким образом утешить женщин. Какое уж здесь утешение, когда и баня сгорела, и муж неизвестно – выживет ли? Проводив пожарников, женщины отправили спать проснувшихся и высыпавших во двор, поглазеть на пожар, детей. Собираясь последовать за ними, Варя уткнулась взглядом в какой-то шевелящийся окровавленный ком, находящийся недалеко от бани. Подойдя ближе, она с ужасом поняла, что это всё, что осталось от Шмака, и от этого ужаса закричала. На крик прибежали и дети, и соседка.

– Настенька! – обратилась Варя к старшей дочери. – Быстренько неси простыню и сметану. Давай, родненькая.

Девочка побежала в дом и через минуту возвратилась с тем, что просила мать.

Варя поставила большую, на несколько литров, плошку со сметаной рядом со Шмаком и остановилась, не решаясь что-то сделать. Тело Шмака представляло собой какую–то смесь из обгоревшей свалявшейся шерсти, перемешанной с кровью, и открытой кровоточащей плоти. Вместо глаз, лопнувших от высокой температуры, зияли два кроваво чёрных провала. Решившись, наконец, Варя взяла полную горсть сметаны, присела на корточки и стала толстым слоем накладывать сметану на раненное тело.

– Делать тебе нечего? – спросила стоящая рядом Люська. – Всё одно ведь помрёт. Чего продукты зря переводить?

– Продукты? – перепросила удивлённо Варя. – Пожалеть ложку сметаны тому, кто спас Никиту, а может и всех нас?

Поняв, что сказала что-то очень неправильное, Люська замолчала и потупила взор.

– Ты, знаешь, Люся, отсутствие у человека чувства благодарности, означает только одно – он никого кроме себя не любит. – с укором сказала Варя, и продолжила накладывать сметану на истерзанное огнём тело Шмака. Затем, накрыв его сверху простынёй, она перевернула тельце и, покрыв сметаной оставшуюся часть, завернула его в простыню и взяла на руки. Шмак едва подавал признаки жизни, однако, ему хватило сил признательно лизнуть руку Вари. Так они и помирились. Хотя, ссорились ли? Кто ж знает? Велика тайна любви.

Семён вернулся под утро. Не став никого будить, он накормил скотину, почистил хлева в обоих хозяйствах и выпустил коров и овец на пастбище. Большой загон для скотины они с Никитой огородили сразу после развала леспромхоза, чтобы не искать их по лесу, что порой случалось. Утомлённые ночным происшествием, женщины и дети проснулись только после полудня. Грусть и растерянность от ночного происшествия царили недолго. Дети, через какое-то время, забыв о несчастье, принялись за свои обычные детские дела. Семён, поведав женщинам о том, что Никита находится в реанимации в бессознательном состоянии и о том, что сейчас его навещать не имеет смысла, принялся разбирать пожарище. На причитания жены о том, за что же на них свалилось такое несчастье, он ответил предельно просто:

– После больницы заехал в церковь свечку поставить за выздоровление Никиты. Рассказал о пожаре батюшке. Знаешь, что он мне ответил?

– Что? – встрепенулась Люська.

– Не греши, и всё у тебя будет хорошо.

– Не поняла, – растерянно и даже как-то обиженно произнесла Люська. – А что же другие? Они не воровали что ли? У них-то, почему ничего не сгорело?

– Во-во. Я то же самое у него спросил. Так он мне говорит: «Человек живёт свою собственную жизнь, и отвечать будет за свои грехи, а не за чужие.»

– Правильно всё. – вступила в разговор подошедшая Варя. – У меня всегда было какое-то чувство стыда, когда строили эту баню. Только со временем утихло. Ко всему привыкает человек, даже ко злу, которое творит. Иль не обошлись бы без неё? – спросила Варя и заплакала.

– Успокойся, Варя. Слезам горю не поможешь. Жить надо дальше. Детей растить.

– Да как растить-то без мужа? Как я с этой оравой одна справлюсь? – утирая слёзы, спросила Варя.

– Ну, почему же одна? А мы с женой? Выдюжим, Варя. Вместе выдюжим. – успокоил её Семён, заканчивая разговор. Он повернулся, собираясь уходить, но Варя остановила его:

– Постой Семён. Мы тут Шмака нашли. Что с трупом делать будем? Похоронить ведь надо.

– Обязательно. – согласился Семён. – Я этим займусь сам.

Позвав старшего сына Аркадия, он вместе с ним пошёл в мастерскую. Через некоторое время Аркадий стал копать во дворе, недалеко от забора, прямо напротив входной двери, яму. Вскоре подошёл Семён, неся небольшой свежевыструганный православный крест. Передав крест сыну, Семён зашёл домой, и взяв Библию, вышел во двор. Позвал своих и Варю с детьми. Варя принесла всё также завёрнутый в простыню трупик Шмака. Трупик положили в яму и закопали. Когда Семён стал устанавливать крест, всполошилась Люська:

– Сдурел что ли совсем? Человек что ли?

Семён повернул голову к жене. Увидев его взгляд, распалившаяся было от негодования Люська осеклась. Установив крест, Семён спросил у жены: