Крещение Новгорода

– Для меня всё одно, – отвечал уже пьяный Василий, – ненавижу всех их. Когда-то новгородская дружина состояла из свободных людей. А что теперь? Все ползают на брюхе перед Киевом. Тьфу.

Садко понял, что бесполезно отговаривать друга и испил вина.

– Кстати, мы тут тебе жену нашли, пока тебя не было, – снова заговорил Василий, – недавно она овдовела и теперь тоскует по женской ласке.

Глаза Садка загорелись от любопытства. А в следующий миг в избу завели женщину, закутанную с ног до головы. Садко снял покрывало с её головы и увидел покрытую морщинами старуху.

– Иди ко мне, милок, – произнесла она. Вся братчина расхохоталась от такой шутки, Садко разразился хохотом и даже обнял и поцеловал свою наречённую, а после зачерпнул из бочки вина и выпил до дна целый ковш. Наутро с больной головой он отправился на двор к боярину Стояну Воробью. Своё прозвище «Воробей»» он получил за то, что имел владения на Воробьёвых горах. Сам дружинник был ещё молод, ему едва перевалило за 30 лет. Высокий, статный, русоволосый. Он был приблизительно одного возраста с князем Владимиром, более того, был другом юности князя. Когда Владимир был князем в Новгороде, юный Стоян буквально жил на его дворе. Когда отец Стояна вместе с князем отправился в Новгород, сын вошёл в старшую дружину и теперь был одним из самых верных бояр Добрыни, наравне со скандинавом Сигурдом и прочими доверенными лицами. Стоило Садку прийти на двор, как начальник побранил его за долгое отсутствие и сослал в конюшню убирать навоз. Едва он закончил, в конюшне появился боярин Стоян, который очень доволен был тому, что нашёл конюшни чистыми.

– Хм, быстро ты справился, Садко, – проговорил он. – Не видел, куда мой конюх запропастился? Чёрт бы его побрал, наверное, отправился слушать этого Богомила на площадь.

– Если боярин желает, я могу запрячь Буяна, – вымолвил Садко.

– Да, пожалуй, пусть будет Буян. Съезжу до Добрыни. В городе не протолкнуться, переполох. Все, разинув рты, Соловья слушают и ждут от него подарков.

– Нешто Богомил теперь наш посадник? – спрашивал Садко.

– Видимо да, – отвечал Стоян, – а больше и некому. Кто же пойдёт против колдуна?

– По мне, боярин, из тебя вышел бы куда лучший посадник.

Стоян улыбнулся такой лести и погладил свои усы.

– Тут, Садко, и по знатнее меня бояре есть, и по богаче. Не мне с ними тягаться. Тем более, я уезжаю в Киев вместе с Добрыней и Сигурдом.

– Жалко. Боюсь, станет Богомил посадником, смута в городе начнётся. Друг мой – Василий – сын боярина Буслая и очень влиятельный человек в Людином конце. Он на колдунов зол и ни за что не признает власть Богомила. С другой стороны, если бы кто-то из достойных людей выступил против Богомила, и если бы Василий со своими людьми проник бы в людинскую курию, то эта курия отдала бы свой голос против Богомила. Василий красноречив, и людинское вече его слушается.

– Людинская курия большой роли на вече не играет, – отвечал Стоян, однако, не уходил, что значило, что он хочет слушать дальше.

– Это ещё не всё, – продолжал Садко, –  есть у меня ещё один друг – Костя Новоторжанин. Он – христианин, более того, среди христиан он – герой. Бился с разбойниками и упырями и был ранен. Если я попрошу, клянусь Перуном, что и Неревский конец всей курией проголосует против Богомила.

– Хм, хорошие у тебя друзья, Садко, – чесал бородку Стоян.

– Есть у меня и ещё один друг – чародей Святослав Вольга, сын дружинника Бориса Вольги. Если я попрошу, то и Борис будет за противника Соловья, а за ним и все волхвы и волшебники, их родственники, и полукровки, и все, кто боятся Усыню и колдунов.

– Это если ты их попросишь, Садко. Но с чего бы тебе их просить, и с чего бы им выполнять твою просьбу?

– Я попрошу, если ты мне прикажешь, боярин, потому что я у тебя на службе. А они выполнят мою просьбу, потому что так же как и я ненавидят колдунов и Богомила.

– Ну а если колдуны мне голову снимут за такую просьбу?

– Ты не хуже меня знаешь, боярин, что колдуны сейчас в крепкой ссоре с князем Владимиром, он прогнал их из Киева. Поэтому и хочет он теперь заручиться поддержкой Ромейской Державы. Даже если колдуны попытаются вернуть свою власть в Новгороде, мы дадим им отпор, и князь Владимир не будет на нас за это в гневе, возможно, даже отблагодарит. Но колдуны не пойдут к нам, они засели в Чернигове и копят силы, чтобы напасть на Киев.

– Хм, складно говоришь, Садко, – продолжал задумчиво поглаживать бородку Стоян. – Я всегда знал, что ты смышлён не по годам. У меня дара красноречия такого нет, поэтому если я пойду против Богомила, ты будешь моим голосом. Но сначала нужно посоветоваться с Добрыней, приготовь мне Буяна, да поскорее.

Вскоре Стоян вернулся от Добрыни и сообщил радостную весть. Теперь Садка он назначал дьяком и своим глашатаем. Тут же юный скальд переоделся в новый комзол, подпоясался расшитым золотом поясом и отправился прямо в боярскую избу, где сидели дьяки и подьячие, которые лишь тем и занимались, что считали боярские доходы и расходы. Оба дьяка и пятеро подьячих выполняли помимо основных и другие обязанности по хозяйству. Так, каждый из них в зависимости от воли Стояна становился гонцом, управляющим на Воробьёвых горах или даже торговцем и мореплавателем, но главной их задачей было вести учёт дани и казны всего хозяйства дружинника, писать указы, письма и грамоты. Дьяки поверх кафтана носили пояс, вышитый золотом, а подьячие – серебром.

Садко, довольный собой вышел в таком виде щеголять в город. Он понимал, что в случае провала он не только может быть изгнан из дьяков, но и вообще с дружинного двора. Но в случае успеха он рассчитывал попасть в личную дружину посадника Стояна, одна мысль об этом уже опьяняла. Первым, к кому отправился Садко, был Костя Новоторжанин. Уже здесь возникли затруднения. Во-первых, сам Стоян официально был язычником, по мнению христиан, а во-вторых, само вече христиане считали языческим действием и участия в нём принимать не хотели. Да и вообще, они сторонились общественной жизни в языческом обществе.

– Скажи своим единоверцам, Костя, – говорил на это Садко, – что, если Богомил станет посадником, то они лишаться не только мирской жизни, но и жизни вообще. Сигурда и Добрыни в городе не будет, заступиться за вас будет некому. Богомил ваш храм с землёй сравняет. Не к чему ему чужая вера в городе. Сейчас есть только один выбор: либо Стоян, либо смерть.

– Я скажу им, Садко, – отвечал Костя, – я на твоей стороне, ты же знаешь, но убедить других будет не просто. Спой лучше что-нибудь, а то уже давно не слышал я твоего пения и твоей игры.

И Садко порадовал старого друга своей музыкой, а после отправился в гости к Святославу. Тот сразу оживился от поступившего предложения.

– Сколько чародеев из клана Серого Волка сейчас в городе? – спрашивал Садко.

– Около десяти, – отвечал юный Вольга, – официально они подчиняются Усыне и клану Змея. Но они с радостью отомстят колдунам. Есть ещё ведьмы, которых знает моя мать. Да и отец мой очень популярен в младшей дружине. Если он поддержит Стояна, его шансы на победу возрастут. Уговорить бы только отца, он ведь Воробья далеко не во всём поддерживает, к тому же, он и сам подумывает о том, чтобы побороться за место посадника. Не волнуйся Садко, тебе я помогу. Соберу людей против Богомила, а там уже решим, за кого голосовать. Только никаких речей на людях я держать не буду, действовать буду тайно.

– Хорошо, как скажешь, брат.

Следующим, к кому следовало заглянуть, был Василий. В свои 20 лет он был уже упрям, как бык и непредсказуем. Невероятно трудно было его в чём-то убедить, и ещё труднее было заставить его что-то делать. Если насчёт Кости и Святослава у Садка не было тревог, то здесь его стали обуревать сильные сомнения. Василия он застал дома, трезвым и почему-то в плохом расположении духа.

– Стояна в посадники? – удивился Василий, когда выслушал просьбу друга, – может, лучше, тогда Чурилу посадником сделаем? Он тут мне грозился дом поджечь за то, что я одного из его людей кулаком насмерть убил. А он сам напросился, дурак. Со мной и трезвым-то никто не может справиться, а он пьяный хотел со мной потягаться.

– Чурила служит Богомилу, Вася, он поддержит Соловья. А Стоян против Богомила, значит, и против Чурилы.

– Если опять Чуриле дорогу перейду, он мне точно дом сожжёт вместе со всем хозяйством.

– Нешто ты Чурилу боишься, Вася? Я тебя не узнаю.

– Я не за себя боюсь, я за родных. Чурила – человек простой, он пойдёт на любую низость, чтобы победить. Если нужно, возьмёт близких в заложники, убьёт женщин и детей, будет нападать со спины и ночью. Ему не ведомо благородство в бою.

– Будто бы у Чурилы нет родственником и близких. Тронет твоих родных, ты тоже самое сделаешь с его дочерьми. Я слышал, он в них души не чает.

– Я? – даже несколько смутился Вася, – я не посмею, и он это знает.

– Зато другие посмеют, – глядя ему в глаза говорил Садко. Он уже наклонился совсем близко к голове друга и положил ему руку на плечо.

– Хоме Горбатому прикажи, и он всё сделает, этот убивец никого не пожалеет. А если боишься гнева Потамия, то Хромого я возьму на себя. Уберу его куда подальше на время.

– Эх, не понимаешь ты, – вздохнул Василий, убирая его руку с плеча, – я и без тебя прекрасно знаю, на что способна моя братчина. Только я этого не хочу. Мне и так уже достаточно их проделок. Они не знают чести, они ничем не лучше Чурилы, почти все. Я вроде и главный над ними, но они меня совершенно не понимают, только боятся. Эх, устал я. Если стану таким, как они, то я больше не дружинник.

– Боишься, что о тебе скажут другие? Вот она цена боярской свободы. Постоянно оглядываться назад, бояться дурных слухов.

– Да причём тут дурные слухи, – разгневался даже Василий, встал, но тут же снова сел на лавку. – Ты, Садко, не понимаешь смысла дружины. Бояр мало, это редкие люди, исключительные, но их всегда очень мало. Можно сказать, потому их и мало, что они такие исключительные. И мы должны постоянно поддерживать в себе эту исключительность, не опускаться до толпы, не действовать так как толпа, не быть злопамятными, не быть подлыми, не завидовать. Не потому что это не правильно, а потому что иначе мы будем как все, и уже не можем считаться исключительными, даже не смотря на богатство и власть. Да и не богатство и слава делают дружинника дружинником. Я не был богат и был в изгнании, но всё равно оставался боярином, оставался человеком исключительным, а, значит, и знатным. Эта исключительность редко возникает случайно, обычно же она взращивается большим трудом, из поколения в поколение, в борьбе против простоты и через отбор самого исключительного и прекрасного. А сейчас я вижу, как дружина гибнет. Будто какой-то червь точит её изнутри. И при этом называется она как и прежде – дружина, но она уже перестаёт быть исключительной. Бояре теперь полюбили деньги, полюбили славу больше справедливости и власти, и готовы подчиняться Киеву и кому бы то ни было ещё. Они становятся слишком простыми. Вот и я здесь стал слишком простым. Я погибаю, и понимаю это. Но я не хочу торопиться со своей гибелью, хочу, даже теряя свою знатность, послужить ещё великому делу боярства. Даже ценой своей жизни. Я могу победить Чурилу, могу поддержать Соловья, но и я погибну, причём бесславно. Отдам свою жизнь не ради великого дела торжества красоты, а ради чего-то бездарного и низкого. Нет, этого я не могу допустить. Пусть я живу в Людином конце, но об одном я молю богов, подарить мне красивую смерть, позволить умереть ради прекрасного, то есть ради исключительного, великого.

Многого Садко не понял из речи своего друга, но из того, что понял, уяснил, что такой ум не поддастся на его красноречие, и убедить его не получится. А меж тем появилась мать Василия – Амелфа Тимофеевна.

– Про Стояна я кое-что слышала, – заговорила она, – и про отца его. Когда твоего отца и моего мужа отправили в заточение, они вместе с Борисом Вольгой ходили просить Добрыню освободить Буслая.

От этих слов Василий изменился в лице. Если Стоян и не тот человек, который сможет возродить дружину, то хотя бы тот, который сможет развязать руки Василию, и вместе они, возможно, и смогут побороться за возрождение. Садко внимательно следил за задумчивым лицом друга, ожидая, когда тот заговорит.

– Ладно, будь по-твоему, – вымолвил, наконец, Василий, – только ради своего отца я не дам Богомилу стать посадником.

В следующую пятницу со двора Стояна челядь выкатила пустую бочку и поставили её на торжище. В торговый день здесь было полно народу, торговцы наперебой голосили, пытаясь продать свой товар, отчего здесь было шумно, и поначалу мало кто обратил внимания на молодого дьяка, который забрался на бочку и принялся держать речь.

– Новгородцы, не верьте колдуну Богомилу, он всех вас обманывает, – пытался он перекричать голоса торговцев, – Я – Садко – дьяк дружинника Стояна Воробья скажу вам правду. Колдуны подняли бунт в Киеве против нашего князя Владимира, и наш князь прогнал их из города за это. Теперь князь не поддерживает их, не поддерживает их и бог Перун. Богомил говорит, что своим могуществом мы обязаны богам. Но колдуны долгое время верили своим богам и никакого могущества не имели. Могущество пришло от другого бога, от Перуна, в которого колдуны прежде никогда не верили. Бог Перун – это бог княжеской дружины, и только княжеской дружине и великому князю Владимиру мы обязаны своими победами в Болгарии, в Хазарии, в войне с печенегами…. Колдуны приносят свои жертвы напрасно, лишь чтобы запугать нас. Но они не сломили нас, за годы их тирании мы стали сильнее. Долго ли ещё нам терпеть их гнёт? Допустим ли мы колдуна в посадники? Мы забыли, что Новгород – это вольный город. Пора об этом вспомнить.