Метро 2033: Свора

– Без разницы. Крепкие, толковые ребята везде нужны.

– А вы?

– А мы, сынок, свое отплясали. В том мире еще подергались бы, а теперь… какой с калек прок?

– Да ну тебя! – в сердцах выпалил Герман и вышел во двор.

Еще удивляется, почему он где-то шастает целыми днями. На улице мрак, а дома хоть вешайся. И как тут не думать о Заводе? О месте, где стены в руку толщиной, у каждого – волына, а то и две, и не надо с весны прикидывать, переживешь ли зиму и хватит ли урожая на оброк.

Небо потемнело, кружащие облака окрасились бурым, над ними вспыхнули первые звезды. Парень крутанул биту и разрубил холодный воздух, представляя перед собой бритую голову Крота. Если повезет, уже скоро на ней появится последняя отметина. А может, Крот раскроит наглецу череп его же палкой: не попробуешь – не узнаешь. И как Герман ни храбрился, сколько ни выискивал доводы «за», сердце все равно сжимали колючие тиски. Пока легонько, едва ощутимо, но чем ближе была развязка, тем сильнее кололо в груди. Говорят, робкий боится до, смельчак – после, а трус – все время. Вот «левые» и живут, как рабы. Не потому, что слабые. Не потому, что не грезят о лучшей доле. А потому, что боятся пальцем о палец ударить. Ну и хрен с ними, сами заварили – сами пусть и жрут. Иного пути нет лишь у тех, кто его не ищет.

С улицы донесся хруст – главарь сразу узнал медленные, тяжелые шаги увальня. У калитки топот стих, ему на смену пришло надсадное, с присвистом, дыхание. Вскоре послышалась вкрадчивая поступь Хлыста – бригада в сборе, пора на дело. Уходя, Герман засмотрелся на пляшущий в окне огонек. Видит ли он его в последний раз? Весьма вероятно. Помешает ли это задуманному? Нет. Отец каждую ночь уходил гулять со смертью, теперь пришел черед сына. Ни храбрецом, ни трусом нельзя стать по наследству – каждый сам выбирает, кем быть в этой жизни. Снаряд не падает в одну и ту же воронку, молния не бьет в одно и то же место, а шанс проявить себя не выпадает дважды. Испугался, отказался – и на тебе поставят крест, который смоется только кровью.

– Готовы?

Вместо ответа Булка показал ржавую кувалду, а Хлыст крутанул на пальце самодельный свинцовый кастет. Герман улыбнулся и накинул капюшон. Его стаю нельзя назвать лучшей из лучших, зато шакалы в ней не водятся.

– За мной.

Крейда засыпает в полночь. Каким бы крутым ты ни был, хлопоты по хозяйству никто не отменял. Хоть до заката гоняй чужаков и бегай по стрелкам, но с восходом как штык – в парник: просрочишь мзду – проблем не оберешься.

Дорога петляла через заброшки – в последние годы опустевших домов становилось все больше. Кто-то умирал от старости, кто-то – от голода и болезней, иные – от заточек меж ребер. Были и те, кто уходил в поисках лучшей жизни, но большая часть возвращалась – изуродованными, окровавленными, а то и вовсе по кускам. Заводские обвязывали тела пойманных беглецов тросами и таскали по улицам, рисуя на асфальте алые полосы, а когда те становились едва различимы, вешали добычу на ближайшем к жилищу суку или фонарном столбе. Как правило, за ноги – так мертвец «зреет» дольше и держится пару недель в назидание остальным.

По этим зловонным маякам парень издали подмечал, какой двор освободился – полезное знание, когда надо без лишнего шума прошмыгнуть на соседнюю улицу. И жизненно необходимое, когда улицу держат типы вроде Славки Крота. От Тимирязева (вотчины Германа) до Пионерской два ряда смежных огородов – считай, рукой подать. Но пересечь их нужно так, чтобы свидетельницей ночной прогулки была одна лишь луна. Вожак постарше и поопытней наверняка дождался бы туч – желтый глаз в чистом небе светил, как прожектор. Но парень спешил – не столько из стремления поскорее справиться с заказом, сколько из-за страха со временем передумать.

Ведь взрослый и опытный вожак не дрогнет ни в первый день, ни на десятый – бывали случаи, когда охотники выслеживали жертву годами, а их азарт лишь рос и крепчал. Но юнец с каждым шагом чувствовал, как ноги набиваются ватой, а сухая земля превращается в зыбучий песок. Страх – не приговор: боятся все, но не все показывают это. Провалить задание – не приговор: ситуации бывают разные, можно и на чудище нарваться, и в засаду шуховцев угодить, тут уж любая сходка в твою пользу решит. Но если ты даже не попытаешься сделать обещанное – вот тогда пощады не жди. Повезет, если кончат сразу, а могут и по улицам «покатать», да еще и живьем.

Хлыст дважды хлопнул Германа по плечу – опасность. Парень вскинул кулак, и стая юркнула за блестящий, будто покрытый льдом парник. Условным знакам научил отец – Нюхач знал их десятка два и мог без слов предупредить об угрозе и в подробностях поведать о вражеском отряде. Большую часть сын забыл, некоторые додумал сам и в таком виде передал шайке, стремясь обучить не заурядных уличных драчунов, а полноценную боевую единицу, чтобы не сгинуть в первом же походе за хабаром, когда заветная мечта о Заводе, наконец, исполнится.

Хорек «прошелся» пальцами по воздуху и показал «V» – за нами хвост, двое. Главарь кивнул и коснулся губ, хотя подельники и без того знали, что шуметь нельзя. Но повторение, как известно, мать учения: умелый воин упражняется до самой смерти, а верный способ поскорей с ней встретиться – это лень и переоценка своих сил.

Шаги стали громче: кто бы ни шел по следу, таиться он не собирался. Или попросту не умел. Когда неизвестные поравнялись с парником, Герман выскочил из укрытия и наотмашь ударил битой на высоте своего роста. К счастью, загадочные незнакомцы оказались гораздо ниже, но ржавый набалдашник лишь чудом не снес кепку с лысой макушки Ксении.

– Это мы! – Девушка пригнулась, бредущая за ней сестра пискнула и зажмурилась.

– Вижу, блин! – Парня трясло от злобы и страха – махни он чуточку иначе, и мозги подруги удобрили бы соседский огород. – Какого хера приперлись?

– Вам помочь. – Девушка опустила глаза. – На шухере постоим… Мало ли что.

– Да от слепого и глухого больше толку, чем от вас! Нашлись, блин, дозорные.

– Гер, пожалуйста… Там кто-то бродит у забора. Нам страшно одним.

– Кто бродит? – насторожился вожак.

– Не знаю. Мужики какие-то.

Грид стиснул зубы и посмотрел туда, где темнела крыша его дома. Шарить по улице мог кто угодно, но с добрыми вестями в такой час не приходят. Вряд ли парни проболтались о деле, и вражья шайка решила устроить налет, пока своих нет. Скорее всего, припозднившиеся бухаресты заблудились или крейдеры на ходку пошли. Возвращаться и проверять – уйму времени сжечь, к тому же сейчас все на мази, ни одна собака о них не пронюхала.

– Ладно. Сидите тут и не шуршите, на обратном пути подхватим.

– Тут? – Глаза Ксюши заблестели, от напускной дерзости не осталось и намека. Кругом были покосившиеся заборы, покинутые дома и заросшие бурьяном огороды, где могла притаиться тварь гораздо опаснее человека. – Тут тоже страшно!

– Везде, блин, страшно, – огрызнулся Хлыст.

– Цыц, – шикнул главарь. – Сказал ждать – значит, ждите. Или проваливайте, пока всю малину нам не обломали.

Девушка кивнула и прижала Мелочь к груди. Издали их силуэты не бросались в глаза – авось все обойдется. Выждав минуту для верности, Герман махнул рукой и, пригнувшись, пошел к хибаре напротив. До цели оставались считаные шаги, еще чуточку – и половина дела сделана.

Девятый дом выглядел так, словно в нем и до Войны никто не жил, но вряд ли адрес перепутали на Проходной – Капитан разгильдяев не привечает, иначе район давно бы вырезали под корень. Это со стороны Крейда – сборище отморозков, а по факту структура не хуже, чем в армии: есть и разведка, и ударные группы, и снабжение, и штаб, где пустоголовых лохов не держат.

Герман жестом велел остановиться и припал на колено – шагах в сорока по курсу блестел на ветру разодранный парник, рядом виднелась компостная яма. Ничего и никого подозрительного, но стоило пересечь узкую полосу травы, как ботинок ухнул по щиколотку в землю, и раздался глухой звон. Спутники без лишних слов шлепнулись на сырой грунт, щедро усыпанный кусочками мела, в лунном свете напоминавшими дробленые кости. Белгород не абы за что получил свое название, а Крейда и вовсе переводится с немецкого как мел.

Хлыст зачем-то накрыл голову ладонями – думал, растяжка? Герман оцепенел и напряг слух до звона в ушах: в лесу поскрипывали сосны, на окраинах брехал пес, со стороны Завода доносились треньканье гитары и пьяное пение. Если хозяин и услышал звон, то вида не подал, но над внезапным налетом навис большой и толстый вопрос.

– Че делаем? – просипел хорек.

– Дело делаем, – окрысился главарь. – Или ты от сраной банки в штаны навалил?

– Сам ты… – Тот цокнул языком. – Мутно все как-то.

– А ты думал, в сказку попал? Марш к парнику.

– А че я? Пусть Булка чешет.

– Рот закрой. Ты легче – если на грядках мины, глядишь, не шарахнет.

– Мины? – От испуга лохмач дал знатного петуха.

– Да прикалываюсь я. – Грид растянул губы, но на ободряющую улыбку это походило, как хрен на конфету. – Иди, давай. И под ноги смотри, а то мало ли…

Хлыст на полусогнутых побрел к теплице, щупая почву перед собой и озираясь по сторонам. Из дома не доносилось ни шороха, и мрачная тишина придавала ему сходство с притаившимся зверем, огромным чудовищем с острым гребнем, черепичной чешуей и глазами с узкими вертикальными зрачками, в которых отражалась полная луна. Шагни к нему – разверзнется зубастая пасть и проглотит непрошеных гостей, как мух, ветер заметет следы, и ни одна живая душа не узнает, где нашли последний приют смельчаки с Тимирязева.