Концепты и другие конструкции сознания

В статье, написанной по случаю кончины Э. Маха, А. Эйнштейн пишет: «Понятия, которые оказываются полезными при упорядочении вещей, легко завоевывают у нас такой авторитет, что мы забываем об их земном происхождении и воспринимаем их как нечто неизменно данное… В этом случае их называют “логически необходимыми”, “априорно данными” и т. п. Подобные заблуждения часто надолго преграждают путь научному прогрессу» (1967а, с. 28).

А. Эйнштейн (2008, с. 327) также указывает, что наука является не коллекцией законов, а созданием человеческого разума с его свободно изобретенными идеями и понятиями. Он (2002, с. 13–14) предлагает свою принципиально иную концептуализацию аспектов «физической» реальности, которые до него связывались в науке с сущностями, обозначаемыми понятиями пространство и время. Он отвергает концепты И. Ньютона, но не принимает и альтернативные концепты его оппонентов. Сохранив прежние термины «пространство» и «время», А. Эйнштейн создает новые концепты, то есть наполняет эти термины иным содержанием.

Поначалу А. Эйнштейн отказывается рассматривать пространство и время как физические сущности, присутствующие в «физической» реальности до человека и независимо от него: «Под давлением фактов физики были вынуждены низвергнуть их (пространство и время. – Авт.) с Олимпа априорности, чтобы довести их до состояния, пригодного для использования» (с. 13). «Земная кора играет настолько важную роль в нашей повседневной жизни при определении относительных положений тел, что это привело к абстрактному понятию пространства, которое, конечно, не выдерживает критики» (там же).

Время для него тоже «всего лишь иллюзия» (цит. по: С. Тейлор, 2010, с. 167).

В 1932 г. в статье «Замечания о новой постановке проблем в теоретической физике» А. Эйнштейн пишет: «В настоящее время известно, что наука не может вырасти на основе одного только опыта и что при построении науки мы вынуждены прибегать к свободно создаваемым понятиям, пригодность которых можно a posteriori проверить опытным путем. Эти обстоятельства ускользали от предыдущих поколений, которым казалось, что теорию можно построить чисто индуктивно, не прибегая к свободному, творческому созданию понятий. Чем примитивнее состояние науки, тем легче исследователю сохранить иллюзию по поводу того, что он будто бы является эмпириком. Еще в XIX в. многие верили, что ньютоновский принцип – hypotheses non fingo («гипотез не изобретаю». – Авт.) – должен служить фундаментом всякой здравой естественной науки. В последнее время перестройка всей системы теоретической физики в целом привела к тому, что признание умозрительного характера науки стало всеобщим достоянием» (А. Эйнштейн, 1967, с. 167).

Если читатель решит, что это высказывание А. Эйнштейна как-то повлияло на развитие психологии в части теории концептов и понятий, то я его разочарую. Никак не повлияло, хотя прошло почти 100 лет.

Как я отмечал, поначалу А. Эйнштейн вообще отказывается считать пространство и время физическими сущностями. Но, приняв геометрическую конструкцию Г. Минковского, объединяющую в одно целое пространство и время, он уже был не столь уверен в физическом отсутствии пространства: «…Закон инерции, по-видимому, вынуждает нас приписать пространственно-временному континууму объективные свойства» (2002, с. 63).

В конечном счете А. Эйнштейн (с. 173) отождествляет пространство с гравитационным полем, имеющим четырехмерную систему координат. Тем не менее его позиция в отношении пространства остается противоречивой, так как, даже отождествляя пространство со свойством гравитационного поля, он (2008, с. 64–65) не исключает возможности существованияпространства и в тех местах Вселенной, где вовсе нет гравитационного поля. М. Каку (2008, с. 50) отмечает, что пространство и время у А. Эйнштейна перестали быть статичной сценой, стали важной составляющей жизни, приобрели динамичность, начали изгибаться и извиваться причудливым образом. Сцена превратилась в батут и стала столь же важной, как и актеры.

Эйнштейновские концепты, обозначаемые понятиями пространство и время, сохраняют неоднозначность, что отмечают и другие исследователи. Если Б. Рассел (цит. по: А. Н. Леонтьев, 1965, с. 287), например, указывает, что теория относительности дала физике основания для отрицания пространства, хотя оставляет открытым вопрос о возможности абсолютного пространства-времени, то Б. Грин (2009, с. 71), например, уже прямо говорит, что пространство-время является абсолютной физической сущностью, что разные наблюдатели «нарезают» его различными способами, но само оно, «подобно буханке хлеба, имеет независимое существование».

Я не собираюсь, естественно, углубляться в вопрос о том, что собой представляют пространство и время в физике. Для нас важно лишь то, что исследователям так и не удалось определить, присутствуют ли они в физическом мире или же представляют собой лишь не очень успешно концептуализированные сущности, до сих пор вызывающие вопросы и сомнения в своем наличии в реальности.

Нам было бы достаточно мнения Э. Маха и А. Эйнштейна, чтобы признать, что сущности, обозначаемые базовыми понятиями физики, не следует искать в окружающем нас мире. Но о том же пишут и другие выдающиеся исследователи. М. Борн (1973, с. 114–115), например, считает, что большинство физиков – наивные реалисты, которые не ломают голову над философскими тонкостями и довольствуются наблюдением явления, измерением и описанием его обычным языком, расцвеченным специфическими терминами.

Автор указывает, что уже в первой физической теории – ньютонианской механике – появляются понятия вроде силы, массы и энергии, которые не соответствуют обычным вещам. Далее такая тенденция становится все более отчетливой. В максвелловской теории электромагнетизма появилась концепция поля, совершенно чуждая миру непосредственно ощущаемых вещей. В физике начинают превалировать количественные законы в виде математических формул типа уравнений Максвелла. В квантовой механике математический формализм получил полное и успешное развитие еще до того, как была найдена какая-то словесная интерпретация этой теории на бытовом языке. Причем и поныне идут нескончаемые споры о такой интерпретации.

Из комментариев М. Борна (с. 117, 126–129) следует, что базовые сущности физики не были выведены исследователями непосредственно из опыта, а являются чистыми идеями, результатами творчества. Однако использование данных сущностей дало возможность объяснить и предсказать результаты множества экспериментов.

Н. Бор считает, что предложенная им модель атома находится в вопиющем противоречии со всеми постулатами классической физики, но это кажущееся противоречие – на самом деле не что иное, как ясное и весомое доказательство символического характера фундаментальных физических понятий (цит. по: Э. Кассирер, 1995, с. 143–144).

У. Куайн (2010, с. 77–78) тоже полагает, что физические объекты концептуально вводятся в ситуацию в качестве удобных посредников просто как постулируемые сущности, вроде богов Гомера. Он замечает, что сам лично как профессиональный физик верит в физические объекты, а не в гомеровских богов. Но физические объекты и боги различаются только по степени, а не по природе, так как и те и другие входят в нашу концепцию только в качестве культурных постулатов. Миф о физических объектах лучше большинства других только тем, что доказал большую свою эффективность, чем другие мифы в качестве нашего инструмента.

У. Джеймс (цит. по: М. Каку, 2008, с. 61) пишет, что многие современные физики (речь, естественно, идет о последней четверти XIX в.) рассматривают такие понятия, как материя, масса, атом, эфир, инерция, сила, не в виде отображений скрытой реальности, а в качестве интеллектуальных орудий, рабочих гипотез. Эти понятия в их глазах представляют собой простые условные обозначения, подобно «килограмму» или «ярду».

Х. Ортега-и-Гассет (1997, с. 428) полагает, что для физика его мир не реальность. Идеи физика кажутся ему истинными, но он прекрасно знает: в реальности не существует того, что утверждает его теория.

Я, конечно, не стал бы столь уверенно утверждать это про всех физиков. Многие из них и сейчас не вполне понимают, что изучаемые ими физические сущности отсутствуют в физической реальности. Недаром Э. Кассирер замечает: «Данная Планком сжатая формулировка критерия физической предметности в том, что все, что доступно измерению, также и существует, с точки зрения физики вполне самодостаточна…» (2009, с. 13).

Г. Шпет тоже отмечает: «Я имел случай указывать, что для работы физика совершенно безразлично, понимает ли он название атома как реальность или как нереальность. Но практически физики склонны его понимать именно как реальность, и это действительно облегчает их работу… Психология имеет то преимущество, что здесь не нужно гипостазировать, а только признать, что действительно мы имеем дело с реальностью, потому что мы здесь познаем явления, которые нам непосредственно даны» (2010, с. 180).

Тем не менее меня весьма волнует тот факт, что по поводу недоступных восприятию сущностей реальности мало задумываются психологи.

В заключение хочу обратить внимание на важное обстоятельство. Несмотря на то что даже в физике мы имеем дело не с физическими объектами, а лишь с конструкциями человеческого сознания, то есть с человеческими концептами (и понятиями): масса, сила, движение, количество движения, длина, тело, заряд, напряжение поля, пространство и т. д., нам не следует при этом забывать слова Э. Маха: «Наши понятия действительно создаются нами самими, но отсюда еще не следует, что мы создаем их совершенно произвольно…» (2011, с. 220).

§ 3. Концептуализация, язык и «странные» части речи

Объективизм приучил нас к мысли, что в окружающем мире присутствуют сущности разного рода: предметы и явления, их действия, свойства и т. д. Они обозначаются в языке словами, относящимися к разным частям речи: первые – к существительным, вторые – к глаголам, третьи – к прилагательным. От вида сущности зависит, какая словоформа используется для ее обозначения и к какой части речи она относится.

Б. Уорф (2003, с. 211) отмечает, что английский язык распределяет большинство слов на два класса, обладающих различными грамматическими и логическими особенностями. Слова первого класса – существительные (house – «дом», man – «человек»). Слова второго – глаголы (hit – «ударить», run – «бежать»). Многие слова одного класса могут выступать еще и как слова другого класса (a hit – «удар», a run – «бег» или to man the boat – «укомплектовывать лодку людьми, личным составом»). По словам автора, граница между этими двумя классами, которую создает язык (точнее, концептуализация окружающего мира, присущая английской культуре), является абсолютной. Английский язык делит мир на два полюса. Но сама реальность так не делится. Автор задается вопросом: если strike – «ударять», turn – «поворачивать», run – «бежать» и т. п. – глаголы, потому что обозначают временные и кратковременные явления, то есть действия, тогда почему fist – «припадок», lightning – «молния», spark – «искра», wave – «волна», eddy – «вихрь», pulsation – «пульсация», flame – «пламя», storm – «буря», phase – «фаза», cycle – «цикл», spasm – «спазм», noise – «шум», emotion – «чувство» и т. п. – существительные? Ведь все это тоже временные явления.

Меня тоже одно время занимал вопрос о том, почему в русском языке так странно и неоднозначно концептуализированы и обозначены многие сущности. Почему, например, процессы, то есть продолжительные действия, обозначаются существительными: растворение, освещение, освобождение, наслаждение, восприятие, мышление, приготовление, уборка и т. д. Ведь существительные используются для обозначения предметов и других объектов реальности. Следовательно, сознание людей склонно квалифицировать продолжительные действия, или процессы, как сущности, очень похожие на предметы.

Так же существительными почему-то обозначаются результаты действий, например: падение, утрата, потеря, обнаружение, выстрел, провал, промах, попадание и т. д. Следовательно, сознание людей склонно квалифицировать и их как сущности, похожие на предметы. Однако неясности на этом не кончаются. Существительные используются и для обозначения самих действий (удар, бег, прыжок, давление, течение, падение, скачок, метание, шатание, прогулка, пение и т. д.), а также свойств предметов (белизна, твердость, крутизна, ершистость, несговорчивость, упорство, неудержимость и т. д.).

Надо отметить, что в русском языке (видимо, и не только в нем) реальность делится в процессе ее концептуализации не на два «полюса», о которых пишет Б. Уорф (2003, с. 211), а на многие «полюсы».  В ней выделяются объекты и явления, их изменения (или действия), их свойства, их отношения, события и т. д. Причем для обозначения сущностей, входящих в эти разные группы, в языке могут использоваться одни и те же варианты словоформ, а соответственно, одни и те же части речи.

Примерно теми же вопросами применительно к английскому языку задается Б. Уорф: «Мы обнаруживаем, что “событие” (event) означает для нас “то, что наш язык классифицирует как глагол” или нечто подобное» (с. 212). Он (с. 212–213) обращает внимание на очень важное обстоятельство – то, что, исходя из природы, невозможно определить, с чем мы имеем дело – с явлением, вещью, предметом, отношением и т. д. И их определение зависит от грамматических категорий того или иного конкретного языка.

Например, в языке хопи существует классификация явлений (или лингвистически изолируемых единиц), исходящая из их длительности, нечто совершенно чуждое, по мнению автора, нашему образу мысли. Так, слова «молния», «волна», «пламя», «метеор», «клуб дыма», «пульсация» относятся к глаголам, являясь кратковременными событиями. «Облако» и «буря» обладают наименьшей продолжительностью, возможной для существительных.

Следовательно, если исходя из природы невозможно определить, с чем мы имеем дело – с явлением, вещью, предметом, отношением и т. д., то данное обстоятельство зависит не только от природы, но и от людей и их концептуализации реальности. Я согласен с автором, что «чуждая», по его выражению, классификация явлений природы представляет собой тем не менее нечто не менее логичное и адекватное реальности, чем то, что мы имеем в концептосфере английского (или русского – Авт.) языка и привыкли считать единственно возможным разделением мира на «объективно» присущие ему объекты и другие сущности.

Б. Уорф (с. 213) указывает, что в разных языках одни и те же элементы реальности могут концептуализироваться по-разному. В языке нутка (племя, проживающее на острове Ванкувер), например, все слова показались бы нам глаголами, но в действительности там нет ни глаголов, ни существительных. В нем присутствует как бы монистический взгляд на природу. Он порождает, как пишет автор, только один класс слов для всех видов явлений. Например, о house («дом») можно сказать и а house occurs («дом имеет место»), и it houses («домит»).

Итак, сходные элементы «реальности в себе» в разных культурах могут концептуализироваться по-разному. Где-то они могут быть сформированы в виде предметов, где-то – их свойств, а где-то – их действий. Соответственно и обозначаются они в разных языках словами, относящимися к разным частям речи, что никак не мешает им успешно репрезентировать реальность.

Б. Уорф (там же) замечает, что в языке хопи есть существительное, обозначающее любой летающий предмет или существо за исключением птиц (последние обозначаются другим существительным). Таким образом, это существительное обозначает класс «летающие минус птицы», включающий и насекомых, и самолет, и летчика. Он замечает, что хотя этот класс представляется нам уж слишком обширным и разнородным, но таким же показался бы, например, эскимосу наш класс «снег». Более того, ацтеки идут еще дальше нас. В их языке холод, лед и снег вообще обозначаются одним словом с различными окончаниями: «лед» – это существительное, «холод» – прилагательное, а для «снега» употребляется сочетание «ледяная изморось».

Люди склонны концептуализировать и обозначать лишь значимые для них аспекты окружающего мира. И чем важнее для них какая-то грань реальности, тем более детально и многообразно они ее концептуализируют и обозначают в своем языке. При этом они легко могут усвоить концепты, созданные другим обществом.

Нельзя не отметить, что концептуализация реальности далеко не всегда эффективна и успешна. При этом неадекватная концептуализация реальности создает колоссальные трудности для познания. Она порождает множество псевдовопросов и ложных проблем, на которые новые поколения веками ищут несуществующие ответы. Л. В. Стародубцева, например, пишет: «Зачем-то понадобилось разбить мир на “идеальное” и “реальное”, чтобы затем по-шеллинговски грезить о тождестве идеалреального. Зачем-то понадобилось отгородить глухими категориальными перегородками эссенцию от экзистенции; по-гегелевски разорвать “мыслимое”, “мыслящее” и саму “мыслимость” – не для того ли, чтобы затем тосковать по их слиянию в недостижимом Абсолюте?» (1998, с. 326).

Следует поэтому не только выявлять такие неудачно концептуализированные области реальности и помещенные в нее ложные сущности, но и принять как данное то, что наша концептуализация мира в принципе несовершенна и мы должны постоянно проводить ревизию своих концептов.

История науки позволяет нам понять, что, во-первых, все научные концепты – конструкции человеческого сознания. Во-вторых, то, что всегда можно создать альтернативные концепты, репрезентирующие иные сущности реальности. В-третьих, то, что альтернативные концепты могут репрезентировать реальность не менее эффективно. В-четвертых, то, что нет и не может быть единственно верной концептуализации реальности, а следовательно, и «объективной» научной теории.

Тезисы для обсуждения

1. Человеческое сознание репрезентирует окружающий мир сущностно. Оно создает отдельные и самостоятельные репрезентации элементов «реальности в себе» в форме сущностей – реальных, возможных или явно вымышленных. Например, предметы и явления, их свойства, действия и отношения, психические и социальные объекты и т. д. Причем сущности эти меняются по мере развития человечества, что находит отражение в языке.

2. Вероятно, сознание пытается таким путем организовать исходно аморфный и непрерывно изменяющийся поток своих чувственных репрезентаций «реальности в себе» в устойчивую совокупность множества психических инвариантов, или субъективных констант… Такими инвариантами являются, например, модели-репрезентации предметов. Психические инварианты упрощают окружающий мир и облегчают сознанию его понимание.

3. Концептуализация – это выделение и формирование сознанием в процессе репрезентирования окружающего мира новых сущностей в нем. Сознание осуществляет это с помощью выстраиваемых им и обозначаемых новыми словами особых психических конструкций, или концептов. Концептуализация окружающего мира, как и репрезентирование реальности, протекает на двух уровнях: чувственном и вербальном.

4. Сознание создает концепты (и понятия) не для обозначения существующих в окружающем мире объектов и других сущностей, как до сих пор считает большинство исследователей. Наоборот, создавая концепты, сознание тем самым формирует сущности, которыми наполняет окружающий мир. Концептуализация мира зависит не только от самой «реальности в себе», но и от человеческого сознания.

5. Человек концептуализирует и обозначает словами лишь значимые для него аспекты мира. И чем важнее для него какая-то грань реальности, тем более детально и многообразно он ее концептуализирует и обозначает в языке. Осуществленная этносом концептуализация мира полностью определяет последующее понимание мира новыми поколениями. Она проявляется, закрепляется и передается с помощью слов родного языка.

6. Будущий чувственный концепт, или модель-репрезентация предмета, появляется в сознании непроизвольно в результате восприятия человеком окружающего мира. Сознанию остается лишь обозначить ее определенным словом. Вербальный концепт, репрезентирующий сущность, недоступную восприятию, целенаправленно формируется сознанием. Концептуализировать один и тот же недоступный восприятию аспект «реальности в себе» можно по-разному, то есть можно создать альтернативные сущности, которые одинаково успешно будут его репрезентировать. Нет и не может быть единственно верной концептуализации реальности, а следовательно, и научной теории.

7. Концептуализация «реальности в себе» далеко не всегда удачна. Неадекватная концептуализация создает в дальнейшем трудности для познания и порождает множество псевдовопросов. Учитывая несовершенство нашей концептуализации мира, мы должны постоянно проводить ревизию своих концептов.

8. Создание исследователями иного варианта концептуализации той же области «реальности в себе» всегда сопровождалось сменой научных теорий. И наоборот, любая революция в науке всегда начиналась с радикальной ревизии ее базовых концептов и репрезентируемых ими сущностей, то есть с иной концептуализации реальности и создания новых сущностей.

9. Сущности, обозначаемые базовыми понятиями любой науки, не следует искать в «реальности в себе». Все они сформированы концептами (и понятиями), выстроенными человеческим сознанием, то есть созданы и помещены в окружающий мир человеком.

1.2.3. Вербальные психические конструкции и концепты

§ 1. Чувственная основа вербальных репрезентаций реальности

Н. Хомский (1972, с. 126) и его многочисленные сторонники и последователи полагают, что существуют так называемые врожденные языковые универсалии[53 - «Универсалии языковые – свойства, присущие всем языкам или большинству из них» (Лингвистический энциклопедический словарь, 1990, с. 535).]. Он (1972, с. 144) обращает внимание на несоответствие между немногочисленными и некачественными исходными данными, которые, по его мнению, представляет собой язык окружающих ребенка взрослых людей, с которым сталкивается ребенок в процессе обучения языку, и возникающей, тем не менее, у ребенка в результате обучения сложнейшей и стройной системой его собственного языка. Автор замечает, что носитель языка знает множество вещей, которым вовсе не обучался, и его языковое поведение, по-видимому, невозможно объяснить.