На фронт с именем отца

– Дядь Гриш, получишь пот во всю задницу!

– Я вам говорю, – пытался убедить молодежь, – срочно надо уходить! Пошли!

Никто не сдвинулся с места.

– Ну как хотите.

Он взял шинель с нар, вышел из землянки.

Стояла середина мая, хорошо поднялась трава. По тропинке, ведущей от землянки к сосняку, он стоял в ста метрах, бросил шинель на устланную серыми иголками землю, сел спиной к стволу, открыл Евангелие. Эти строчки знал давным-давно давно: «Истинно также говорю вам, что если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле, то, чего бы ни попросили, будет им от Отца Моего Небесного, ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них». Не один раз толковал эту цитату из Евангелия от Матфея на собраниях общины. Но с того случая всякий раз читая это место, слышал нарастающий, пронзительный, воющий звук мины и взрыв. Короткий взрыв… Мина угодила точно в землянку, будто кто-то до миллиметра рассчитал цель…

– Мне бы вытолкнуть их, – говорил Ивану. – Вырвать колоду карт у Агеева. Они уважали меня, в отцы годился. Витька догадывался, я понимаю его сущность, но не лез на рожон. И Саша, и Генка послушались бы. Да хоть одного схватил бы за руку, вытащил… С Генкой однажды шли к полевой кухне, он говорит: «Мама у меня верующая, иконы дома есть, перекрестила, провожая на войну». Бог дал мне возможность уберечь его и всех остальных, а я только себя…

Сеня Гоч

Была ещё одна боль у Григория Калистратовича – Сеня Гоч. Это второй фронтовой случай, о котором рассказал отец Ивану в тот единственный раз, когда заговорил с сыном о войне. Случай произошёл в сорок третьем году, командир взвода управления дивизиона капитан Снежин вызвал Петренко к себе и сказал, что в его распоряжение поступает новобранец в качестве стажёра.

– Научи всему, – наказал командир. – Парень вроде толковый, но из-под мамкиной юбки! Пороху не нюхал.

– Нанюхается, – сказал Григорий Калистратович. – У нас этого запашистого одеколона хватает!

Прибыл на фронт Сеня из Серова, что на Урале, да только были они с Петренко земляками по нэньке Украине. Сеня на Урал попал перед войной. Отец работал на кораблестроительном заводе в Николаеве, за год до войны, железная балка сорвалась с крана, а он оказался внизу. Мать после похорон отправила сына на Урал к сестре. Так что, если быть до конца точным, не из-под мамкиной юбки прибыл Сеня, а из-под тёткиной.

– Буду маму освобождать, – говорил Сеня. – Николаев и моя Варваровка под немцами.

– Освободим, – обещал Петренко. – Всех освободим. Это тебе не сорок второй год.

– Дядя Гриша, знаете, какая красота у нас весной! – с восторгом рассказывал Сеня. – Я ходил в Николаев в яхт-клуб. Оттуда весной смотришь через Буг, а вся Варваровка в цвету, белым бело. Только крыши из красной черепицы торчат, а так яблони, абрикоса, груша.

Петренко в свою очередь описывал Березняки, где по главной улице на всём её протяжении справа и слева перед домами росли в четыре ряда насаждения. Первый – сирень, второй – жёлтая акация, третий – черёмуха и последний, уже перед палисадниками, – тополь. Черёмуха отцвела, сирень пошла, потом акация. А колхозный сад! Там и яблони, и груши, и вишня, и малина. И пасека.

– Тю, дядя Гриша, брэшэшь! – весело не верил Сеня. – Шо в той Сибири можэ цвести.

Как ни пытался Петренко убедить, что Сибирь большая, его Березняки на юге, рядом с Казахстаном, Сеня и верил, и не очень. В его представлении, Сибирь – это холод, снег. Север Урала ещё больше убедил в этом, лета в Серове, в его понимании, не было. Холодно, дождливо. И вдруг дядя Гриша рассказывает о яблонях, вишнях, акации.

Петренко научил стажёра работать с телефоном, картой, ориентироваться на местности, вычислять координаты целей. Сеня на самом деле был толковым парнем и ему не терпелось в дело. Григорий Калистратович оттягивал, пока капитан Снежин не приказал:

– Завтра вдвоём пойдёте. Вдарим по фрицу! Сеня пусть пороху понюхает.

Позицию Петренко оборудовал заранее. Напротив, чуть сбоку был немецкий командный пункт. На это указали разведчики, наблюдения Петренко подтвердили. Дал артиллеристам координаты.

Ещё затемно с тремя автоматчиками, у одного был ручной пулемёт, прошли по небольшой, но глубокой балке, в сторону немцев, поднялись по склону, осмотрелись, автоматчики залегли, прикрыть если что. Дальше идти вдвоём. Метров сто им предстояло проползти по открытой местности.

– Ну, с Богом! – сказал Петренко. – Ползём вон к тем кустам шиповника.

Гимнастёрки на груди и брюки сразу намокли, ночью прошёл небольшой дождь, трава была сырой. Два раза Петренко командовал Сене остановиться, смотрел в сторону линии немецких окопов, прислушивался. Вроде бы тихо. Вот и шиповник.

Место хорошо тем, что с двух сторон подступали реденьки кусты, между ними как бы проход. Его под наблюдательный пункт выбрал Петренко два дня назад. Также по темноте подполз, вырыл неглубокий, только-только скрыться окопчик. А когда рассвело, похвалил себя за выбор – видимость была отличной. Окопчик вырыл на передней линии кустов, обзор они не закрывали. Командный пункт немцев засёк по отблеску оптики, движению в той стороне.

Немецкий снайпер рассуждал точно так же, предполагая, где удобнее всего разместится русскому снайперу или корректировщику.

Сеня лежал тихо, соблюдая наказы Петренко. Чуть вздрогнул, когда услышал чужую речь, утренний ветер тянул с немецкой стороны.

– Спокойно, – прошептал Петренко, – это они между собой.

Когда рассвело, он чуть приподнял голову, приложил к глазам бинокль. Осмотрелся. Доложил по телефону обстановку капитану Снежину: ничего не изменилось со вчерашнего дня.

– Через полчаса глянь на всякий случай ещё разок! Стреляем через пятьдесят минут, – скомандовал капитан.

– Дядя Гриша, дай посмотреть? – прошептал Сеня.

– Подожди!

Через двадцать пять минут Петренко протянул ему бинокль. Пусть посмотрит, потом сам ещё раз глянет и доложит капитану.

Сеня приподнял голову, приложил бинокль, тут же раздался выстрел. Сеня уронил голову. Пуля вошла над левой бровью. Петренко заскрипел зубами, сжал до боли в ладонях кулаки. Получается, он выдал себя снайперу, когда смотрел в первый раз, оптика дала блик, снайпер понял: под боком мишень. И терпеливо ждал момента.

К Сене Петренко относился как к сыну. С Варварой они поженились в двадцать седьмом году. Первый сын умер, прожив месяц, второй, Петя, в три года переболел менингитом. Почти не разговаривал. Самую малость, и то лишь родители понимали, что говорил. В семь лет взяли Петю в районный городок в школу-интернат для глухонемых. В начале следующего учебного года Петя пропал. В пяти километрах от их деревни проходила железнодорожная ветка. Как оказалось, Петя ушёл из интерната на вокзал, забрался на тормозную площадку товарняка, почему-то решил, что все составы идут в сторону Березняков. И уехал на запад. Подали во всесоюзный розыск. В те долгие месяцы Григорий Калистратович молился как никогда. Петя пропал в сентябре, на следующий год в августе в районную милицию пришло письмо: в Куйбышеве (сейчас – Самара) задержан мальчик, похожий по описанию на Петю. Григорий Калистратович поехал. В Куйбышеве его из милиции направил в приют. Директор объяснил: «Выведут несколько мальчиков, один из них предположительно ваш сын». Мальчишки были одного возраста, одинаково одеты. Петренко побежал глазами по строю, и вдруг от него отделился Петя, худой, со счастливыми глазами:

– Папа! – бросился к отцу.

«Папа» произнёс с трудом, но произнёс.

Почти целый год ездил он на поездах, надеясь вернуться домой.

Они были чем-то схожи с Сеней. Оба белобрысые, с торчащими ушами.

До войны после Пети шесть раз рожала Варвара, четверо умерли, Люба и Миша выжили. К Пете было особое чувство, замешанное на собственной вине, не уберегли от болезни мальчишку, хотя как тут убережёшь. Петя тосковал в интернате по дому, приезжая, прижимался к отцу, а когда смотрел в глаза, казалось, знает что-то такое, чего отец не ведает, а он сказать ему не может. Не ожесточился после своих мытарств, но если вдруг раздавался резкий звук, сжимался, как собачонка. А потом смеялся над своими страхами.

Петренко лежал рядом с Сеней. Слева по диагонали от окопчика, если смотреть в сторону немцев, метрах в трёхстах, росла купа деревьев, скорее всего, снайпер там устроил лежбище. Наши позиции оттуда как на ладони. Дать бы залп.

Петренко под прикрытием кустов отполз назад. Был у него запасной вариант – воронка. Доложил капитану о случившемся. Снежин выматерился:

– Эх, не сберегли пацана. Что ж ты… Ладно, больше не высовывайся. – После первого залпа скорректируешь, может, и стрелка накроем, во всяком случае, очко у него сыграет! Подсыплем немчуре перцу, а то он заскучал.

Перцу подсыпали. Командный пункт накрыли со второго залпа. По первой и второй линии окопов прошлись. Немцы со своей стороны в долгу не остались.

С темнотой подползли к Петренко два разведчика, помогли вытащить тело Сени.

Накануне вечером, после ужина, Сеня протянул сложенный вдвое листочек:

– Дядя Гриша, это адрес тёти, если убьют, напишите ей. Она маме передаст, когда их освободят.

– Да брось ты, Сеня, тебе надо маму освобождать. Я что ли за тебя должен? Ты на меня не перекладывай свою Варваровку.

Петренко написал в Серов. После войны лет пятнадцать переписывался с матерью Сени.

Она по описанию Петренко отыскала могилу сына. В той могиле похоронили ещё разведчика, подорвался на мине, возвращаясь из-за линии фронта.