С Новым годом, Папа!

– Здравствуйте, Сергей Анатольевич! С Новым годом!

– Вас тоже, Вардан Оганесович. Я по поводу Наташи. Что случилось?

– Собственно говоря, я предупреждал вас, что подобные приступы будут повторяться. Вы же сами понимаете, Сергей Анатольевич, что рак четвёртой стадии – это…

– Я понимаю. А что произошло?

– Был генерализованный судорожный припадок, достаточно длительный. Но сейчас состояние стабильное.

– Вардан Оганесович, у нас горе. Ольга, мама Наташи, умерла…

Врач на том конце провода долго охал и причитал. Сергей терпеливо ждал. И лишь когда заведующий пожелал ему крепости духа, спросил:

– Второго я смогу отвезти Наташу на похороны?

– Ни в коем случае! Девочку в таком состоянии нельзя травмировать! Вы её такими потрясениями в статус введёте. А потом скажете, мы виноваты.

– Вы предлагаете вообще не говорить ей о смерти матери?

– Э-это, как сказать… Информация такого рода для неё сейчас, конечно, нежелательна. Но опять же… скрывать такое…

– Я вас понял. До свидания, Вардан Оганесович.

Сергей раздражённо швырнул мобильник на стол.

– Хитрожопый лекарь! Крутит! Деньги сосёт. А улучшений нет. Обещал чуть ли не выздоровление, сукин кот!

Настенные часы гулко пробили двенадцать. Сергей нервно рассмеялся:

– Ну, здравствуй, Новый год! Чтоб тебя!

Вновь наполнил стакан до краев. Выпил.

– Да провались оно всё пропадом!

Стакан с размаху полетел в стену и осыпался облаком мелкого стеклянного крошева. И Сергей почувствовал, что ему стало легче. Он грохнул об пол белую фарфоровую тарелку, криво улыбнулся, пьяным глазом выискивая среди осколков очертания знакомых материков или островов, но на полу перед ним лежала не наша география, лежала другая планета.

– Эй, как там у вас? Счастье есть? – прокричал он, засмеялся и запел – громко, не попадая в ноты, но с большим чувством:

Счастливым быть нелепая затея,
Про счастье нам со школьной парты врут,
О счастье представленья не имея,
Учителя… Ученики ревут,
Когда потом не дважды два четыре,
Когда умножат жизнь свою на ноль…
Счастливым быть не просто в этом мире,
но если очень хочется, изволь!

Всхлипнул на последней фразе. Потом долго кружил по дому, смеялся и плакал, пил коньяк, бил посуду и декламировал стихи. Сергей всю жизнь мучительно прятался от собственных стихов, а они преследовали его с юности, с той весны, когда он впервые обнаружил, с какой уверенной невероятной силой его сводит с ума едва проклюнувшаяся клейкая зелень листьев в саду возле дома. А солнечные пятна, встреченные на стене его комнаты в первый миг после пробуждения, могут рассказать всё о настроении вселенной и в этот миг, и в любой другой миг от сотворения мира. Стихи хлынули из него как река, прорвавшая в половодье плотину. Они даже нравились ему до тех пор, пока не понял, что стихи никого никогда не делают счастливым, даже не кормят.

В армии его талант был мишенью для шуток, старшина, правда, несколько выделял Сергея из общего ряда, обращаясь к бойцам радиороты, в которой проходила служба: «Слушайте меня, поэты и пидорасы!» Потом институт. Перестройка растворила поэта среди офисного планктона. Женился и жил как все. Потом Сергею повезло, счастливая встреча с приятелем из прошлой жизни сделала его директором рекламного агентства, небольшого, но прибыльного. Стихи в свободное от работы время теперь можно было бы писать, продвигать, издавать. Но уже не хотелось.

Счастливым быть не просто в этом мире,
но если очень хочется, изволь!
Изволь, Поэт, в глаза царю засмейся,
и обличи в невежестве глупца,
перед тобою в мантии судейской
стоящего. Будь счастлив до конца!

Утром Дронов проснулся рано, не обращая внимания на разгром, брезгливо перешагивая через материки и океаны, прошёл в ванную, побрился, переоделся. Сварил себе крепкий кофе и выпил большими глотками, с ужасом ощущая, что не испытывает ни похмелья, ни угрызений совести. На душе было пасмурно, но не из-за трагедии, а от обиды и разочарования. Чтобы разобраться с этими ощущениями, Сергей не сел за руль, а прошёл пешком до метро и потом так же пешком добрался до больницы.

Часть вторая. Чудо

Несмотря на множество цветастых плакатов «С Новым Годом!», приклеенных рожиц снеговиков и дедов морозов, праздника не ощущалось. Шёл дождь. Снега не было. Какая-то пустота и усталость поселились в городе. Не вчера поселились. И не он это сказал.

В больничном корпусе было тихо и пусто. Обитель скорби встретила Дронова гулкими коридорами и приторным запахом лекарств. Шурша синими бахилами, он дошёл до сестринского поста и поздоровался с заспанной угрюмой дежурной. Та вяло кивнула в ответ. Сергей поймал себя на мысли, что пришёл с пустыми руками. «Надо было хоть конфет медсёстрам купить».

Вот и Наташкина палата. Одноместная и до ужаса крошечная. Маленький печальный мирок, отделяющий её обитательницу от громадного счастливого мира здоровых людей. Белая казённая дверь с порядковым номером сорок два. Сергей застыл перед ней, не решаясь войти. Вчера всё случилось… В четыреста двадцатом. Он оглянулся на медсестру. Та смотрела на него с каким-то брезгливым выражением. Чертыхнувшись про себя, Дронов решительно толкнул дверь.

Сердце болезненно сжалось и заколотилось. Наташенька! Как же изгрызла тебя проклятая болезнь. Худенькая трогательная фигурка, сидящая на краешке кровати с книгой на коленях. При его появлении дочь оторвалась от чтения и взглянула на него огромными васильковыми глазами. На осунувшемся иссохшем личике они казались бескрайними озёрами. Лучистыми, искрящимися. Единственно живыми посреди пожелтевшей угасающей плоти.

– Наташа, – Сергей запнулся. Все фразы, что он собирался сказать, внезапно вылетели из памяти и кружились в голове бессмысленными рваными обрывками. – Наташа…

Бледные губки дрогнули.

– Зачем пришёл? Я сказала, что не хочу тебя больше видеть.

И от этого спокойного равнодушного голоса в душе Сергея вновь вспыхнула яркая горячая обида.

– Наташа! Мы должны поговорить! Так не может больше продолжаться!

– Я уже всё сказала.

– Ты не понимаешь. Мы – одна семья. Я люблю тебя.

– Ты никогда никого не любил. Когда меня не станет – я хочу, чтобы мама развелась с тобой.

– Что ты говоришь, доченька?!

– Ты мне омерзителен. А мама – святая. Никто бы не смог терпеть такое унижение, ложь и постоянные измены. Уходи. И не приходи больше.

– Наташа! – Сергей рванулся к ней, но та швырнула в него книгу.

– Убирайся!

Дронов поплёлся к двери. На пороге остановился и, не глядя на дочь, проговорил:

– Мамы больше нет. Она погибла. Завтра похороны.