Трагедия адмирала Колчака

В конце 1910 г. Колчак был возвращен в Петербург для «скорейшего проведения судостроительной программы». «У меня явилась надежда, – вспоминал он, – что, может быть, удастся дело поправить. Поэтому я вернулся в морской генеральный штаб и был снова назначен на то же место заведующего балтийским театром… В штабе я главным образом работал над деталями судостроительной программы и ее реализацией, установкой нового типа судов и вообще ведал всей подготовкой флота к войне… Мне приходилось принимать участие в маневрах, рассматривать задания для маневров и т. д.». С 1912 г. Колчак командовал эскадренными миноносцами «Уссуриец», а затем «Пограничник», являясь параллельно флаг-капитаном по оперативной части в штабе командующего Балтийским флотом адмирала Н.О. Эссена.

Эту должность Александр Васильевич занимал и на протяжении первого года мировой войны, предпринимая самые энергичные меры, прежде всего, по усилению защиты Финского залива от немецкого флота с помощью минных полей. Возглавил он и операции по постановке минных заграждений у германских берегов, вдоль побережья Балтийского моря, чтобы сковать действия боевых кораблей противника. «Это было выполнено, – сообщал Колчак впоследствии, – целым отрядом крейсеров, в числе которых был крейсер “Рюрик”, на котором я сам был лично, когда пробрался за Борнгольм и прошел до Карколи, где и поставил заграждения как раз на новый 1915 год. Весной 1915 г. я просил Эссена дать мне возможность выполнить одну самостоятельную операцию – заградить Данцигскую бухту и поставить там у входа минные заграждения. Я взял 4 лучших миноносца типа “Пограничника”, временно вступил в командование этим минным отрядом и выполнил задачу… Эта экспедиция увенчалась успехом и дала положительные результаты в смысле подрыва нескольких немецких судов… При заграждении Либавы я был на отряде миноносцев и вообще полагал, что, вырабатывая какой-нибудь план, надо присутствовать и при его непосредственном выполнении. Адмирал Эссен разделял мою точку зрения, и поэтому я проводил все время, участвуя в отдельных экспедициях, в отдельных предприятиях, боевых столкновениях…»

Как видим, Колчак отнюдь не замыкался в чисто штабной работе, а все время тяготел к живому ратному делу. Свои несомненные способности крупного боевого командира он прекрасно продемонстрировал в конце 1915 – начале 1916 г., когда сначала временно, а затем постоянно исполнял обязанность начальника минной дивизии и командующего всеми силами русского флота (до 50 вымпелов) в Рижском заливе. К этому времени немцы высадили крупный десант на южном берегу Рижского залива, заняли Кеммерн и угрожали Риге. Совместными действиями армии и флота наступление противника было остановлено. «После этого, – рассказывал Колчак, – мною была произведена другая операция, – я высадил десант на Рижское побережье, в тыл немцам. Правда, его пришлось быстро снять, так как он был незначителен, но во всяком случае он привел немцев в панику, так как они совершенно не ожидали высадки этих сил, причем этим десантом был разбит немецкий отряд, прикрывавший местность. За эту работу я был представлен… к георгиевскому кресту и получил эту высшую боевую награду».

Имя Колчака стало известно всей России. И вот в конце июня 1916 г. ему совершенно неожиданно была вручена телеграмма из Ставки о том, что он назначается командующим Черноморским флотом с производством в вице-адмиралы (капитаном первого ранга, а затем контр-адмиралом Колчак стал в 1915 г.). Последовал срочный отъезд вице-адмирала в Могилев, в Ставку и его беседы там с начальником штаба Верховного главнокомандующего М.В. Алексеевым и самим Верховным главнокомандующим Николаем II, выразившими уверенность, что Колчак справится со своими задачами «успешнее, чем кто-либо другой». Вскоре надежды эти оправдались. В результате предпринятых новым командующим мер положение на Черном море весьма заметно улучшилось. По свидетельству самого Колчака, «минные заграждения, дозорная служба, надлежащим образом организованная и надлежащим образом развитая, радиосвязь дали возможность обеспечить нам черноморский бассейн совершенно спокойным от всяких покушений со стороны неприятеля и обеспечить совершенно безопасный транспорт для кавказской армии».

Но тут, как гром среди ясного неба, прогремела Февральская революция. Во время допроса в Иркутске Колчак довольно откровенно ответил на вопросы о своих политических взглядах до этой революции и после нее: «Я был монархистом… Я не могу сказать, что монархия – это единственная форма, которую я признаю. Я считал себя монархистом и не мог считать себя республиканцем, потому что тогда такового не существовало в природе. Затем, когда последовал факт отречения государя, ясно было, что уже монархия наша пала, и возвращения назад не будет. Я об этом получил сообщение в Черном море, принял присягу вступившему тогда первому нашему временному правительству. Присягу я принял по совести, считая это правительство, как единственное правительство, которое необходимо было при тех обстоятельствах признать, и первый эту присягу принял. Я считал себя совершенно свободным от всяких обязательств по отношению к монархии, и после совершившегося переворота стал на точку зрения, на которой я стоял всегда, – что я, в конце концов, служил не той или иной форме правительства, а служу родине своей, которую ставлю выше всего, и считаю необходимым признать то правительство, которое объявило себя тогда во главе российской власти». Далее адмирал прояснил, что Февральский переворот он приветствовал «как средство довести войну до счастливого конца» и что в будущем предполагал установление в России «республиканского образа правления» (Допрос Колчака. С. 42–45).

После февральских событий на плечи Колчака лег тяжкий труд удержания Черноморского флота от развала и падения в пучину революционной анархии и пораженчества. «…Были часы и дни, когда я чувствовал себя на готовом открыться вулкане или на заложенном к взрыву пороховом погребе…» – признавался он тогда в набросках писем к своей возлюбленной Анне Васильевне Тимиревой (1893–1975), разделившей с ним впоследствии все горести и радости его жизни вплоть до последних дней перед расстрелом. (Удивительный образ А.В. Тимиревой, проведшей после смерти Колчака более 20 лет в тюрьмах, лагерях и ссылках, прекрасно изображен в романе Владимира Максимова «Заглянуть в бездну», посвященном скорбному пути адмирала и его возвышенной любви. – Знамя. 1990. № 9, 10.) Некоторое время, благодаря огромному авторитету Колчака, ему удавалось «полное сохранение» своей власти как командующего, и Черноморский флот не шел ни в какое сравнение в этом отношении с «бунтарским» Балтийским флотом. Однако «внутренний» распад шел подспудно и на юге.

В середине апреля 1917 г. Колчак был вызван в Петроград, где ему военным и морским министром А.И. Гучковым был предложен пост командующего Балтийским флотом с задачей «подтянуть» его. Колчак на это ответил: «Если прикажете, я сейчас же вступлю в командование Балтийским флотом, но вряд ли я смогу помочь и сделать что-нибудь». По его словам, события в Черноморском флоте протекали лишь с определенной задержкой, и они неизбежно должны были кончиться тем же, чем и на Балтике. Гучков сказал, что подумает еще раз, и в итоге нового назначения не последовало.

В эти дни Колчак познакомился с генералом Л.Г. Корниловым, который считал необходимым подавить революционные выступления вооруженной рукой и располагал для этого, по его собственной оценке, «достаточными силами». Вице-адмирал солидаризовался тогда с генералом, не поддержанным Временным правительством. Позднее, во время допроса в Иркутске, Колчак утверждал, что Корнилов действительно «обладал достаточными силами, иначе он не сделал бы этого предложения. Это человек, отдающий себе отчет в окружающей обстановке, и, конечно, в то время это можно было еще сделать. В то время у правительства было достаточно дисциплинированных сил, чтобы подавить это движение. Это было мнение среди военных, которое было, в частности, высказано Корниловым; разделял его и я…» (Допрос Колчака. С. 65).

Шанс, хотя и не совсем реальный, спасти положение был тогда упущен, и история продолжила свой бег по той колее, которая всем нам хорошо известна. Беспорядки в Черноморском флоте постепенно нарастали, и Колчак был уже бессилен что-либо изменить. В мае 1917 г. он решился обратиться к новому военному и морскому министру А.Ф. Керенскому с просьбой о своей отставке в силу полного бессилия перед ходом событий: «Управлять флотом так, как я понимал, я считал невозможным и считал нелепым занимать место». Керенский ответил, что считает такой шаг преждевременным, и просил подождать его приезда в Севастополь. В конце мая он прибыл в Одессу, а оттуда на миноносце отправился вместе с Колчаком в Севастополь. Почти целую ночь длилась беседа министра и командующего флотом. Колчак доказывал, что он считает совершенно невозможным выполнение своих обязанностей в создавшейся обстановке, так как «коренным образом расходится в своих взглядах на командование, на дисциплину во флоте, которая теперь проводится», и не может «рассматривать деятельность правительства иначе, как ведущую к разрушению нашей вооруженной силы». Керенский со своей стороны лишь успокаивал вице-адмирала, попросив его остаться на своем посту. Колчак согласился, но уже в начале июня на флоте произошла новая революционная вспышка, которая вынудила его послать Керенскому телеграмму с указанием, что он ни при каких условиях командовать флотом больше не будет и передает командование старшему после себя офицеру. Правительство согласилось с такой передачей и вызвало Колчака в Петроград.

В столице командующего ждал неожиданный поворот судьбы: послом США Э. Рутом и американским адмиралом Дж. Гленноном, прибывшими в Россию в составе особой миссии по указанию президента В. Вильсона, Колчаку было предложено поехать в США для того, чтобы поделиться своим опытом и богатыми знаниями по минному делу и практике борьбы с подводными лодками, а также принять участие в разработке плана американского морского десанта на Босфор и Дарданеллы. Не видя в тот момент достойного применения своим силам в России и заинтересовавшись поставленными перед ним американской стороной задачами, Колчак с предложением согласился. Уже 17 июня он сообщил А.В. Тимиревой: «…Делу был придан сразу весьма решительный характер, и я ухожу в ближайшем будущем в Нью-Йорк. Итак, я оказался в положении, близком к кондотьеру… Рут и Гленнон довольно ультимативно предложили Временному правительству послать меня в качестве начальника военной миссии в Америку для службы во время войны в U.S. Navy…»

По всей вероятности, согласие Керенского на отъезд Колчака в США во многом объяснялось тем, что к тому времени правительству стали известны связи вице-адмирала с контрреволюционными группами, а его имя все чаще стало фигурировать наряду с именами Л.Г. Корнилова и М.В. Алексеева в списке первых претендентов на место военного диктатора в России. Как бы то ни было, в конце июля 1917 г. Колчак отбыл из Петрограда, добрался до Норвегии, а далее пароходом до Лондона, где провел целый ряд встреч с представителями английского флота. Затем на крейсере Колчак был доставлен в Канаду, а оттуда проследовал до Нью-Йорка и Вашингтона. По приезду в США выяснилось, что план наступления американского флота в Средиземном море отклонен, и Колчаку пришлось лишь обмениваться опытом со своими американскими коллегами. Он и его спутники провели некоторое время в Морской академии, участвовали в маневрах Атлантической эскадры США.

«По окончании маневров, – вспоминал Колчак, – я решил, что надо возвращаться домой. Я был глубоко разочарован, так как мечтал продолжать свою боевую деятельность, но видел, что отношение в общем к русским тоже отрицательное, хотя, конечно, персонально я этого не замечал и не чувствовал… Я сделал прощальные визиты, представился президенту. Я беседовал с ним несколько минут по поводу положения в России… Я считал, что моя миссия не удалась, и что поэтому надо вернуться в Россию и там искать какой-нибудь работы, соответствующей моим знаниям и способностям».

Колчак решил возвращаться в Россию через Тихий океан. И как раз в день его отплытия из Сан-Франциско на японском пароходе «Карио-Мару» в США были получены первые сведения об Октябрьском перевороте в Петрограде. Любопытно, что сначала вице-адмирал даже не поверил этим сведениям, считая их очередной газетной уткой. Однако по прибытии в Йокогаму сведения подтвердились, оказав теперь уже на Колчака «большое впечатление». Самым же «тяжелым ударом» для него стали известия о переговорах в Брест-Литовске и перемирии с Германией. «Я видел, что вся работа моей жизни кончилась именно так, как я этого опасался и против чего я совершенно определенно всю жизнь работал, – констатировал вице-адмирал, – для меня было ясно, что этот мир обозначает полное наше подчинение Германии… Тогда я задал себе вопрос: что же я должен делать?.. Обдумав этот вопрос, я пришел к заключению, что мне остается только одно – продолжать все же войну, как представителю бывшего русского правительства, которое дало известное обязательство союзникам… Тогда я пошел к английскому посланнику в Токио сэру Грину и… обратился к нему с просьбой довести до сведения английского правительства, что я прошу принять меня в английскую армию, на каких угодно условиях».

Определенности пришлось ждать довольно долго. Лишь в начале января 1918 г. военное министерство Великобритании сообщило, что Колчак принимается «на службу его величества» и должен направиться в штаб Месопотамского фронта. В Месопотамии было в то время боевое затишье, зато свирепствовала холера. Но это не испугало Колчака: «Неважная смерть, но лучше, чем от рук сознательного пролетариата, красы и гордости революции».

Однако на этом одиссея Колчака не только не завершилась, а наоборот, ускорила свой разбег. Выехав к месту назначения, из-за чумного карантина вице-адмирал почти месяц пробыл в Шанхае, а добравшись оттуда в Сингапур, получил там телеграмму начальника английской военной разведки: «Ваше секретное присутствие в Манчьжурии представляется более желательным». По приезде в Пекин в начале апреля 1918 г. выяснилось, что «новое назначение» связано с обращением к английским представителям посла России в Пекине Н. Кудашева и планами создания в полосе отчуждения КВЖД русских воинских формирований для последующей борьбы на Дальнем Востоке против большевиков. Руководство этими войсками и предполагалось поручить Колчаку.

Прибыв в Харбин, Колчак попал в атмосферу политических склок, он не нашел общего языка с управляющим КВЖД, генерал-лейтенантом Д.Л. Хорватом, не поддержал явную прояпонскую ориентацию его правительства и не смог установить контакт с атаманом Г.М. Семеновым, стремившимся к бесконтрольной «вольнице». В итоге Колчак вышел из правления КВЖД, куда он был введен в апреле 1918 г., и уехал в Токио, где пробыл более двух месяцев, пытаясь, в частности, поправить свое изрядно исшатанное здоровье.

Наконец, внимательно следя за событиями в России, развертыванием там антибольшевистской борьбы, Колчак решился вернуться на Родину и в начале сентября 1918 г. выехал во Владивосток вместе с английским генералом А. Ноксом. Более чем годичные скитания по зарубежным странам подходили к концу. Вскоре в Уфе закончило работу Государственное совещание, результатом которого стало создание «временного всероссийского правительства» в виде Директории с преобладанием в ней лиц эсеровской ориентации. Директория переехала в Омск, туда же несколько дней спустя прибыл и Колчак. Здесь для него открывалось два пути: или, как он это предполагал еще в Токио, пробраться на юг в Добровольческую армию к генералу М.В. Алексееву и разыскать находившуюся где-то там жену и сына Ростислава, или остаться в Омске – этой антибольшевистской столице Сибири и найти здесь применение своим силам. Колчак выбрал второе, веря, что «возникает какое-то сильное, объединенное правительство, которое будет в состоянии что-нибудь сделать». На таком решении сказались и полученные им в Омске известия о смерти генералов Корнилова и Алексеева и объявлении главнокомандующим Добровольческой армией А.И. Деникина. Казалось, что на юге дело борьбы с большевиками уже налажено и поставлено на твердую почву, чего нельзя было сказать о Сибири.

После некоторых колебаний в конце октября 1918 г. Колчак согласился занять предложенный ему пост военного и морского министра при Директории. Однако скоро наступило разочарование, вызвавшее просьбу Колчака об отставке: очевидна стала слабость и бездеятельность правительства, погруженность его в чисто политические проблемы, недоверие к нему в армейских кругах, видевших в Директории повторение всего того позорного, что было при Керенском. В это время у Колчака, и не у него одного, окрепла уверенность, что единственный выход из создавшегося положения – установление твердой единоличной власти, соединяющей в себе, по словам адмирала, выполнение двух функций: «верховного (военного) командования плюс верховная гражданская власть, действующая в гражданском порядке, которой можно было бы управлять вне театра военных действий».

Зревшее подспудно недовольство и привело в конце концов к государственному перевороту 18 ноября 1918 г. (Отметим еще раз, что в настоящем издании книга «Трагедия адмирала Колчака» С.П. Мельгунова начинается именно с описания этого государственного переворота, а многомесячная предыстория, в которой Колчак не принимал непосредственного участия, была сокращена.) В его подготовке и проведении принимали то или иное участие офицерские круги, представители союзнических войск в Сибири и политические деятели преимущественного кадетского направления во главе с председателем Восточного отдела ЦК кадетской партии В.Н. Пепеляевым – будущим премьер-министром правительства Колчака. В курсе развивающихся событий, правда не в полной мере, был и сам вице-адмирал. По свидетельству одного из участников событий, он «накануне переворота был предупрежден о готовящемся акте», не возражал против «реконструкции власти», но несколько колебался по вопросу о его личной диктатуре. Однако, получив заверения в бескровности переворота, на него согласился.

Переворот и был совершен бескровно, с соблюдением некоторой «легальности» и «демократичности». В его ходе лишь один солдат-чех оказался раненым. Фактически никакого сопротивления «переворотчикам» оказано не было, в настолько «безвоздушном пространстве» находилась тогда Директория. В морозную ночь с 17?го на 18 ноября несколькими отрядами пехотинцев и казаков в различных местах Омска были арестованы члены Директории И.Д. Авксентьев и В.М. Зензинов, а также некоторые другие деятели «временного всероссийского правительства», главным образом эсеры. Через два дня они были отправлены в Китай, приняв на себя обязательство не вести политической деятельности против нового правительства.

Рано утром 18 ноября на экстренном заседании Совета министров большинство присутствовавших констатировало, что, поскольку Директория не смогла противодействовать аресту, она должна сложить свои полномочия и уйти. Затем был поднят вопрос об «объединении военной и гражданской власти в одном лице». «Кем был поставлен этот вопрос, – вспоминал Колчак, – я точно не могу сказать, но кажется, что он был поставлен одним из военных. Когда ко мне обратились, то я тоже сказал, что считаю это единственным выходом из положения. Я только что вернулся с фронта и вынес убеждение, что там полное несочувствие Директории».

Эта точка зрения была поддержана всеми. Когда же перешли к обсуждению кандидатур на место «военного диктатора», Колчак предложил провозгласить им Верховного главнокомандующего войсками Директории генерала В. Болдырева. Другие высказывались за самого Колчака. После того как Колчака попросили удалиться, Совет министров 10 голосами против 1 (за Болдырева) остановился на кандидатуре военного и морского министра. Решением Совета министров он был произведен в полные адмиралы и объявлен «временным верховным правителем».

Вступив в должность, адмирал в тот же день отдал приказ: «Приняв крест этой власти в исключительно трудных условиях гражданской войны и полного расстройства государственных дел и жизни, объявляю, что я не пойду ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности. Главной целью я ставлю создание боеспособной армии, победу над большевиками и установление законности и порядка». Через несколько месяцев власть Колчака была признана в качестве всероссийской правительством А.И. Деникина на юге, Временным правительством Северной области во главе с Е.К. Миллером, Северо-западным правительством С.Г. Лианозова – Н.Н. Юденича, верховным уполномоченным на Дальнем Востоке Д.Л. Хорватом и несколькими почти полностью автономными казачьими атаманами (Иванов-Ринов, Г.М. Семенов, А.И. Дутов и др.).

Дальнейшая одиссея адмирала Колчака предстает на страницах труда С.П. Мельгунова, рисующего широкую панораму жизни бушующей Сибири, которая и «при Колчаке и до Колчака испытала на себе всю тяжесть проклятия, висевшего над Россией». Перед взором читателей проходят реальные приметы «конституционной диктатуры» адмирала и ее надвигавшейся «катастрофы» – политика правительства, действия на фронте, соперничество различных партий, настроение общественности, положение в городе и деревне, восстания и партизанские выступления, «атаманщина» и интервенты под различными флагами. Воссоздавая все эти приметы, автор приходит к выводам, чаще всего диаметрально противоположным тем, которые закрепились в советской исторической науке. Он доказывает, что Колчак, любивший повторять: «Дисциплина есть основание свободы» и «Мы рабы положения», никак не может восприниматься в качестве главного реакционера так называемой «русской Вандеи», а, наоборот, должен расцениваться, как человек, сдерживавший «сползание режима в сторону реставраторства». «Колчаковщина», проясняет Мельгунов, появилась «задолго до Колчака… Колчак в ней неповинен, и поэтому следовало бы этот термин похоронить в истории».

Очень важен и другой вывод автора: «Власть адмирала Колчака держалась только русскими силами. Исключительно русские войска были на антибольшевистском фронте». Что касается союзников, в особенности чехов, то Мельгунов прекрасно показывает их двусмысленную роль в развитии событий, оригинальную «нейтральность», переросшую в конце концов в прямое предательство ими и самого адмирала и его дела. Истоки такого поведения интервентов Колчак определил как-то в одном доверительном разговоре: «Мое мнение – они (союзники) не заинтересованы в сильной России… Она им не нужна».

Мельгунов разъясняет в своей книге и особую роль в приближении «сибирской катастрофы» эсеров, деятельность которых не позволяла часто определить, «где кончались эсеры и начинались большевики». «Сибирские эсеры, – подчеркивает автор, – были главнейшими противниками власти верховного правителя, и их дезорганизаторская работа в тылу армии, которая сражалась с большевиками, являлась едва ли не основной причиной крушения того дола, которому служил Колчак».

Признавая многие «грехи» адмирала, Мельгунов вместе с тем снимает с него надуманную вину в том, будто бы за все ужасы, творившиеся в Сибири, ответственен «сам Колчак». Гораздо больше для понимания как белого, так и красного террора, дает следующий вывод автора: «Подлинная правда требовала бы признания общей ответственности за ужасы гражданской войны».

Книга С.П. Мельгунова «Трагедия адмирала Колчака», естественно, не может дать полный и исчерпывающий ответ на самый сложный вопрос о многогранных причинах крушения власти адмирала, сумевшей, казалось бы, объединить все антибольшевистские силы в период их наибольших успехов. Помочь в решении этого вопроса могут, в частности, другие труды из безбрежной исторической библиотеки русского зарубежья. Один из них – изданный еще в 1990 г. в СССР «Дневник» барона А. Будберга, исполнявшего некоторое время обязанности военного министра в правительстве Колчака. Написанные автором с изрядной долей ядовитого сарказма эти дневниковые записи прекрасно выявляют наблюдательность и проницательность барона, в том числе в оценке личности Колчака.

Когда из Омска пришли лишь самые первые известия о перевороте 18 ноября, Будберг заметил в своем дневнике: «…Очевидно, что это будет очень скверный диктатор – для диктатуры одной импульсивности и вспыльчивой решительности очень недостаточно». Но вот проходит лишь три недели, и барон записывает нечто совсем иное: «Каков бы ни был Колчак, но омская обстановка выдвинула его к власти, ведущей смертный бой с большевизмом, и сто раз проклят тот, кто восстает на него и этим помогает большевикам. Все, в ком есть честь, любовь к родине, обязаны сплотиться около адмирала и своим трудом, своими достоинствами покрыть его недостатки».

Одну из основных причин крушения власти Колчака Будберг видел в том, что «какой-то злой рок» преследовал адмирала «в составе его главнейших помощников». «Все горе в том, – писал барон 11 мая 1919 г., – что у нас нет ни настоящего главнокомандующего, ни настоящей ставки, ни сколько-нибудь грамотных старших начальников. Адмирал ничего не понимает в сухопутном деле и легко поддается советам и уговорам… во всей ставке нет ни одного человека с мало-мальски серьезным боевым и штабным опытом; все это заменено молодой решительностью, легкомысленностью… презрением к противнику и бахвальством». 7 июня того же года Будберг дополнил эту картину новыми штрихами: «Адмирал, по-видимому, очень далек от жизни и – как типичный моряк – мало знает наше военно-сухопутное дело… Между тем по всему чувствуешь, что этот человек остро и болезненно жаждет всего хорошего и готов на все, чтобы этилу содействовать, но отсутствие знания, критики и анализа не дает ему возможности выбиться на настоящую дорогу; личного и эгоистического у адмирала, по-видимому, ничего нет… По внутренней сущности, по незнанию действительности и по слабости характера он очень запоминает покойного императора» (Гуль Р. Ледяной поход; Деникин А.И. Поход и смерть генерала Корнилова; Барон А. Будберг. Дневник. М., 1990, c. 233, 237, 238, 251–252, 272–274).

Примерно такую же, но еще более критическую оценку личности «Верховного правителя» можно встретить в интересной книге генерал-лейтенанта Д.В. Филатьева (1866–1932), являвшегося в конце 1919 г. помощником главнокомандующего колчаковской армии, под названием «Катастрофа белого движения в Сибири. 1918–1922. Впечатления очевидца» (Париж, 1985). Эта книга была написана автором во Франции в 1931–1932 гг., почти одновременно с книгой Мельгунова, и до сих пор не издана на родине генерала.

Отдав должное несомненным достоинствам Колчака («благородный рыцарский характер», «смелый и скромный» человек с «необычайной энергией, исключительным знанием дела» и т. д.), Филатьев отмечал, что исследователи минувшего никогда не найдут в деятельности адмирала одного: «злой воли или себялюбия. С этой стороны Колчак кристально чист; до конца своих дней он оставался чистым идеалистом и убежденным рабом долга и служения Великой России». И можно только согласиться с генералом, что «не вина Колчака, если он – выдающийся моряк – оказался совсем несведущим в военно-сухопутном деле и вынужден был слушать советы других, которые оказались не на высоте задачи. Не его также вина, что на его плечи свалилось огромнейшее дело, требовавшее большого и всестороннего опыта по гражданскому управлению, какового опыта у него быть не могло и не оказалось у его помощников. Он не искал власти, она сама к нему пришла вследствие ореола, которым было окружено его имя задолго до того, как он случайно оказался в Омске в момент избрания диктатора. Трагедия Колчака, а вместе с тем и трагедия России, – писал Филатьев, как бы вторя Мельгунову, – явилась результатом чрезвычайно сложной и запутанной обстановки и совокупности самых разнородных сил, тянувших общее дело в разные стороны» (Указ. соч. С. 16–17).

В своей книге Филатьев, в сущности, вынес адмиралу очень суровый приговор. По словам генерала, дело, за которое взялся Колчак, «оказалось ему не по силам», он его «бессознательно погубил», сумев «растратить доставшееся ему богатое имущество, без славы, без почестей и без ратных подвигов» и не сделав «ничего за недостатком знания, умения и твердости характера». Думается, мы должны прислушиваться сегодня и к этим оценкам, доносящимся из среды русской эмиграции первой волны, чтобы не броситься из одной крайности безоговорочного очернения личности Колчака в другую крайность его безудержного возвеличивания.

Особый интерес книга Филатьева вызывает еще и потому, что в ней автор попытался суммировать те ошибки и промахи адмирала и его помощников, которые привели к катастрофе Белого движения в Сибири. Назовем лишь основные из них: разгул «атаманщины», разлагавший армию и тыл, выбор неверных стратегических планов и направлений наступательных действий, череда различных более мелких военных упущений, не сдержанные, «по линии наибольшего сопротивления», отношения Колчака с союзниками России по Антанте, внутренняя политика, вызывавшая зачастую появление «врагов в тылу» – среди рабочих и крестьянства, разложение чешских и союзнических частей.

Будем надеяться, что дальнейшее серьезное исследование сибирской эпопеи Белого дела еще впереди. Мы же коснемся в заключение финала одиссеи адмирала Колчака, который, по словам Филатьева, «за свои ошибки жестоко расплатился мученической кончиной». Ровно год стоял адмирал у руля государственного корабля, метавшегося по волнам бушевавшей русской жизни, пока воля обстоятельств не заставила его покинуть Омск и застрять, так же как последнего императора, на железнодорожных перегонах в отрыве и от своего правительства, и от своих войск. 27 декабря 1919 г. при явном попустительстве руководителей союзнических контингентов в Сибири адмирал был фактически пленен чехами на станции Нижнеудинск (в это время он за одну ночь поседел), а затем, 15 января 1920 г., передан в распоряжение Политического центра, пришедшего к власти в Иркутске в результате восстания. Эсеровский Политцентр был лишь переходной ступенькой к большевистскому Военно-революционному комитету, который, взяв переданную ему власть в Иркутске 21 января 1920 г., получил «по наследству» и Колчака.

Это событие не оставляло никаких сомнений в дальнейшей судьбе адмирала, его неминуемой голгофе. Большевики не отличались особой щепетильностью к своим врагам, тем более такого масштаба, однако, как это делалось уже не раз, они вновь попытались представить дело так, будто официальная ответственность за смерть «верховного правителя» лежит не на центре, а на местных властях. Вспомним, что именно таким образом они поступили при уничтожении представителей Дома Романовых. Приведем лишь некоторые факты и документы, которые не были известны Мельгунову и поэтому не использовались в его книге.

Еще до перехода власти в Иркутске к большевикам, 17 или 18 января 1920 г., в Иркутский губком большевистской партии по телеграфу через И.Н. Смирнова, члена Реввоенсовета 5?й армии Восточного фронта и председателя Сибревкома, было передано указание В.И. Ленина при первой же возможности направить Колчака в распоряжение Реввоенсовета 5?й армии для последующей отправки в Москву, где мог быть проведен «народный» суд над адмиралом. Однако к Иркутску для спасения Колчака рвались войска генерала Каппеля, что делало невозможной передачу адмирала регулярным частям Красной армии (они вошли в Иркутск лишь в начале марта). И вот 23 января И.Н. Смирнов сообщает В.И. Ленину и Л.Д. Троцкому: «В Иркутске власть безболезненно перешла к Комитенту коммунистов… Сегодня ночью дал по радио приказ Иркутскому штабу коммунистов (с курьером подтвердил его), чтобы Колчака в случае опасности вывезли на север от Иркутска, если не удастся спасти его от чехов, то расстрелять в тюрьме».

Из Москвы возражений не последовало, наоборот, расстрел Колчака разрешено было произвести, учитывая местные обстоятельства. Вскоре, в начале февраля 1920 г., Смирнов приказывает исполкому Иркутского Совета: «Ввиду движения каппелевских отрядов на Иркутск и неустойчивого положения Советской власти в Иркутске, настоящим приказываю вам находящихся в заключении у вас адмирала Колчака, председателя совета министров Пепеляева с получением сего немедленно расстрелять. Об исполнении доложить». В свою очередь Иркутский Военно-революционный комитет во исполнение приказа Смирнова 6 февраля 1920 г. также постановляет Колчака и Пепеляева расстрелять.

Когда все свершилось, В.И. Ленин, «заметая следы» участия Москвы в решении судьбы адмирала, приказывает заместителю председателя Реввоенсовета РСФСР Э.М. Склянскому: «Пошлите Смирнову (РВС 5) шифровку: (шифром). Не распространяйте никаких вестей о Колчаке, не печатайте ровно ничего, а после занятия нами Иркутска пришлите строго официальную телеграмму с разъяснениями, что местные власти до нашего прихода поступили так под влиянием угрозы Каппеля и опасности белогвардейских заговоров в Иркутске. Ленин. Подпись тоже шифром. Беретесь ли сделать архинадежно?» (Знамя. 1990. № 9. С. 14–15).

Самое любопытное во всей этой истории заключается в том, что 17 января 1920 г., т. е. всего лишь за 20 дней до расстрела Колчака, ВЦИК и СНК торжественно постановили «отменить применение высшей меры наказания (расстрела) как по приговорам Всероссийской чрезвычайной комиссии и ее местных органов, так и по приговорам городских, губернских, а также и Верховного при Всероссийском Центральном Исполнительном Комитете трибуналов». Получается, что Колчака и Пепеляева данное постановление ничуть не касалось, как не коснулось оно и многих тысяч других врагов пролетариата, расстрелянных в первые месяцы 1920 г.

Как же совершилась казнь, произошедшая в 5 часов утра 7 февраля 1920 г.? Комендант Иркутска И.Н. Бурсак вспоминал: «Вечером 6 февраля я был вызван в ревком, там уже находился предгубчека Чудновский. Ширямов (председатель ВРК. – С.Д.) вручил нам постановление о расстреле Колчака и Пепеляева. Мы вышли и договорились с Чудновским, что я подготовлю специальную команду из коммунистов… Во втором часу я с командой прибыл в тюрьму. Через некоторое время туда подъехал и Чудновский.

Мы вошли в камеру к Колчаку и застали его одетым – в шубе и в шапке. Было такое впечатление, что он чего-то ожидал. Чудновский зачитал ему постановление ревкома. Колчак воскликнул:

– Как! Без суда?..

К 4 часам утра мы прибыли на берег Ушаковки, притока Ангары. Колчак все время вел себя спокойно, а Пепеляев… как в лихорадке.

Полнолуние, светлая морозная ночь. Колчак и Пепеляев стоят на бугорке. На мое предложение завязать глаза Колчак отвечает отказом. Взвод построен, винтовки наперевес. Чудновский шепотом говорит:

– Пора.

Я даю команду:

– Взвод, по врагам революции – пли!

Оба падают. Кладем трупы на сани-розвальни, подвозим к реке и спускаем в прорубь» (Разгром Колчака. М., 1969. С. 279–280).

А вот что писал о расстреле «верховного правителя» сам Мельгунов: «Где происходил последний акт жизненной драмы адм. Колчака? Чекисты скрывали место… Упомянутый выше М. Струйский, передававший рассказ сидевшего в тюрьме на одном коридоре с Колчаком интеллигентного солдата, говорит, что расстрел был произведен у Знаменского кладбища… Расстреливала Верховного правителя и Пепеляева левоэсеровская дружина (свидетельство Ширямова) в присутствии председателя Чрез. след. комиссии Чудновского, члена Военревкома Левенсона и коменданта города Бурсака. Вместе с Колчаком и Пепеляевым был повешен палач-китаец, приводивший в исполнение в иркутской тюрьме смертные приговоры. Большевики хотели символически запечатлеть последний акт “кровавой сибирской трагедии”, – упомянув в “истории” имя Колчака рядом с именем палача. Чувства элементарной порядочности у них не нашлось даже в этот предсмертный час. Но история пройдет мимо недостойной комедии этих кровавых паяцев… Трупы убитых 7 февраля были спущены в прорубь реки Ангары…