Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

Все стёкла в каждом из окон Государственного Университета были, есессна, вдрызг после всех тех бомбардировок. Однако три окна в кабинете Ректора востановили, а все прочие затянули виниловой плёнкой. Ветер, вполне предсказуемо и запросто, все эти полупрозрачные заплаты прорвал, а как только он усиливался, виниловые клочья восторженно аплодировали своему герою из каждой оконной рамы.

В аудиториях установили жестяные ящики печечек, а от них жестяные трубы на улицу, для которых зимой по утрам завхоз Университета выдавал старостам групп по два полена из сарая во дворе.

К середине второй пары печечки становились холодными как лёд, бездельные ржавые ящики с мёртвым пеплом, и девушки-студентки начинали жаловаться, что они тоже мёрзнут. Студенты-юноши, правда, не жаловались, по причине отсутствия, они мёрзли в траншеях на передовой, ну и что что война кончилась?

И тогда я отдавал девушкам приказ: —«Стройсь! По кругу шагом… Арш!» И они маршировали вокруг Печечки, скандируя то или другое упражнение из брошюрки сборника, жёлтого от дряхлости, изданного для вузов СССР в 1957 году. А когда начинали ныть, что у них уже голова кружится от хождения по замкнутому кругу, я командовал: кругом! и шагом марш! В противоположном направлении. Они хихикали, но подчинялись и скандировали дальше… Типа Перипатетической Методологии фельдфебеля Огольцова, однако помогала продержаться до простуженного трезвона в ветровейных коридорах.

Блин!. Куда это меня повело опять?!. Ага, вспомнил – дети цветы жизни…

Но хватит об этом, вернёмся к попытке Леночки исправить мою вопиющую неприкосновенность и её неимение нормального папы… Она вошла в комнату и уселась ко мне на колени, отделяя от стола с раскрытым словарём, тетрадкой и номером Morning Star. Обернув лицо вверх, она подняла руку и приложила маленькую ладонь к моей ежеутрене бритой щеке. Наверное, хотела научить зааскетированного папашу как это делается.

(…что оттолкнуло меня? Боязнь скатиться в инцест? Невозможно при моём встроенном робото-самоконтроле.

Скорее всего, жалостливая улыбка на её лице «ах, ты, бедняжка» вздыбила мою шерсть…)

– Ну, хватит, Леночка, мне надо работать.

Улыбка сменилась выражением угрюмой злости и она принялась мстительно подпрыгивать, всё так же сидя на моих коленях.

– Что?! Размечталась о сладких пирожках? Не рано ли? – И я встал на ноги, бездушный робот, лишив её площадки для подскоков.

Через пару дней, вернувшись с работы я заметил перемену на моих полках. Там появилась чёрная дыра. Высокая скула лица Иры на любительском фото посреди ручья была пробита. Инструментом этого вандализма, а возможно даже и Вудуизма, послужил острый карандаш или, возможно, шариковая ручка. Вопрос «кто?» у меня не возникал. Какая разница?

– Леночка, поди сюда!

– Что?

– Как отец, я обязан заботиться о твоём образовании, чтобы ты разбиралась: что есть что. Посмотри на фотографию на полке.

– Что?

– Вот это называется «подлость».

– Это не я.

– Я не говорю, что ты. Просто запомни что такое «подлость». А кто её сделал уже неважно.

Фотографию пришлось отнести в фотоателье напротив Лунатика. Фотомастер Артур, молодой Армянин, который специализировался на переносе фотопортретов на керамику, сказал, что это поправимо. Только я попросил увеличить до размера настенного портрета, оставив всё как есть, и ручей тоже… Для восстановленного и увеличенного фото я купил картонную рамочку и поставил обратно на полку.

Увидав результат, мать моя глумливо хохотнула, что и осталось единственным её комментарием. Никаких педагогических бесед по этой теме я больше не затевал, а фотография так и стояла в полной неприкосновенности, потихоньку собирая пыль…

~ ~ ~

Накануне дня рождения своего сына Андрея, моя сестра Наташа пожаловалась, что нигде невозможно найти игрушечную железную дорогу. Если я помню тот большой круг из маленьких рельсов с крохотным поездом, что бегал по ним на Объекте… Конечно же, я помнил прекрасную игрушку и принял жалобу за повод вырваться из повседневной колеи Конотопской жизни. Я ведь любящий дядя! Просто малость неудобно Наташу спросить, это ему два или три года будет?

Для начала я поехал в Киев. Продавщица специализированного универмага «Детский Мир» угрюмо сидела за прилавком, скрестив руки под чёрной телогрейкой разнорабочих поверх её специализировано синей униформы. Её чуть взвеселило, когда я сообщил, что «хочу паравоза». Она хмыкнула и ответила по-селянски, чтоб мне, деревенщине, скорее доходило:

– Паравоза немае.

Что, впрочем, меня не удивило, потому что сказанное Наташей надо принимать как данность объективной реальности, и тут уже без вариантов.

Следующей деталью, которой подошла очередь возникнуть в плане, стала столица нашей общей Матери-Родины – Москва… Именно туда тянулись караванные пути натоптанные потребителем изнеможённым полупустыней на полках хронических дефицитов… В столичном «Детском Мире» нашлись паровозики с вагончиками и рельсами, и мостиками, чтобы по ним мог бегать маленький поезд с питанием от маленькой батарейки. Я отвёз добычу на Киевский вокзал в автоматическую камеру хранения и вернулся в центр города – урвать свою долю культурной жизни Столицы.

В билетной кассе Большого Театра мне пояснили, что билеты нужно заказывать за две недели до посещения их Гранд-заведения. Несколько разочарованный, я покинул прославленный очаг культуры, где нефиг ловить обогрева приблудным любящим дядьям.

Тут же на тротуаре стояла стеклянная будка наглухо зашторенная изнутри всевозможными афишами, которая торговала билетами в театры и концертные залы Москвы. Для предстоящий вечер, мне предложили на выбор: концерт звёзд эстрады в Кремлёвском Дворце Съездов, либо концерт джаз-группы в Центральном Театре Советской Армии. То есть у меня появилась возможность побывать в Кремле ради всей той зевотной преснятины, что годами журчит из ЦТ-канализации, или же…

– Конечно джаз!

(…говорят, что вокзал в Чернигове построен при Немцах, во время оккупации. И я верю таким говорильщикам. Почему? Хотя бы за то, что не получают зарплату за своё говорение, в отличие от официальных составителей постоянно переписываемых Советских учебников истории.

А ещё говорят, что с высоты птичьего полёта Черниговский вокзал смотрится как Тевтонский крест. Я никогда не обозревал данное здание сверху, но могу засвидетельствовать, что из всех вокзалов, где мне довелось побывать, только в нём можешь набрать кипяток из большого медного крана в любое время суток…)

Ловкий подвод (нет?) сказать, что здание Центрального Театра Советской Армии выглядит как пятиконечная звезда для тех мимолётных пернатых, которым делать больше нечего, кроме как под себя смотреть. Внутри же это добротное здание с большим зрительным залом на первом этаже и выставочными стендами в широких галереях на втором.

Я скрупулёзно изучил выставку почтовых конвертов и спичечных этикеток выпускавшихся во время Великой Отечественной войны, потому что я прибыл туда за два часа до концерта. А что ещё оставалось делать в незнакомой зимней Москве? Картинки на конвертах и этикетках, при всём своём наивном примитивизме, вызывали ностальгический отклик, потому что я вырос на чёрно-белых кинофильмах той поры.

Затем я спустился в зал, куда вскоре явились джазмены устанавливать и опробовать свои инструменты на сцене – ударник, виброфон, колонки… Закончив с приготовлениями, музыканты дружно набросились на лысого Еврея за то что слишком умный и опять опоздал. В целях обороны, он прогнал им дуру про тяготы Московской жизни, а потом перешёл в контратаку с угрозами, что скоро он ващще завяжет с этой музыкой, не ну оно ему нада, а? Они покинули сцену и зал начал медленно заполняться. Для аудитории из сотни любителей джаза, кресел лилового плюша хватало в рядах с избытком.

И концерт начался… Вела его высокая толстая девушка в чёрном и она же иногда пела. Я впитывал номер за номером и хотел только одного – пусть они не кончаются. Какой Диксиленд выдавал виброфон! Какие риффы на бас-гитаре! В одном номере басист, его гитара с длинным грифом, и девушка остались втроём на сцене, они сделали блюз такой откровенной сексуальности, что низвела всю масс-порнуху до уровня дождевой лужи у ног Статуи Свободы.

Еврей выходил только раз, он играл на бонгах. Играл?!. Весь Африканский континент не выдаст на их барабанах чего-либо подобного. Я простил ему его лысину и тупой базар перед концертом, потому что он стал совершенной иным человеком. Он забыл, что оно ему ващще не нада и творил ритмы наполняющие тебя неудержимо радостным восторгом. «Браво!»

По-видимому, в одной из пяти конечностей ЦТСА проводилось какое-то параллельное мероприятие, потому что к стойке раздевалки толпилось много офицеров в парадной форме, которых на концерте не было. Девушка гардеробщица принесла одежды сразу для двоих и сложила их поверх стойки: генеральскую шинель с красно-шёлковой подкладкой и каракулевым воротником (так этот опёнок засушенный слева от меня – генерал?) и демисезонную шинелку от Алёши Очерета. Она их опустила и испустила чуть слышный вздох печали.

(…а куда денешься? Обычная неразрешимая задача – либо гусар, кровь с молоком, но без копейки в кармане, либо замухрышка генерал, но с обеспеченным доходом.

У каждого найдутся рычаги утешить дам, када их чёт на вздохи потянуло, но часто это рычаги для разных мест…)

Московские таксисты профессиональнее своих Киевских коллег. Во всяком случае тот, который подобрал меня после концерта, оценил верблюжье-шерстяную внешность, безбагажность и с первого же раза отвёз в гостиницу, где не заводят навязшую на зубах херню про предварительное бронирование…

Гостиница «Полярная» начиналась от тротуара и терялась где-то во тьме наверху… Регистраторша запустила меня лифтом на невообразимые высоты между двенадцатым и шестнадцатым этажами.

Номер оказался схожим с комнатами отдыха на Украинских вокзалах, куда всегда принимают, был бы только паспорт и рубль за койку. Только в Полярной ночлежке коек оказалось больше – штук двадцать, на которых уже валялись постояльцы переодетые в свои спортивки. В этот момент желудок упрекнул меня в забывчивости пообедать после культурной жизни, а так же и за то, что не перекусил в пылу охоты на паравоза. Пришлось спросить где тут столовая или буфет какой-нито, на что отдыхающие спортсмены, с каким-то даже злорадством, разъяснили, что всё такое подобное тут закрывают в семь. Чувство голода и нарастающее желание осадить соседей (да ещё ж радостно так – «всё уже закрыто!») заставили меня скинуть верблюжье пальто и вжикнуть вниз на лифте.

На широкой приступке снаружи, рядом с гостиничным входом находилась также высокая дверь в ресторан, ессесна, запертая, однако в глубине различался свет и некоторое шевеление… Я принялся колотить в коричневую раму остеклённой двери. Человек в фуражке и жёлтых полосах на пиджачных рукавах возник за стеклом. При виде меня, стоящего на фоне чернильной темени позднего вечера в мелком снегу без шапки, в распахнутом на белой рубахе пиджаке, дедуктивная логика подвела его к выводу, что я как бы носик выходил припудрить или там ещё чего-то по свежему снежку на открытом воздухе, а теперь хочу обратно. Он отпер дверь и я устремился в зал.

Ресторан занимал довольно обширную площадь, что позволяла гулять сразу две свадьбы, параллельно, и ещё оставались столики. Ждать пришлось довольно долго, пока подошёл официант, которому я сообщил о своём желании поесть, что-нибудь попроще, без излишеств. Чтобы скоротать время пока он вернётся с моим Спартанским заказом, я пронаблюдал танец молодых в ближайшей от меня свадьбе. Под конец их типа танго, дебелая невеста чего-то психанула, заехала подлым ударом локтя в грудную клетку тщедушного жениха и вернулась за стол. Он стиснул свой галстук, продержаться до восстановления дыхалки, лицо искривилось в поддельной улыбке, что обнаружила отсутствие резца с клыком. Фундамент брачных отношений закладывался прямиком на свадьбе.

Бедолага!. Ну ты, бля, вляпался, полный пи… то есть… Совет да любовь!

По счёту за ужин мне не хватило одного рубля. Вернее, рубль у меня ещё оставался, но его я берёг на расходы следующего дня. Не вдаваясь в подробности, я объявил официанту про нехватку, пообещал, что непременно верну и спросил его имя. Он назвался и не стал настаивать на рубле.

В номер я поднялся сытым и довольным, а на расспросы постояльцев, с рассеянным зевком, пояснил, что ресторан внизу ещё работает.

24 часа спустя я прибыл в Конотоп и гордо повёз денрожденный подарок На Семь Ветров. Семья Наташи уже жила там в крупноблочной девятиэтажке построенной ПМК-7. Их адрес был известен мне, потому что в виде помощи молодой семье я писал для Гены контрольные по философии и истории, которые ему задавали в его заочном институте в Полтаве. С подмоченного шурина хоть шерсти клок… Поездка лифтом на четвёртый этаж показалась провинциально краткой, но дверь мне не открыли. Гена иногда уезжал на сессии, а Наташа могла выйти к какой-то из соседок, которым я не писал работ.

По пути на Декабристов 13, я свернул в один из тупичков улицы Пирогова, где стояла хата родителей Гены. Отец его уже спал, а Наталья Савельевна сидела с Андреем, он же её внук, он же мой племянник, в гостиной. Я хотел оставить коробку и уйти, но она попросила собрать игрушку, всё равно Андрюша ещё не спит. Когда поезд, чуть жужжа, начал бегать кругами по полу гостиной, там не осталось ни дядей, ни племянников, мы с Андреем сравнялись по возрасту…