Голод

У человека, вот уже два десятка лет откликающегося на это прозвище, почти не было тайн от своего довоенного друга. Но про случай, который он до сегодняшнего дня считал простым курьезом, не знал даже Седой. В бесконечно далеком 2010-м году в журнале «Nature» была опубликована статья молодого ученого Карпатьева, в которой на основании построенной им климатической модели доказывалась несостоятельность набирающей все большую популярность теории глобального оледенения, получившей название «Земля – снежный ком». Приведенные Карпатьевым расчеты показывали, что процесс глобального оледенения является необратимым, и в случае покрытия всей поверхности Земли сплошным многокилометровым панцирем льда и снега, как утверждалось в теории, наша планета навсегда бы превратилась в безжизненную ледяную пустыню. Вопреки ожиданиям ученого, статья не вызвала широкого резонанса в научных кругах, не считая неожиданного обращения к нему за консультацией представителей одного из зарубежных эзотерических обществ. Помимо уже приведенных в статье расчетов, их интересовали изменения климата в плейстоцене[7 - Плейстоцен – начальная эпоха четвертичного периода в истории Земли, более известная как «Ледниковый период».] в отдельных районах Земного шара. Эзотерики держались солидно, солидным оказался и гонорар, заплаченный ими за консультацию, – почти две тысячи долларов, поэтому от общения с ними у Карпатьева остались только приятные воспоминания. На прощание он поинтересовался, чем вызван их интерес к климату плейстоцена, а получив ответ, с трудом сдержал улыбку. Оказывается, эзотерики всерьез считали, что Ледниковый период был вызван божественно-космическими силами, и надеялись с его помощью получить научные доказательства этому. Чтобы не скомпрометировать себя среди коллег, Карпатьев сохранил в тайне свои контакты с эзотериками и думал, что уже давно забыл об этом эпизоде своей биографии. Но сегодняшний разговор со старым ненцем неожиданным образом напомнил о той давней встрече.

– Тебе не приходилось слышать об организмах, получающих энергию не в результате биохимических реакций, а забирающих ее в чистом виде, непосредственно из окружающей среды?

– Что за чушь?! – воскликнул Седой.

Карп вздохнул:

– Когда я впервые услышал об этом, то так и подумал. С другой стороны, существуют же бактерии, кристаллизирующие охлажденную воду. Так почему бы не предположить возможность существования бактерий, способных поглощать тепловую энергию из окружающей среды, этаких невидимых «пожирателей тепла»?

– Ты просто бредишь!

– Может быть… – Карп снова вздохнул. – Но в результате войны возникло столько жизненных форм, совершенно невероятных с точки зрения традиционной науки, что я уже ничему не удивляюсь. Человечество столетиями доказывало, что жизнь моновариантна, зато сейчас появился веский повод задуматься, что это может быть и не так. Что если мы ошибались, и на самом деле жизнь инвариантна? Если она возникает и развивается по-разному, вне привычных нам химических реакций? И между прочим, на стадии формирования Земли отбор энергии из окружающей среды был единственным способом существования для первых микроорганизмов. В изоляции от внешнего мира, где-нибудь в замкнутых подземных пещерах или тектонических трещинах, эти пионеры жизни могли сохраниться до наших дней. Я даже боюсь пытаться представить, во что могла трансформироваться колония таких протобактерий за миллиарды лет эволюции. Ведь это тот самый загадочный и неизвестный параллельный мир, о котором до войны любили рассуждать ученые и писатели-фантасты.

– Чушь! – убежденно повторил Седой. – Во время войны в результате ядерных взрывов было выброшено столько энергии, что разросшаяся на ней колония твоих протобактерий расползлась бы по всей земле.

– И вся планета покрылась бы льдом, – мрачно добавил Карп.

Сознание саднящей занозой пронзила мысль, что именно от этого, хотя и другими словами, пытался предостеречь Ванойта.

* * *

Как и все постройки на Заставе, за исключением ангара со слесарной мастерской, где зимой хранились охотничьи лодки, медпункт представлял собой установленную на сваях многослойную железную бочку. Седой с Карпом поднялись по хлипкой металлической лестнице и, войдя внутрь, оказались в темном и узком тамбуре, из которого можно было попасть в расположенные друг за другом медицинские кабинеты. Однако внутренняя дверь, ведущая в первый из них, оказалась заперта на замок.

Карп долго стучал, а потом также долго дергал дверную ручку. Седого это удивило.

– С чего это Сергеич стал запираться?

– Боится, как бы у него готовый самогон не украли, – усмехнулся Карп и, остро глянув в глаза товарищу, добавил. – Да и еще был повод…

Ответной реакции не последовало, и Карп сказал:

– Странно. Куда Сергеич, интересно, мог уйти? Обычно он целыми днями торчит или в кабинете, или в своей «лаборатории».

В последнем слове отчетливо слышался сарказм, так как кроме сконструированного доктором самогонного аппарата в его лаборатории больше ничего не было.

– Ладно, вернется, – Карп махнул рукой. – Пошли к Борису. К Сергеичу потом заглянем.

Из слесарки доносился скрип вращающихся механизмов и скрежет железа по точильному кругу.

– Хоть этот на месте, – усмехнулся Карп, подходя к неплотно прикрытой двери.

Войдя внутрь, они увидели восседающего за точильным станком Бориса, который обтачивал на круге неровно выпиленную из куска жести угловатую тяпку, а рядом с ним – терпеливо ожидающую завершения работы немолодую женщину с небольшим узелком в руках. Основным сырьем для изготовления скобяных изделий механику служили оставшиеся на Заставе с довоенных времен пустые железные бочки из-под солярки. Может быть, поэтому почти все изготовленные им тяпки, плошки и ножи получались изогнутыми или кривыми. Тем не менее даже такая утварь пользовались у жителей Заставы постоянным спросом, что обеспечивало Борису безбедное существование.

Увидев вошедшего в мастерскую начальника Заставы, механик прервал свое занятие, бросил заготовку на верстак и, обращаясь к женщине, солидно сказал:

– Позже зайди. Видишь, дела у меня.

Та не стала настаивать, суетливо кивнула и торопливо вышла из мастерской, прижимая к груди свой узелок. Седой почти не сомневался, что там у нее предназначенная Борису плата за его работу.

Как только посетительница ушла, Борис утратил свою напускную солидность: вскочил, поспешно вытер руки валявшейся на верстаке ветошью и, приветливо улыбаясь, поздоровался с гостями:

– Очень рад, что заглянули. Чем могу помочь?

Он буквально лучился радушием, что, впрочем, было неудивительно: перед начальником Заставы Борис всегда немного заискивал, а самого Седого рассматривал как своего будущего тестя.

– Охотники нашли на берегу заброшенный поселок, – сразу перешел к делу Карп. – Там могли остаться лекарства, оружие, горючее и инструменты. Может быть, даже продукты.

– У-у! – оживился Борис.

– Поселок находится на севере острова. На лодке до него добираться около двух дней. Весной, когда вскроется лед, мы собираемся отправиться туда на разведку, – продолжал Карп. – Хочешь принять участие в экспедиции?

Горящие азартом глаза Бориса сразу потухли. Седому даже показалось, что он растерялся.

– Так весной же у меня самая работа, – невнятно пробормотал он. – Приходится лодки чинить, снасти, оружие. Может, придется сваи поправить или частокол обновить.

– Когда это ты сваи правил? – нахмурился Карп.

– Так я же говорю: может, придется…

Борис попятился к верстаку, машинально подобрал лежащую там тряпку и принялся снова вытирать руки. Карп долго смотрел, как он трет ладони, потом строго сказал:

– Ладно, подумай. До весны у тебя время есть.

И, подав знак Седому, первым вышел из мастерской.

– Нет, ну каков жук! – добавил он, оказавшись снаружи. – В море не выходит, сидит на всем готовом и даже задницу свою от стула оторвать боится!

За двадцать лет на Заставе почти не осталось стульев, и в слесарке стул Борису заменял упаковочный фанерный ящик, но Седой не стал поправлять старого товарища. Дело было, конечно, не в стульях.

А Карп продолжал негодовать:

– Нашел себе сытное место и впаривает всем подряд свои железки, да еще дерет за них с людей втридорога! Те, у кого руки есть, к нему не идут. Вон, Макс для твоей Юльки какой лук смастерил, и без всякого Бориса! А женщинам или старикам куда деваться? Вот и несут механику свои крохи.

Седой тактично промолчал. Каждый выживает, как может. А Борис, если уж на чистоту, не получает дополнительный паек как начальник Заставы или как добывший зверя охотник. А пользы общине приносит не меньше, чем они. Может, Борис и не поправлял опорные сваи (а чего их поправлять? Двадцать лет простояли и еще столько же простоят), но это он следит за состоянием защитного частокола, чинит охотничьи лодки и износившиеся снасти. И весной у механика действительно много работы: если снасти и оружие можно неспеша отремонтировать зимой на берегу, то для того, чтобы проверить мореходные качества лодки и узнать, не дала ли она течь, нужно сначала спустить ее на воду.

– Кому инструменты, детали нужные искать, как не механику? Кто этим будет заниматься? Работы у него много! Сказал бы прямо, что в море выходить боится! А как другие выходят? И не раз за двадцать лет, а каждую весну и лето, и по многу раз! Ничего, он у меня поплывет. Не по желанию, так по приказу, но поплывет.

Впереди выросло возвышающееся на полметра над землей сооружение медпункта. Карп оборвал свою гневную тираду и, недовольно сопя, вскарабкался по ступенькам. «Может, это возраст, – глядя в спину другу, неожиданно подумал Седой. – С годами мы все становимся раздражительными».

* * *

На Заставе полным ходом шли приготовления к празднику, который распорядился устроить Карп по случаю удачной охоты. По его указанию мужчины установили прямо во дворе большую жаровню, а женщины занялись разделкой мяса. Процесс его приготовления требовал изрядного умения и сноровки. Чтобы жесткое мясо моржа стало нежным и сочным, его нарезали тонкими ломтиками, отбивали и затем еще вымачивали несколько часов в маринаде из ягод и используемых в качестве приправы ароматных трав. Пока мариновалось мясо, специально назначенные истопники носили с дровяного склада хворост и спрессованные брикеты сухого мха, пропитанного тюленьим жиром, для розжига огня.

Для людей, живущих на скалистом северном острове, топливо являлось такой же ценностью, как и еда, а его заготовка требовала не меньших усилий. После каждого шторма сборщики хвороста отправлялись на поиски коряг, которые волны иногда выбрасывали на берег. Найти такую корягу считалось большой удачей, поэтому вместо поленьев обычно приходилось довольствоваться вязанками веток карликовых деревьев, больше похожих на траву, и сушеным мхом, который прессовали в брикеты наподобие кирпичей и пропитывали растопленным тюленьим жиром. В ход шел даже тюлений помет, который соскребали с камней после того, как звери покидали свои лежбища. Помет тоже приходилось смешивать со мхом, иначе он вообще не горел. При горении такие навозные кирпичи распространяли отвратительный запах, поэтому не годились для приготовления пищи и использовались только для обогрева жилищ.

Вернувшиеся с промысла охотники были освобождены от хозяйственных работ, но бурлящая в их жилах энергия и всеобщее приподнятое настроение требовали выхода, и парни затеяли игру в мяч. Его многократно залатанная надувная камера за давностью лет окончательно пришла в негодность, и теперь мяч наполняли обрезки тюленьих шкур. Но гонявшие туго набитый и довольно увесистый бугристый мешок молодые парни знали о настоящем футбольном мяче только со слов переживших ядерную катастрофу родителей, поэтому не замечали явных неудобств и не обращали внимания на слабый отскок своего «мяча», с упоением предаваясь игре.

Как в настоящем довоенном футболе, игроки разделились на две команды: Лёнька со своим младшим братом и трое присоединившихся к ним пацанов против пятерки Генки по прозвищу Башка. Новички оказались еще те «игроки», и Лёнька страшно жалел, что с ним нет Макса и Пашки. У них была хорошо сыгранная команда, и даже вчетвером они бы точно наваляли задире Генке с его дружками.