С новым счастьем

– Если что, ты знаешь, где я.

Чуть скривив рот в ухмылке, Ингрид закрыла за Дмитрием дверь.

2. Дмитрий Одинцов. «Если женщина неправа, извинись!»

Покидающие свой дом навсегда или на время делятся на две категории: те, кто имеет место, где приклонить голову, и те, у кого такого места нет.

Мне повезло. Я всегда могу остановиться у Хольгера, брата жены. Насчёт всегда я, конечно, сильно преувеличил. Семейная жизнь без ссор не обходится. Это то, что я называю рабочими моментами. Что-то из рубрики «Милые бранятся – только тешатся».

Последний рабочий момент оказался из ряда вон. Во-первых, обвинение, предъявленное мне Ингрид, нелепей нельзя и вообразить. Во-вторых, она диалогу предпочла монологи. Мы совершенно не представляли себе эти монологи в границах одной квартиры. Следовательно, чемодан – порог – Хольгер. Нетрудно догадаться, что чемодан оказался в моей руке…

Ингрид не испытывала ни зависти, ни ревности к отношениям между её братом и мной. Мы считали Хольгера нашим ангелом-хранителем. Он вёл нас – меня и Ингрид – друг к другу мягко и незаметно. По крайней мере, мне так казалось тогда, двадцать лет назад. Хольгер, скорее, удерживал нас от неверного, по его мнению, шага. Он никогда не спешил обвалить на нас помощь и терпеливо ждал, когда мы сами к нему обратимся. Но и в этом случае наш «ангел-хранитель» ориентировал нас на самостоятельное шевеление извилинами.

Совсем как мой отец, который много лет мотался по геологическим экспедициям, а в короткие промежутки между ними проверял, правильной ли я дорогой иду. В каждую свою побывку отец обогащал меня какой-нибудь житейской мудростью или жизненным уроком. Став студентом, я учился у отца заочно.

С далёкого детства до «эпохи Ингрид» я нёс клеймо чужака, приобретённое не без участия Олега. Мы знакомы давно, чуть ли не с детского сада. Но назвать наши отношения дружескими я бы не рискнул. Олег, бесспорно, – лидер. Очевидно, начитавшись романтических книжек, он возомнил себя рыцарем, который позарез нуждался в прекрасной даме и оруженосце. Прекрасных дам он менял быстро и безжалостно. Я же продержался до «последнего звонка».

Олег подобрал и обогрел меня в классе третьем или четвёртом. Мне тогда доставалось от задиристых сверстников и школьников постарше за излишнюю пухлость, очки и пятёрки. В классе седьмом-восьмом эти наезды прекратились, но в моём адъютантском положении ничего не изменилось.

В университете Олег наконец обрёл прекрасную даму. И я бросил ему вызов: осмелился побороться за внимание Виолетты, прекрасно понимая при этом, что мне тягаться с Олегом не имеет смысла.

Отношения с девушками меня огорчали ещё со школы. Тогда я служил для них подобием фона, на котором блистали более продвинутые. В университете мне отводилась роль умного пустого места: получить информацию по интересующей теме, тут же отвернуться и самозабвенно обсуждать наряды или подробности встреч с ухажёрами. То ли дело Олег, нарцисс и пошляк. Вокруг него, сколько помню, представительницы прекрасного пола и в школе, и в универе всегда водили хороводы. Он же, вознесённый на пьедестал, высматривал первых красавиц, из которых выбирал самую умную.

Проиграв поединок за Виолетту, я тем не менее обрёл независимость. Так закончился первый курс. На последующие два года я лёг на грунт, закопался в ил и грыз гранит науки с самого дна учёбы, изредка наблюдая в перископ за происходящим на поверхности.

Тогда и произошло то, что Ингрид впоследствии назвала «одинцовским языческим (в смысле языковым) чудом». Я ощутил её первые знаки внимания ещё на вступительных экзаменах. Мне это очень льстило, тем более что Ингрид, «всамделишная» немка, до пяти лет не говорила по-русски. Увлечённый поединком за внимание первой красавицы я не замечал, что за восторгами от моего владения немецким Ингрид скрывала нечто большее.

Закончив первый курс, к своему удивлению и стыду только на «хорошо», я решил отложить на время женский вопрос и вплотную заняться плюсквамперфектами с претеритумами, нибелунгами с эддами, зигфридами с лорелеями и фаустами с мефистофелями. Я бесконечно им благодарен за быстрое (что-то около трёх месяцев) и успешное лечение от фантомных болей, вызванных тем, что Виолетта выбрала не меня.

В разговоре с Ингрид перед уходом я, каюсь, сильно преувеличил, заявив, что мои мучения длились весь второй курс. Нет, конечно. К зимней сессии они растаяли аки дым без огня. Кстати, Ингрид, сама не зная, помогла мне выздороветь.

Семинар перед зимней сессией. Ингрид читала доклад о миннезингерах. Вдруг в удручающе сером небе солнечный луч пробил прореху и укутал Ингрид ярким светом. И в тот же миг тихий гадкий утёнок стал превращаться в белого лебедя.

Я смотрел на эти метаморфозы восхищёнными глазами. Мне показалось… Да нет же! Я увидел и поверил, что солнечный луч осветил в Ингрид никем прежде не узнанную красоту. Сразу же вспомнилась «Некрасивая девочка» Николая Заболоцкого. Когда-то я безуспешно пытался выдавить из себя гетеро-версию. Пришлось признать, что идея о некрасивом мальчике оказалась мертворождённой…

Но воплощение одного из моих любимых стихотворений – вот оно!.. Прочитав доклад, идёт на место. Я не ожидал, что Ингрид посмотрит в мою сторону. Через пару секунд я напялил железную маску, непроницаемую и бесполезную. Но она поняла, что спрятано под моим забралом…

На первом курсе Хольгер назвал наш любовный четырёхугольник – я, Ингрид, Виолетта, Олег – ДИВОм… от которого в начале третьего курса остались только воспоминания. К этому времени я уже порядком намаялся неизвестно от чего защищаться. Олег и Виолетта изображали счастливую пару, время от времени разыгрывая на людях свои семейно-показные репризы.

День рождения Ингрид, десятое сентября, отметили узким кругом: именинница, Люда Сухарева, её соседка по комнате в общаге, и Хольгер. Я немного поприсутствовал. Неуклюже поздравил и, сославшись на головную боль, ушёл. Уже в дверях я ещё раз извинился перед Ингрид и отдал ей конверт с моим подарком – весьма свободным переводом на немецкий стихотворения «Некрасивая девочка».

На следующий день я боялся посмотреть Ингрид в глаза. Но она первая подошла ко мне, взяла за руку и негромко сказала: «Спасибо, Дима, за подарок». Затем стремительно поцеловала меня в щёку и, как обычно, поинтересовалась моей готовностью к предстоящему через пару недель семинару.

За неимением собственного опыта отношений с противоположным полом я обращался, так сказать, к альтернативным источникам: книги, кино, рассказы знатоков. Оттуда я сделал вывод, что нельзя смешивать два больших и, по сути, равноценных чувства – любовь и дружбу. К Ингрид я испытывал именно эту взрывоопасную смесь. Опять же чужой опыт подсказал ещё одно правило: из дружбы может возникнуть любовь. Но не наоборот: дружба её похоронит. Классическая и, в общем-то, бессмысленная фраза «Давай останемся друзьями» для меня означала только одно: любовь отвергнута. В итоге ни того, ни другого.

Я решил идти от дружбы к любви, не забывая при этом правило для подобного случая: идя от дружбы к любви, не топчись на месте. По правде говоря, эта теоретическая заумь не очень-то меня вдохновляла. То ли дело – пришёл, увидел, победил. Или не победил. Но я остался стоять на месте, не зная, как расценить поцелуй Ингрид. И в итоге «продружил» ещё два года.

Сейчас, по прошествии двадцати лет, я так и не определился: считать ли моё топтание на месте ошибкой или нет. Я не мог не видеть, что девушка ждёт от меня смены дружеских отношений на более романтические. Да и сам я уже изрядно тяготился нашей ни к чему не ведущей дружбой и решил сделать Ингрид предложение. Я рассчитывал осуществить это перед госэкзаменами, чтобы совместить свадьбу с вручением дипломов.

Но мои расчёты пришлось срочно скорректировать и быстро принять, не побоюсь пафоса, судьбоносное решение.

На последнем курсе, зимой, в начале февраля, во время паузы между парами Хольгер отозвал меня в сторону и, как он выражается, «промежду глаз» ошарашил меня новостью о переезде в Германию. Виза-приглашение действительна до октября текущего года, а уедут они в июне-июле.

– Так что решай, Димон. Ингрид всё ещё ждёт, всё ещё надеется. Она по тебе, балбесу, аж со вступительных сохнет.

– А как же отец?.. Он остаётся один.

– Я сказал как есть. Теперь твоё слово. Но если Ингрид уедет одна, ты её больше не увидишь.

– Она в любом случае уедет одна. Что можно сделать за самое большее полгода?

– Многое, Димон. Расписаться. А потом подавать документы на воссоединение.

– Мне надо поговорить с отцом.

Форс-мажор, выскочивший словно прыщ на деликатном месте, заставил меня действовать решительно. Но прежде – расставить все точки там, где они нужны.

Ингрид: кто она для меня?.. Кто мы друг для друга?.. При невзрачности внешних проявлений наши отношения обладали мощным внутренним напряжением, едва ли не стоившим им разрушением. В конце-то концов, сколько ещё можно дружить?! Моё топтание на месте могло мне обойтись очень дорого.

На следующий день я рассказал Ингрид о своих чувствах к ней. Вероятно, в моём признании рассудок преобладал над страстью. Она молча улыбнулась. «Наконец-то. Дождалась!» – рискнул я угадать её мысли. И снова – молчание и смущённая улыбка.

Её джокондовский облик, родом из моего разговора с Хольгером, подвигнул меня к предложению пожениться.

– Знаю, Дима, я не из тех женщин, глядя на которых мужчины распускают свои павлиньи хвосты. Поэтому я тебе очень благодарна даже за такое признание. А твоё предложение я принимаю условно. Тебе ещё необходимо поговорить с отцом…

– Хорошо, Инга. Оставим всё как есть.

Итак, мне предстояло сделать то, против чего и я, и отец были против – поставить перед фактом. Не женитьбы, конечно, а её последствий.

К завершению моей учёбы отец уже три года как расстался с мамой: вероятно, устав от «запаха тайги», она сменила романтику на комфорт, предоставленный областным чиновником. Но отец тем не менее жил не один, а с милой и (да простится мне такое сравнение) уютной женщиной, хотя её должность завуча в колледже этому не способствовала.

Сразу после знакомства с Катей, дочерью Нины Семёновны, подруги отца, мы договорились называть друг друга двоюродными братом и сестрой. Я взял с неё обязательство еженедельно присылать мне отчёты о происходящем в семье.

В ближайшие выходные мы с Ингрид и Хольгером отправились к моему отцу. Он представил им Нину Семёновну и Катю как свою семью. И произошло то, чего я со страхом ожидал. «По протоколу» всё выглядело как полный ажур: я получил благословение на брак и отъезд в Германию. Но как мне оправдаться за мгновенно состарившегося отца, украдкой смахивавшего слезу?.. Кто ответит мне на этот вопрос?.. Неужели Инга не видит, что по сравнению с ним всё мелко и суетно? Какая-то обида, какая-то ревность… И это после моего расставания с родительским домом, после нашего медового месяца, когда она, простившись со мной, уехала всё-таки не одна.

Похоронив отца, я стал острее ощущать тоску по жене и дочери. Я вернулся к ним, пробыв в опустевшем родном городе две недели, проведя последние дни на кладбище.

На могиле отца я вспоминал его уроки, отдельные, навсегда поселившиеся в памяти фразы. На той прощальной встрече Катя поздравила меня и Ингрид с помолвкой и пожелала нам счастья на новой родине. На что отец заметил, что родина всегда одна, всё остальное – место жительства. И, обращаясь ко мне, добавил:

– Расставания и встречи неразрывно связаны друг с другом. Сейчас они для тебя расположены именно в этом порядке. Придёт время, и они поменяются местами. Встречи станут важнее расставаний.

3. Ингрид Шмидт. Исповедь некрасивой девочки

Дима ушёл. Я осталась одна перед кучей вопросов.

Что сказать Алисе?.. Как жить с этой правдой?.. И правда ли это?.. Не придумала ли я предательство?.. Устав от выстраивания свалившихся проблем в некую логическую последовательность, я пришла к выводу, что решать их надо по мере поступления.

Пришла из гимназии Алиса. Я приготовилась ей что-нибудь соврать. Но, вероятно, атмосфера в доме оказалась настолько тягостно-напряжённой, что дочь спросила напрямик, не поссорилась ли я с отцом. Я рассказала и о своей находке, и о дознании. Ни то, ни другое не произвело на дочь ожидаемого мной впечатления. Вместо сочувствия и совместного раздувания обиды она попросила «не поднимать волн в тазике».