Чернобыль: История ядерной катастрофы

Эстафету управления четвертым энергоблоком приняла новая смена. Руководил ей Александр Акимов, инженер с многолетним опытом работы на Чернобыльской станции. К тридцати трем годам Акимов обзавелся хорошей репутацией. Коллеги считали его дружелюбным, начальники – исполнительным, и те и другие – компетентным. Он уже входил в горком партии и делал неплохую карьеру. Начальником смены его назначили в июле 1984 года. Относительным новичком выглядел двадцатипятилетний Леонид Топтунов. Подобно Акимову, он был близорук, носил очки и усы. Топтунова не так давно назначили старшим инженером управления реактором. Эта работа была настолько сложной, что если инженер управления реактором уходил в отпуск, по возвращении к нему на время приставляли дублера. Иначе было не справиться с десятками кнопок и рычажков – все равно что пианисту играть без репетиции (так шутил Трегуб, поднаторевший в этой работе). У напарников Акимова и Топтунова, старших инженеров управления блоком и турбиной, опыта хватало[104 - Л. Акимова // Medvedev G. The Truth About Chernobyl. New York, 1991. P. 148-149; Топтунов Леонид Федорович 16.08.1960-14.05.1986 // Офiцiйний сайт Славутицькоi загально освiтньоi школи № 1; Ю. Трегуб // Щербак Ю. Указ. соч. С. 39.].

Акимов и его люди работали в предыдущую ночную смену. Именно они начали процедуру остановки реактора рано утром 25 апреля, поэтому рассчитывали на то, что к ночи на 26 апреля реактор уже будет заглушен более опытными сотрудниками и смена выдастся тихой. На деле же полную остановку реактора взвалили как раз на коллектив Акимова. Прибыв за полчаса до полуночи, он пытался понять, что ему делать. Заглушить реактор было делом непростым, передача контроля над блоком происходила в спешке. В зале управления скопилась толпа народу: прежняя смена, новая смена, управленцы и инженеры из других отделов. Кто-то был задействован в испытаниях выбега ротора турбогенератора, кто-то просто хотел проследить за поведением «своего» оборудования во время остановки. Всего набралось около двадцати человек.

Трегуб потратил немалую часть своего дежурства на то, чтобы вникнуть в программу остановки реактора и проведения тестов. Акимову пришлось разбираться на ходу. Начальник новой смены стал расспрашивать Трегуба, которому было чем поделиться. Трегуб охотно объяснял, но не знал ответов на все вопросы – например, что делать с производимым реактором электричеством после прекращения подачи пара на турбогенератор. Дятлов не стал обсуждать это с Трегубом, поэтому начальник прежней смены просто изложил свое мнение. Трегуб остался в зале в роли простого наблюдателя – ему было интересно, как пройдут испытания. Залом управления формально командовал Акимов, однако на него давил авторитет заместителя главного инженера. Дятлов, старший на энергоблоке, с подчиненными не церемонился[105 - Ю. Трегуб // Щербак Ю. Указ. соч. С. 38–39.].

Разим Давлетбаев, заместитель начальника турбинного цеха, в ту ночь тоже находился в зале управления. По его словам, произошло следующее:

Сразу после приема смены Дятлов начал требовать продолжения выполнения программы. Когда Акимов присел на стул, чтобы эту программу изучить, – начал упрекать его в медлительности и в том, что он не обращает внимания на сложность ситуации, создавшейся на блоке. Дятлов окриком поднял Акимова с места и начал его торопить. Акимов, держа в руках ворох листов (видимо, это была программа), начал обходить операторов БЩУ и выяснять соответствие состояния оборудования выполняемой программе[106 - Давлетбаев Р. Последняя смена // Чернобыль. Десять лет спустя: Неизбежность или случайность? М., 1995. С. 381–382.].

Приступили к остановке реактора. Мощность (к тому времени – 760 мегаватт) стали снижать до двухсот. Топтунов делал это согласно программе, постепенно вводя в ядро, или активную зону реактора, регулирующие стержни. Чем глубже они туда входили, тем больше нейтронов останавливал поглотитель, замедляя таким образом реакцию. Все шло по плану, но вдруг прозвучал сигнал тревоги: расход воды упал до недопустимо низкого уровня. Юрий Трегуб поспешил на помощь Топтунову. Молодой инженер, видимо, растерялся и не вспомнил, что надо послать слесаря на проверку, а операторов – открыть клапан и увеличить подачу воды. За него это сделал Трегуб. Он вспоминает: «И вот когда я щелкал на пульте, чтобы узнать расход воды, я услышал возглас Акимова: „Лови мощность!“ или „Держи мощность!“ Я рядом с Топтуновым стою. И вижу: мощность медленно падает».

Как выяснилось, при переключении с одного автоматического регулятора стержней на другой из-за разбалансировки на какое-то время вышли из строя все. Мощность (до инцидента – 520 мегаватт) упала настолько, что это грозило заглушением реактора задолго до окончания испытаний. Чуть позже, в 28 минут первого, компьютер зафиксировал ее на уровне всего лишь в тридцать мегаватт. Кое-кто из свидетелей говорил, что она едва не достигла нуля. Топтунов с помощью Акимова отключил автоматический регулятор стержней и стал выводить их из активной зоны вручную, чтобы вернуть ядерную реакцию к жизни. Помогал и Трегуб. «Что же ты неравномерно тянешь? Вот здесь надо тянуть», – говорил он Топтунову, который извлекал их из квадрантов реактора. Вдвоем они подняли мощность до уровня, на котором реактор мог работать стабильно. Уже в 42 минуты первого ее показатель с тридцати мегаватт вырос до ста шестидесяти. Раздался общий вздох облегчения. Трегуб признает: «Этот момент с удержанием мощности был несколько нервным, но в целом, как только вышли на мощность двести мегаватт и стали на автомат, все успокоились»[107 - Ю. Трегуб // Щербак Ю. Указ. соч. С. 40–41; Карпан Н. Указ. соч. С. 326–335, 350.].

Перед инженерами встал очередной вопрос: остановить ли реактор от греха подальше или поднять мощность до уровня, позволявшего проведение испытаний? Первый вариант означал, что проверку выбега ротора турбогенератора, который готовили так долго, вновь отложат. Это никого не устраивало. Дятлов во время провала мощности в зале управления отсутствовал. Теперь, вернувшись в зал, он разрешил поднимать ее и далее. Кое-кто запомнил, как он вытирал пот со лба. Заместитель главного инженера говорил с Акимовым, который, видимо, пытался его в чем-то убедить, размахивая бумагами. Дятлов утверждает, что именно Акимов предложил ему не поднимать мощность до предусмотренных программой семисот мегаватт, а ограничиться двумястами. (Подобное отступление от программы могло грозить аварией, но атомщики, вероятно, полагали, что удержат реактор под контролем и смогут провести тест.) Так ли это на самом деле, не приказал ли начальнику смены удерживать столь низкую мощность сам Дятлов, мы не знаем. В любом случае, он позднее не отрицал, что испытание при двухстах мегаваттах проходило с его ведома. Он был старшим, прочим работникам оставалось только выполнять его приказы[108 - Дятлов А. Указ. соч. С. 38–39; Карпан Н. Указ. соч. С. 477, 478, 479.].

Дятлов был твердо намерен провести злополучные испытания. Подчиненные запомнили, как он их подгонял. Без четверти час он велел операторам заблокировать сигнал остановки двух турбин, который давала аварийная защита. Эти турбогенераторы и следовало испытать. Немного позже, в три минуты второго, для увеличения подачи воды в реактор включили один из резервных насосов, а за ним и второй. Все согласно программе испытаний, но без учета одного факта: при столь низкой мощности излишек воды дополнительно дестабилизирует активную зону. Поскольку воды стало больше, а пара меньше, мощность реактора снизилась – ведь вода, в отличие от пара, поглощает нейтроны и замедляет ядерную реакцию. В 1 час 19 минут прозвучал другой сигнал тревоги: низкое давление пара. Операторы отключили сигнал, а за ним и резервные насосы.

Чем ближе подходило время начала теста, тем труднее оказывалось управлять реактором на низкой мощности – она не держалась на уровне в двести мегаватт и продолжала падать. Резкое снижение мощности в половине первого ночи и продолжительная работа реактора при самое большее двухстах мегаваттах привели к накоплению в активной зоне ксенона-135. Это продукт распада урана-235, который, поглощая нейтроны, замедляет реакцию – как говорят атомщики, «отравляет» реактор. Чтобы не допустить дальнейшего падения мощности, Топтунов извлекал из ядра всё новые регулирующие стержни. На многочисленные сигналы, предупреждавшие о нестабильном состоянии реактора, просто закрывали глаза. Довольно скоро из почти двухсот регулирующих стержней в ядре осталось девять, если не еще меньше. Почти полное их отсутствие дополнительно затрудняло управление реактором, делало его поведение еще менее предсказуемым.

Однако в 1 час 22 минуты компьютер указал на повышение скорости реакции – этого не предвидели. Вода в контуре, которую подавали только четыре насоса, закипела. Пар, как известно, не имеет той же способности поглощать нейтроны. Чем больше пар замещал воду, тем больше в ядре оставалось нейтронов – это и дало всплеск реактивности. Топтунов, взглянув на распечатку данных ЭВМ, понял, что происходит, и доложил Акимову. Мощность росла угрожающими темпами. Но Акимов сосредоточился на испытаниях турбогенератора, которые должны были начаться через несколько секунд[109 - Medvedev G. Op. cit. P. 67–76; Карпан Н. Указ. соч. С. 476.].

Давлетбаев, заместитель начальника турбинного цеха, так описывает сцену в зале управления:

Начальник смены 4-го блока Александр Федорович Акимов… подошел к каждому оператору, в том числе кратко проинструктировал старшего инженера управления турбинами Игоря Киршенбаума о том, что по команде о начале испытания ему следует закрыть пар на турбине № Затем Акимов запросил операторов о готовности, после чего представитель испытаний от предприятия «Донтехэнерго» Метленко скомандовал: «Внимание, осциллограф, пуск».

Это произошло в 1 час 23 минуты 4 секунды. Давлетбаев продолжает:

По этой команде Киршенбаум закрыл стопорные клапаны турбины, я стоял рядом с ним и наблюдал по тахометру за оборотами ТГ-8. Как и следовало ожидать, обороты быстро падали за счет электродинамического торможения генератора… Когда обороты турбогенератора снизились до значения, предусмотренного программой испытаний, генератор развозбудился, то есть блок выбега отработал правильно, прозвучала команда начальника смены блока Акимова заглушить реактор, что и было выполнено оператором блочного щита управления.

1 час 23 минуты 40 секунд[110 - Давлетбаев Р. Указ. соч. С. 370; Карпан Н. Указ. соч. С. 336.].

Испытание длилось 36 секунд. Эти полминуты с небольшим стали для людей на четвертом энергоблоке роковыми. Контроль над мощностью реактора был утрачен. Ситуацию осложнили запаривание контура, из-за чего снизилось поглощение нейтронов водой, и отсутствие регулирующих стержней в активной зоне – их вывели, чтобы не допустить полного затухания реакции. Система автоматического регулирования пыталась замедлить реакцию своими двенадцатью стержнями, но почти все прочие стержни к тому времени были извлечены вручную.

Топтунов, отслеживая данные компьютера, почуял неладное и прокричал, что мощность резко подскочила. Дятлов затем вспоминал, что под конец теста слышал голоса его и Акимова: «Я находился от них метрах в десяти и что сказал Топтунов не слышал. Саша Акимов приказал глушить реактор и показал пальцем – дави кнопку. Сам снова обернулся к панели безопасности, за которой наблюдал». Этой кнопкой была АЗ-5 – ввод в активную зону всех стержней с поглотителем, что вело к неизбежной остановке реактора. Топтунов сорвал с опечатанной кнопки бумагу и надавил. Дятлов и все люди из акимовской смены в зале управления наконец могли вздохнуть с облегчением. Сложные испытания завершены. Никто не сомневался в том, что красная кнопка АЗ-5 немедленно прекратит реакцию. Это была чрезвычайная мера, но и ситуация сложилась экстренная[111 - Карпан Н. Чернобыль. С. 482; Дятлов А. Указ. соч. С. 40.].

При нажатии кнопки 187 регулирующих стержней стали входить в активную зону. Они были длиной в семь метров, двигались со скоростью в сорок сантиметров в секунду и содержали карбид бора – поглотитель нейтронов, замедляющий реакцию. Однако снизу к ним крепились графитовые вытеснители. Вероятно, именно ввод этих вытеснителей в крайне нестабильный реактор стал последней каплей. При движении вниз они вытесняли из верхней части активной зоны воду, которая поглощает нейтроны, и таким образом не замедляли реакцию, а разгоняли ее. Это и был концевой эффект – фатальный просчет в конструкции РБМК. Возможно, именно он едва не уничтожил реактор на Ленинградской атомной электростанции в 1975 году. Теперь он проявился вновь.

Ввод графитовых вытеснителей, прикрепленных снизу к регулирующим стержням, резко подстегнул реакцию – а значит, и температуру в активной зоне. Скачок температуры повредил тепловыделяющие элементы. Эти трубки, диаметром в 13,5 миллиметра, были заключены в оболочку из циркониевого сплава толщиной менее миллиметра. Из-за деформированных топливных каналов регулирующие стержни заклинило, когда они опустились в ядро только на треть с небольшим. Таким образом, поглотитель в этих стержнях не подействовал на среднюю и нижнюю части активной зоны, и реакция там развивалась неконтролируемо. Мощность реактора, мгновенно подскочив в два с половиной раза – до пятисот мегаватт, вскоре превысила норму в десять раз, составив больше тридцати тысяч мегаватт. Стремительно растущее число свободных нейтронов «выжгло» ксенон-135, который еще несколько минут назад также играл роль поглотителя. Теперь реакцию нельзя было остановить ничем. Топливные стержни распались, диоксид урана из тепловыделяющих элементов попал в контур, по которому еще недавно циркулировала вода. Объем пара стремительно рос, деваться ему было некуда[112 - Cullen R.B., De Frank Th.M., Strasser S. Anatomy of Catastrophe: The Soviets Lift Lid on the Chernobyl Syndrome // Newsweek. September P. 26–28; Sequence of Events: Chernobyl Accident, Appendix 1 // World Nuclear Association. June [www.world

nuclear.org/information-library/safety-and-security/safety-of-plants/appendices/chernobyl-accident-appendix-1-sequence-of-events.aspx]; Xenon Poisoning // HyperPhysics [hyperphysics.phy-astr.gsu.edu/hbase/nucene/xenon.html].].

В зале управления реактором услышали необычайный звук. По словам Разима Давлетбаева, это был «гул очень низкого тона, похожий на стон живого существа». Юрий Трегуб приводит другое сравнение: «Как если бы „Волга“ на полном ходу начала тормозить и юзом бы шла – такой звук: ду-ду-ду-ду». Потом что-то громыхнуло, стены задрожали. «Но не как при землетрясении, – уточняет Трегуб. – Если посчитать до десяти секунд – раздавался рокот, частота колебаний падала, а мощность их росла. Затем прозвучал удар». Таковы были последствия взрыва контура, когда пар разрушил оболочку реактора. Лежавшую на реакторе двухсоттонную плиту («схема Е биологической защиты», она же «Елена») подбросило так, что она пробила крышу энергоблока. Плита, сквозь которую проходила вся инфраструктура ядра реактора, упала обратно, но не закрыла полностью активную зону. Образовалась брешь – началось радиоактивное загрязнение атмосферы. Часы показывали 1 час 23 минуты 44 секунды.

Еще через две секунды прогремел второй взрыв, намного мощнее первого. Давлетбаев вспоминает: «Сильно шатнуло пол и стены, с потолка посыпались пыль и мелкая крошка, потухло освещение, затем раздался глухой удар, сопровождавшийся громоподобными раскатами. Освещение появилось вновь…» Инженеры в зале управления ощутили и услышали взрыв, но не могли понять его причину. Им и в голову прийти не могло, что взорвался сам реактор. Смена шла очень трудно – то и дело раздавались сигналы тревоги, – но такое бывало и раньше. Если где-то произошел взрыв, то либо в контуре, либо в турбине, но не в реакторе. Они были уверены, что реактор с его многочисленными системами защиты был полностью застрахован от такого сценария. Ни в одном учебнике не встречалось и намека на возможность взрыва. Изображая сцену в зале управления, после того как лампы загорелись снова, Трегуб признается: «Все были в шоке. Все с вытянутыми лицами стояли. Я был очень испуган. Полный шок»[113 - Давлетбаев Р. Указ. соч. С. 371; Ю. Трегуб // Щербак Ю. Указ. соч. С. 41–42.].

Промелькнула мысль о землетрясении. Атомщики не сразу осознали, что виновны в этом землетрясении люди – они сами. Первый взрыв произвел пар. Разрушение тепловыделяющих сборок, попадание диоксида урана в контур и резкое увеличение объема пара привели к тому, что контур этим паром просто разорвало. Пар и сбросил с ядра реактора двухсоттонную плиту («Елену»), что еще больше повредило топливные каналы и разъединило контур. Активную зону вода теперь не охлаждала вообще, и тепловая мощность реактора снова подскочила. Произошел второй взрыв, еще более мощный.

Этим вторым взрывом частично разрушило уже бетонную шахту реактора. Графитовые блоки, из которых было составлено его ядро, подбросило высоко в воздух – а с ними и часть топлива. Эти радиоактивные куски графита упали на крышу третьего энергоблока; их разнесло по всей территории станции. Внутри полуразрушенного реактора графит загорелся, и радиоактивные продукты горения немедленно попали в атмосферу.

Первыми картину катастрофы снаружи увидели рыбаки. Той теплой апрельской ночью у пруда-охладителя Чернобыльской АЭС их собралось немало. Пруд давно уже превратили в садок для разведения рыбы (как мы помним, Фомин в связи с этим похвалялся экологической чистотой на станции). Два рыбака оказались довольно близко от четвертого энергоблока – метрах в двухстах пятидесяти от его турбинного зала. Внезапно в ночной тишине раздался глухой звук взрыва, потом другой. Под ними задрожала земля, языки пламени осветили все вокруг. Но если охрана и заметила рыбаков, никто по их душу не явился. Огонь над зданием энергоблока вздымался все выше, а они все так же сидели с удочками на берегу. Им было невдомек: на землю пала ядерная звезда Полынь, отравляя почву, воду, их улов и самих ловцов. Они смотрели, но ничего не видели. Эти два человека стали первыми в длинном ряду тех, кто оказался ослеплен случившимся: смотрел, но не видел, видел, но не понимал[114 - Medvedev G. Op. cit. P. 85–88.].

Глава 6

Пожар

Для бойцов военизированной пожарной части № 2 день 25 апреля ничем не отличался от других – разве что это была пятница. Разговоры вертелись вокруг планов на выходные. Многочисленные уроженцы окрестных городков и сел собирались к родным – помогать сажать картошку. У жителей Чернобыля были свои приусадебные участки. В общем, настроение царило картофельное. Большинство инженеров и техников атомной электростанции переехали в Припять из России или других областей Украины, но среди пожарных, как и строителей, преобладали выходцы из близлежащих районов Полесья, расположенных по обе стороны границы с Белоруссией. Молодые селяне устраивались на работу с такой зарплатой, о какой в колхозе могли только мечтать.

Смена у пожарных длилась сутки, с восьми утра. Еще полчаса уходило на пересменку. Таким образом, сдав часть новому караулу, в полдевятого утра 26 апреля они должны были разойтись по домам на двое суток отдыха. Очередная смена ждала их 28 апреля. Днем они сидели над инструкциями и отрабатывали пожарную тревогу на недостроенном пятом энергоблоке, а вечером могли расслабиться. Кто-то дремал, кто-то смотрел телевизор. В девять вечера показывали программу «Время».

Главной новостью стало недавнее заседание политбюро, на котором Горбачев с членами ЦК обсуждали увеличение производства потребительских товаров – важнейший вопрос для общества, терзаемого бесконечным дефицитом. Права на покупку желанного личного автомобиля приходилось ждать много лет. Кое-кто из пожарных постарше имел машины, молодежь ездила на мотоциклах. Что касается международного положения, то внимание обозревателей занимал американо-ливийский конфликт. 15 апреля президент Рейган приказал нанести по владениям Каддафи ракетно-бомбовые удары. Это стало ответом Белого дома на взрыв, устроенный на дискотеке La Belle – одном из любимых мест расквартированных в Западном Берлине американских солдат. Карательную акцию резко осудили не только страны соцлагеря, но и многие на Западе. Советское телевидение получило превосходный подарок: возможность показать манифестации против американской военщины по всему миру[115 - В Политбюро ЦК КПСС // Правда. 1986. 25 апреля; Капралов А. Не смыть клейма позора // Известия. 1986. 25 апреля.].

Поздним вечером пятницы зрители с нетерпением ждали окончания новостей и начала развлекательных передач. С десяти минут двенадцатого на первом канале союзного телевидения шла «Песня-86». По второму каналу показывали гимнастику – любимый многими спорт, предмет гордости всей страны. В то время блистала Елена Шушунова. Два года спустя она выиграет золотые, серебряные и бронзовые медали на сеульской олимпиаде – первой за двенадцать лет, в которой соревновались команды СССР и США. Московскую олимпиаду 1980 года американцы бойкотировали в ответ на вторжение в Афганистан. Советский Союз отплатил им бойкотом следующих игр – в Лос-Анджелесе[116 - ТВ на будущей неделе // Известия. 1986. 19 апреля.].

Пока другие смотрели телевизор, общались или спали, командир – двадцатитрехлетний Владимир Правик – склонился в кабинете над письменным столом. Можно было подумать, что молодой лейтенант занят конспектами, ведь он хотел поступить в высшую инженерную пожарно-техническую школу. Иногда Правик писал жене – такая у него была привычка. Первый год совместной жизни они провели раздельно: он служил в Чернобыле, Надежда доучивалась в Черкассах. Два города объединяют Припять и Днепр, но разделяет их более трехсот километров. В Черкассах они и познакомились. Владимир поступил в тамошнее пожарно-техническое училище, Надежда занималась в музыкальном. Полюбили друг друга с первого взгляда, но в семнадцать лет избраннице курсанта еще рано было замуж. Владимир вернулся в родной Чернобыль один. Свадьбу сыграли только в 1984 году. Вскоре Надежда перебралась в Припять, но ее муж и теперь предпочитал доверять свои мысли и чувства бумаге. Смена длилась целые сутки, и письма скрашивали разлуку.

Всего две недели тому назад у них родилась дочь. Назвали ее Натальей. Лейтенант Правик хотел проводить больше времени с семьей и просил начальство перевести его на должность инспектора, чтобы не нужно было дежурить по ночам. Правику обещали перевод, но заменить его было некому. Надо было ждать. Он любил службу, заботился о подчиненных и всегда думал о том, что бы еще сделать для части. С помощью одного из пожарных лейтенант разработал и установил на гаражах ворота с дистанционным управлением – редкость для того времени. 25 апреля он принес на службу магнитофон, чтобы записать музыкальное поздравление с наступавшими праздниками для своей команды. В два часа ночи его должны были сменить на дежурстве, позволив отдохнуть до восьми утра. 26 апреля они с Надеждой и маленькой Наташей собирались в гости в Чернобыль, к родителям Владимира. Как и все пожарные, лейтенант хотел помочь отцу и матери в огороде[117 - Ковтун Г. Я писатиму тобi щодня: Повiсть у листах. Киiв, 1989. С. 42.].

Правика и его людей нельзя было назвать любимчиками командования. Вот как о них вспоминает Леонид Телятников (в свои тридцать пять – майор и начальник военизированной пожарной части № 2): «Третий караул не был таким идеальным, как пишут в газетах. И если бы не этот случай, никогда, конечно, о нем не писали бы. Это был очень своеобразный караул. Это был караул личностей, так можно сказать. Потому что каждый был сам по себе. Очень много ветеранов там было, очень много своеобразных ребят». Правик в карауле оказался моложе всех. Пожарным платили хорошую зарплату, и устроиться в их часть было довольно трудно. Большое значение имели семейные связи. Братья, отцы и сыновья формировали сообщества, в которые ход был заказан даже опытным, видавшим виды офицерам. Лейтенант верил, что должен воспитывать пожарных на собственном примере. Телятников же требовал относиться к ним пожестче, не давать водить себя за нос и отлынивать.

Правик нередко докучал майору, передавая просьбы подчиненных об улучшении жилищных условий или отгулах. Однажды он открыто выступил против решения командира наказать бойца, пропустившего смену. Человек, мол, просто перепутал числа и, по мнению Правика, заслуживал снисхождения. Они спорили с Телятниковым об этом случае не один раз. Майор даже побеседовал с молодой женой лейтенанта – верил, что Надежда благотворно влияет на Владимира. Это ничего не изменило, Правик и дальше упорно отстаивал интересы подчиненных. Это стоило ему и отсроченного отпуска, и долгого пребывания в звании лейтенанта. Зато ветераны и «свое образные ребята» своего командира любили. Например, Леонид Шаврей, которому тогда было тридцать пять, так отзывается о лейтенанте: «Правик был очень хороший парень. Башковитый, грамотный. Хорошо разбирался в радиотехнике, любитель был крепкий. Цветомузыку сделать, приемник отремонтировать, магнитофон – вроде как мастер был. И с караулом житейски обходился. Достойный начальник. Любой вопрос мог решить, обратись к нему…»[118 - Л. Телятников, Л. Шаврей // Щербак Ю. Чернобыль: Документальное повествование. М., 1991. С. 49–50; Ковтун Г. Указ. соч. С. 52–54.]

Леонид был старшим из трех братьев (все пожарные), родом из белорусской деревни у самой границы с Украиной. Припять от их деревни отделяет менее двадцати километров, тогда как до Наровли, районного центра, почти втрое дальше. Леонид и Иван служили в карауле Правика, и оба в ту ночь были на дежурстве. Самый младший брат, Петр, имел уже звание лейтенанта и отдыхал дома. Посмотрев телевизор, Леонид пошел вздремнуть. Именно ему предстояло сменить Правика на посту в два часа ночи. Иван с другими бойцами вышел на воздух поболтать. Внезапно раздался хлопок. Иван сразу же опознал звук: выброс пара на энергоблоке. Он едва обратил на это внимание – такое время от времени случалось[119 - Лаба А. Пожарный-чернобылец Шаврей: Мы просто выполняли свой долг // РИА Новости Украина. 2016. 26 апреля [rian.com.ua/ interview/20160426/1009035845. html].].

Но как только Иван зашел в здание, раздался взрыв, за ним – еще один. Что происходит? Иван увидел над четвертым энергоблоком огненный шар. Завыла сирена, вскочил с места и Леонид. Сослуживцы, указывая на станцию, кричали: «Вон, смотри – горит!» Над крышей энергоблока, ярко освещенного прожекторами, вздымался грибообразный столб дыма. Внизу красный, дальше он становился синим и на самом верху расползался в черное облако[120 - И. Шаврей // Губарев В. Зарево над Припятью. М., 1987. С. 5; Черненко А. Владимир Правик. М., 1988. С. 87; Щербак Ю. Указ. соч. С. 53.].

Бойцы не успели опомниться, как уже мчались к месту аварии – четвертому энергоблоку. Леонид Шаврей сидел рядом с лейтенантом Правиком, Иван ехал в другой машине. Когда все три подъехали к воротам, уже не было видно ни огненного шара, ни облака дыма, хотя времени прошло совсем немного. Пожарные высадились у административно-бытового корпуса энергоблоков второй очереди. За всеми энергоблоками, примыкая к их тыльной стороне, тянулся громадный машинный зал. В этом здании, высотой не менее тридцати двух метров, располагались турбогенераторы. Третий и четвертый энергоблоки находились в одном корпусе и делили одну на двоих вентиляционную трубу. Эта труба головокружительной высоты маячит почти на всех фотографиях Чернобыльской атомной электростанции. Крыша здания энергоблоков второй очереди, откуда начиналась труба, поднималась над землей на целых 72 метра – сопоставимо с небоскребом этажей в семнадцать, то есть средним по меркам Соединенных Штатов 1920–1930-х годов. Когда бойцы посмотрели вверх, их поразили масштабы катастрофы. Крыша четвертого энергоблока была разрушена, как и немалая часть одной стены. Другие стены лизали языки пламени.

Потрясенный лейтенант передал по радио сигнал тревоги номер три – самый высокий. Это значило, что на пожар должны были немедленно выехать расчеты из городов всей Киевской области. Правик действовал как привык – брал ответственность на себя. Леонид Шаврей запомнил его слова: «Ну, Михайлыч, нам будет жарко. Нам придется тут поработать». Шаврей сразу понял, что дела плохи. «У меня аж волосы дыбом стали», – признавался он позже. На часах было около половины второго. С момента взрыва прошло минут пять.

Правик и Шаврей побежали от машины по транспортному коридору через третий блок – на разведку. В коридоре им попался телефонный аппарат внутренней связи, но на звонки никто не отвечал. Шаврей заметил двоих крайне встревоженных техников. Пожарные стали допытываться у них, где именно горит. Техники точно не знали – предполагали, что на крыше машинного зала. Правик сразу понял, насколько это опасно. В машинном зале находилось много легковоспламенимых материалов и ценное оборудование. Охвати огонь все здание, он мог бы перекинуться с него на каждый из четырех энергоблоков[121 - Л. Шаврей // Щербак Ю. Указ. соч. С. 53–55.].

Нужно было действовать быстро. Правик приказал Леониду Шаврею вернуться к машине и объехать машинный зал со стороны первого энергоблока. Сам лейтенант остался внутри, чтобы разобраться в картине аварии и составить план действий. Шаврей выполнил приказ. Вместе с Владимиром Прищепой он поднялся на крышу машинного зала – нелегкое дело, ведь они карабкались в касках и брезентовых робах по высокой лестнице, которая раскачивалась под их весом. Наверху они увидели нечто похуже простого пожара. Через две недели Прищепа так описал эту картину: «Когда я вылез на крышу, то увидел, что перекрытия нарушены, некоторые упали. Ближе к постоянному торцу на четвертом энергоблоке я увидел очаг загорания крыши. Он был небольшой. Я хотел к нему подойти, чтобы потушить, но перекрытия шатались. Я возвратился и пошел вдоль стенки по пожарному водопроводу, подошел к очагу и засыпал его песком, так как рукавную линию проложить не было возможности».

Из воспоминаний Леонида Шаврея также видно, что пожар тушили без воды: «Старались сбивать пламя брезентовыми рукавами. На крыше противопожарное водоснабжение, и там рукава лежали в ящиках – вот этими рукавами мы и сбивали… В крыше были дырки, если бы мы воду начали лить, могло бы и коротнуть и… Рукавами сбивали пламя и ногами затаптывали». В нарушение всех правил безопасности крыша машинного зала, на которой находились пожарные, была залита битумом – весьма горючим нефтепродуктом. Шаврей продолжает: «Ходить было трудно, битум на крыше расплавился. Жарища такая… Чуть малейшее что, битум сразу же загорался от температуры… Наступишь – ногу нельзя переставить, сапоги вырывает… И вся крыша усеяна какими-то кусками, светящимися, серебристыми. Ну, их отшвыривали в сторону. Вроде лежит, и вдруг раз – воспламенился»[122 - В. Прищепа // Губарев В. Указ. соч. С. 5–6; Л. Шаврей // Щербак Ю. Указ. соч. С. 54.].

То, что Шаврей и Прищепа пинали ногами, было кусками графита и ядерного топлива. Они облучали все вокруг, и в первую очередь бойцов из караула Владимира Правика, не имевших ни инструментов для измерения уровня радиации, ни защитной экипировки. Их учили тушить обычные пожары и входить в задымленные помещения. Никто не объяснял им, как противостоять радиации, хоть их часть и охраняла атомную электростанцию. Поэтому у них было довольно смутное представление о том, чем пожар в ночь на 26 апреля отличается от прочих и откуда именно исходит угроза. Из-за невыносимого зноя на крыше машинного зала оба стали понемногу избавляться от боевой формы. Шаврей признается: «Температура большая была, дышать тяжело, мы порасхристаны, каски сняли, положили». Они не знали, что снизу им рукоплещут наблюдатели – те самые рыбаки, стоявшие на берегу пруда-охладителя. Действия бойцов привели их в восторг. Один из них воскликнул: «Каску снял!

От дает! Герой!»[123 - Л. Шаврей // Щербак Ю. Указ. соч. С. 54; Medvedev G. The Truth About Chernobyl. New York, 1991. P. 87.]

Ответственность за город Припять лежала на военизированной пожарной части № В ту ночь Людмилу – жену Василия Игнатенко, одного из бойцов, – разбудил шум за окном. Как и некоторые другие молодые пожарные, супруги Игнатенко жили в общежитии части. Под ними, на первом этаже, находился гараж. Василий как раз дежурил, поэтому Людмила выглянула на улицу и увидела, как муж садится в машину. «Закрой форточки и ложись спать. На станции пожар. Я скоро буду», – крикнул Василий. Людмила посмотрела на юго-восток и увидела зарево над атомной электростанцией. «Все словно светилось… все небо… высокое пламя, копоть, жар страшный», – вспоминает она.

Машины выехали из гаража и помчались к четвертому энергоблоку. Командовал караулом лейтенант Виктор Кибенок, двадцати трех лет. Он окончил пожарно-техническое училище в Черкассах на два года позже Правика. Караул содержал в образцовом порядке. Подчиненные были примерно того же возраста, что командир, и он водил дружбу со многими из них, включая Василия Игнатенко. Игнатенко, двумя годами старше, успел заслужить звание мастера спорта СССР, побеждал на соревнованиях. Жены тоже были подругами, семьи проводили вместе выходные. Теперь Виктор и Василий вместе ехали на пожар[124 - Алексиевич С. Чернобыльская молитва: Хроника будущего. М., 2013. С. 11.]