Девять унций смерти

– Ты догадался.

– Я даже догадался, где он ее выбросит, но… все равно не могу поверить, что он сделал это, – ответил лорд-канцлер.

– Я не догадался, но верю, – сказал Джеральд. – Верю, потому что понимаю. Сохрани ее, Берт.

«Что же ты такое понимаешь… король? – спросили глаза лорда-канцлера. – Почему он эту проклятую корону-то выбросил?»

«Он понял, что свободен, – ответили глаза короля. – Немыслимое, невероятное, почти невозможное для любого из владык счастье – любить окружающих тебя просто оттого, что они отличные ребята, а не потому, что они подданные, беречь и защищать их, повинуясь зову сердца, а не ледяному голосу долга. Господи, как же это… недостижимо».

На какой-то короткий, страшный миг Берту показалось, что его король, его обожаемый Джеральд, сейчас просто развернется и уйдет, уйдет вслед за Якшем, точно таким же жестом отбросив собственную корону, уйдет, не оглядываясь, вслед за несбыточным счастьем и вечной тоской всех королей, если они не придурки и не сволочи… за обычным счастьем простых людей – быть просто собой, и никем другим.

Это такая малость, это кажется таким незначительным, мимолетным, этого и вовсе не замечаешь… пока не лишаешься. Пока высокое предназначение или несчастная судьба не швыряют тебя в поток встречного ветра. И первое, что замечаешь, когда приходишь в себя, насмешливая ухмылка судьбы: ну что, дурень, попался?

Оторопев от ужаса, Берт со всех сил вцепился обеими руками в проклятую гномскую корону. Вцепился так, словно она была единственным реальным предметом в готовом вот-вот развалиться мире. Потому что если Джеральд…

Слава Господу, гномы состряпали корону на совесть – и сама не развалилась, и мир вокруг себя удержала. И Джеральд никуда не собирается, его-то никто с его поста не отпускал, Олбария, конечно, самая дурацкая страна на свете, но покамест небеса на нее не рушатся, Бог даст, и не обрушатся, особенно если постараться и все делать как следует. А раз страна никуда не делась, значит, и королю не след.

«Ты понял?» – чуть заметная усмешка в глазах короля.

«Да, Ваше Величество…»

Попробуй тут не понять.

– Сохрани ее, – повторил Джеральд.

– Для… него? – дрогнувшим голосом переспросил Берт, наконец ощущая, какая же она тяжелая, эта несчастная гномская корона.

«И как он ее таскал, бедолага?»

– Для того, на кого он пожелает ее возложить, – ответил король. И помолчав, добавил: – Ты ведь понимаешь, что ее необходимо сохранить? Пуще глаза беречь.

– Понимаю, – очень серьезно кивнул лорд-канцлер. – Сбереженная корона гномских королей может погубить Олбарию, уничтоженная – погубит ее наверняка.

– Именно так, – кивнул король.

«Это такое счастье, что ты все понимаешь. Все. Даже то, чего не понимаю я сам…»

* * *

Первый вечер наверху. Гномы ставят палатки, жгут костры, жарят доставленное людьми мясо, пьют подаренное Его Величеством Джеральдом пиво, спорят, ругаются, обустраивают лагерь, пробуют приготовленное мясо, обжигаются, дуют на обожженные пальцы, ворчат, что все пригорело, что здесь, наверху, все не так, вот даже мясо… возятся в темноте палаток, ищут потерянные впотьмах и впопыхах вещи, сокрушаются по поводу оставленного в Петрии добра, степенно рассуждают о возможностях обещанного им рудника, между делом припоминают друг другу старые обиды, опять спорят, ругаются, молодежь открыто, напоказ целуется, а кое-кто, кажется, уже и не только целуется, впрочем, в темноте не разобрать, да и времени на это нет, прежние устои рухнули, новые еще не возникли – кто теперь может сказать, что можно и чего нельзя? Похоже, что сегодня можно все – или, во всяком случае, многое… по крайней мере тем, кто делом не занят. Есть же на свете счастливчики и счастливицы!

Граница, отделяющая гномов от сопровождающих их людей, весьма условна, то тут, то там завязываются какие-то общие беседы, хорошо хоть, до ссор дело пока не доходит. Но ведь никто не может пообещать, что этого не случится. Случиться может все, причем в любой миг. Вот и жди, когда это произойдет, гадай, что именно сделается и как потом все это поправлять. И радуйся тому, что пока все тихо. Пытайся насладиться всеобщим послушанием гномов, пусть и весьма-весьма относительным. Что? Как-то не очень? Привыкай. Такова теперь твоя роль и твоя доля. Должен же кто-то этим заниматься.

А вообще… плохо быть владыкой!

Хорошо остальным – сиди себе у огня, пей пиво, ешь мясо, дожидайся обещанных «безбородым безумцем» звезд небесных да переругивайся от скуки с соседями!

А владыке? Да ничего подобного!

– Не была бы такой дурой – ушла бы вслед за Якшем! – буркнула в сердцах юная гномка. – Как же вы все мне надоели!

Ей приходилось то и дело улаживать мелкие дрязги своих соплеменников, грозящие как минимум скандалом, а то и похуже чем. Хорошо еще, хоть Мудрые Старухи помогали да некоторые Невесты – те, у которых хватало сил и желания оторваться от поцелуев и более смелых экспериментов… таких, увы, было не слишком много. Вот и старайся, владыка, одна за всех, а то, что тебе говорят вместо «спасибо»… Эх, да что уж там! Это остальные отдыхали, а у нее свободной минутки не было.

Впрочем, не только у нее, вовсю старались те, кто создавал ей эти проблемы. Вот уж кто трудился не покладая языка!

Хорошо было Якшу. За ним стояла традиция. Он правил долго, ему повиновались привычно, не задумываясь. О чем тут задумываться, в самом деле? Якш сказал, значит, так надо. Да и в самом деле, как это можно – Якшу не подчиняться? Никогда такого не было. А раз не было, значит, и быть не должно.

А еще он был прирожденным владыкой. Да он одной силой своей личности делал любой приказ непререкаемым. Его слово расплавленным металлом стекало по желобу в готовую форму и, остывая, становилось Законом. Обычаем. Традицией. Так то – он, Якш. Настоящий владыка. Подлинный.

А ей как быть? Власть взяла нахрапом. Выхода не было, потому и взяла, выхода не было, потому и отдали, а тут еще и Якш поддержал, что может быть лучше?

Лучше.

Это тогда казалось, что лучше. А теперь-то как? Якш ушел, а собственного авторитета не так чтобы уж очень. Его еще заработать нужно – авторитет.

Юная владыка горько усмехнулась, сообразив, что самая частая фраза, которую она произносит уже почти машинально, не задумываясь:

– Горло перережу!

«Скоро я буду с ней просыпаться вместо „доброго утра“, потом она начнет мне сниться, а потом я буду отвечать таким образом на все, что мне скажут, и даже на то, о чем промолчат».

«И после смерти меня нарекут „Грозной“, не иначе. А как еще наречь сумасшедшую девку с ножом и этаким милым присловьем на устах?»

Да уж, изумительная фраза. В самый раз для юной непорочной Невесты. Впрочем, она уже и не Невеста. Владыка не может быть Невестой. Владыка не может выйти замуж, только жениться. Ни один гном не посмеет взять в жены владыку, так что о личном счастье лучше просто забыть. Владыка должен думать об остальных, а вот остальным о нем думать необязательно. И они пользуются этим своим правом, с превеликой охотой пользуются.

Ну вот… опять.

Что-то орал, требуя немедленного почтения, старейшина Пихельсдорф, не отставал от него и старейшина Унтершенкель. Что-то бурчали прочие собравшиеся возле этих двоих старейшин.

«Не слишком ли много у нас старейшин?»

Юная владыка вздохнула и устало направилась в сторону, откуда доносились ясно различимые вопли главных скандалистов и неразборчивое, но оттого не менее грозное бурчание остальных.

«Кто знает, кто может знать, что еще придет в их дурацкие головы в следующий миг?»

«Ничего хорошего, можно не сомневаться. Хоть в чем-то можно не сомневаться. Это утешает? Или должно утешать?»

– Мы должны были первыми приветствовать Владыку людей! Первыми после Якша! – выдавал старейшина Пихельсдорф.

«Ага! Давай, разоряйся! Не удалось тебе свое жирное брюхо на самую середину выкатить, вот тебе и неймется, обделенный ты наш!»

– Мы должны были быть даже раньше Якша! Он больше не владыка! Не владыка! – вторил ему старейшина Унтершенкель. – А мы – это мы! Родовитее нас нет гномов! И Джеральд должен был приветствовать нас, а не этих выскочек! Почему он оказался в центре, а не слева, как положено по этикету?!

«Потому что у людей другой этикет, старый безмозглый кретин!» – хотелось сказать юной владыке, но она в который раз сдержалась, подошла и вежливо поинтересовалась, чем именно недовольны два скандалиста и чего им хочется.

– Нужно немедленно повторить церемонию! – возгласил Пихельсдорф.

– Да! – тут же поддержал его Унтершенкель. – Повторить!