Вытрезвитель

Вытрезвитель
Сергей Решетнёв

12 рассказов о жизни в провинции. От абсурда до философской притчи, от приключений до натуралистического бытописания, здесь кипят страсти и ведутся философские диалоги, люди взрослеют, проходят через испытания, находят любовь, всё, как в больших городах, но, быть может, чуть-чуть больше простоты и честности в людях, больше жестокости и милосердия.

Вытрезвитель

Сборник рассказов

Сергей Решетнев

© Сергей Решетнев, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Сердцебиение

Тридцатьдевятый день рождения вообще не хотелось праздновать. Хотелось тихо посидеть дома. Тем более будни. Ну, почти так и получилось. До субботы держал глухую оборону. Но перед выходными нарисовались друзья. Старые друзья, все как один моложе, а значит, оптимисты. Пороха не нюхали.

Тридцатьдевять лет это уже старость. Это такая старость, что просто никого не хочется видеть. Потому что ничего не сделано по Чехову. А всё – по Достоевскому. То есть – по идиотски. Несть числа бедолагам, таким как я. Только многим всё равно, они не рефлексируют, а я вот даже слово такое знаю – «рефлексия». Верный путь к депрессии. То есть – хандре, каковая у нас за болезнь не считается.

И появились друзья. Танк, Горец и Садовод. Танк был на машине. Ну как на машине… на Жигулях. Цвета зимы. Права у него забрали ещё в мае. За вождение в нетрезвом виде. Дело в том, что Танк живёт один. Четыре года он строит дом. Он его уже построил, хороший дом, в три этажа. Но осталась внутренняя отделка. Бесконечный процесс. По будням в рабочее время Танк пашет, как трактор, чтобы заработать на расходные материалы для внутренней отделки дома. А вечерами и в выходные Танк занимается внутренней отделкой дома. Так что Танку не до личной жизни. Да и друзей он видит редко. Потому что дом Танка стоит на окраине, да ещё и на горе, куда ведёт петляющая между садовыми участками ухабистая, извилистая… не дорога, а так… колея. Поэтому без машины Танку никак нельзя.

Иногда Танк срывается. Ему надоедает зарабатывать и отделывать. Он хочет общения. Мы берём пиво, и бьёмся всю ночь по сети. Мы оба привязались к этой стратегии, к одной карте. На этой карте разыгрывается наша драма. Каждый раз одна и та же, и каждый раз разная. Как в мистическом аду, сталкиваются две армии, русские наступают на немцев, фашисты прут на советских, снег, лязг гусениц, выстрелы, взрывы, кровь, пиво, рыба или шашлык, и снова снег, лязг гусениц, «Яволь!», «Будет сделано!», взлетающие к небу деревья, распадающиеся на брёвна избы, осыпающаяся кирпичная кладка многоэтажек, остовы подбитых машин, зловещий гул самолётов. К утру число погибших с обеих сторон переваливает за десятки тысяч. Но может всё закончится и молниеносно, так как планировали фрицы – блицкригом. А – не зевай!

Все проблемы: нехватка денег, личная жизнь, дурость начальства, мировая политика и вселенские катастрофы – всё исчезает. Остаётся только это поле битвы. В голове словно открывается форточка, помещение проветривается. Мозг блаженствует, отдыхает. Вернее та часть сознания, которая ответственна за… всё за успешное выполнение работы, плана, за семью, за гражданский долг. Зато просыпается дремлющий полководец. Персонаж, живущий в тебе, но нафиг не нужный в реальном мире. Всем до фонаря, что он у тебя есть, что он живёт и требует реализации. А тут он главный. Тут ему есть, где развернуться.

Другое дело сисадмин Горец. Ему наша детская стратегия кажется допотопной. В том мире, где обитает он, иные размеры оперативной памяти, жесткого диска, скоростей интернета и символов в пароле. Жизнь Горца выстроена с математической точностью – правильно. Правильная жена, отменная тёща, правильные дети: мальчик и мальчик. Он молодец. Он работает в солидном фонде, он купил дом на горе, потому и Горец. Такие люди продолжают род человеческий, благодаря им цивилизация жива и не сошла с ума. Он дружелюбен, но никогда не даст ни себя ни близких в обиду, он умён, но прост, он любит повеселиться, но знает меру. Проблема одна: вся его вселенная, постепенно, со временем закругляется, замыкается в семью, даже мы, друзья уже очень редкие гости. Ну, разве, что Танк, который сохраняет с женой Горца хорошие отношения. Мы же с Садоводом утратили запас доверия (как показали дальнейшие события – мнение жены Горца было о нашей компании правильным).

Непонятно всё же, почему Наташа (жена Горца) не любила Садовода. Садовод, в отличие от меня и от Танка, был, как и Горец, вполне себе семьянин. Вся его страсть к жизни – дом, жена, сын, сад, огород. В деле домоводства он стал педантом и академиком. Где бы Садовод не оказался – на берегу дикой горной реки или в пустыне, он тут же начинал обустраивать территорию, неизвестно откуда посреди безжизненного пейзажа появлялись стол, навес, очаг, шахматы и настольная лампа, которая чудом работала без всякого электричества. Он сам всё сделал в своей квартире, от шпаклёвки до полок. Он мог часами вдохновенно рассказывать, как лучше выращивать и хранить капусту, какие виды затирки существуют, и чем отличается оттенок «белоснежный» от оттенка «молочный». В общем, мы его сильно любили, поскольку слушали и терпели его неторопливую обстоятельность во всём.

Да, четвёртым был я. Старшим, но не самым мудрым. Иначе бы не допустил того, что произошло дальше. 39 лет, а ощущение, что жизнь прожита, ждать больше нечего. Нечего добиваться, не о чем мечтать. То есть мечтать, конечно, можно, но что толку? Если был талант, то уже бы проявился, были бы способности, уже бы реализовались. Весь капитал – в душе, да и оттуда потихоньку утекает в небытию через дырочки забвения.

Есть жена, но нет детей. Есть любовь, но нет счастья. И самое главное, что ощущаешь, что по каким-то там вселенским расчётам – всё правильно, всё так и должно быть. Иногда просыпается желание всё изменить. До первого понедельника, первой серьёзной проблемы, преграды. Обезволивание организма перед лицом надвигающейся неминуемой кончины.

Но впереди ещё множество печальных дней, которые надо было заполнить какой-нибудь галиматьёй. Если жизнь не вышла счастливой, то пусть будет, хотя бы, смешной.

Но друзья не оставляют в покое, даже пусть ты и полон пессимизма. Друзья приходят на помощь, даже если ты не хочешь их видеть. В этом особенность настоящих друзей. Они сами закупают водку и мясо, они сами планируют вечер, и только звонят тебе и сообщают, что намерены отметить твой день рождения, с тобой или без тебя – не важно, главное, что они соберутся, сделают очень вкусный шашлык, а ты… жопа такая, будешь кусать локти. Устав от их анатомимической нелепицы соглашаешься.

Жена милостиво разрешает тебе загулять. И ты готов носить её на руках. Это же золото, а не жена, ну кто ещё может разрешить провести время в такой шизанутой компании. Правда оно добавляет: «Передай Танку, если будут бабы, подожгу дом!» Мило улыбаешься, пытаешься шутить и оправдываться в ответ, но понимаешь – это не пустая угроза.

Вверх, до резиденции Танка просто взлетели. Это похоже на бобслей, только здесь машина катила вверх. Мы то наезжали на левую обочину, то на правую, давая крен то на один, то на другой бок не меньше сорока пяти градусов. Хором кричали Танку: «Осторожнее, блин! Перевернёмся же, придурок!» И думал: «Когда-нибудь перевернёмся. Точно перевернемся. Все перевернёмся».

Танк вообще любил гонять по гребням гор, по самым непроходимым, крутым и необъезженным дорогам. Особенно на мотоцикле. Однажды я согласился проехаться с ним в коляске. Мы не свернули шею только чудом. Мы мчались по майской грязи, рискуя поминутно сорваться по склону вправо или влево. Танк довёз нас до очередного острого горного гребня. Оттуда открывался невероятный вид во все стороны. Там можно было сидеть часами, просто сидеть и смотреть на город, на далёкую реку, на бескрайние перелески, холмы, взгорки, далёкие синие горы. Там всегда был ветер. И длинные сочные травы красиво стелились по этим ветром. И пахло этими травами, дымком и немного бензином от мотоцикла. И Танк всё спрашивал: «Ну как? Ну как?» «Да, здорово», – отвечал я. Но танку было мало, он не верил, он хотел полного восторга, он желал разделить ощущение от этой бесконечности, высоты, свободы. И было даже приятно его немного мучить, сдержанно выражая свои переживания.

Всё делается быстро. Хотя и вечер пятницы, хотя меня, Горца и Садовода жёны отпустили часов до двух ночи. Всё равно, мы понимаем, что нам этого времени наговориться будет мало. Мы быстро пьём, быстро разводим костёр, замирая на миг, восхищаемся видом с танковой террасы у дома (ночной, заснеженный ландшафт с редкими огоньками на противоположном склоне горы), восхищаемся, снова поднимаем стопки, обмениваемся новостями, спорим, навздёвываем мясо (руки стынут на морозе), шкворчит сало, на угли падает жир, вспыхивает пламя, посыпаем снежком, снова поднимаем стопки, наконец, за меня, за мои года, чёрт бы их побрал. Ждём шашлык, замерзаем, идём в дом, сидим на кухне в подвале, треп, треп, треп. Вспоминаем про мясо. Выходим наружу. А, не сгорело! Снимаем, навздёвываем новую порции. Едим, пьём, смеёмся. Выбегаем на улицу, мочимся в снег все вместе, выстроившись в ряд, глядя на луну. Снова шашлык, водка, смех. И тут как-то всё притормаживается, пробуксовывает. Разговоры пошли по кругу. Танк дарит мне книгу. Маркеса про колумбийского моряка, которого выбросило волной за борт, и он несколько дней плыл по морю на плоту, один.

Включаю ноутбук. Так-то планировался батл. Но Танк отвергает эту идею. Компа два, а потенциальных участника четверо. Кому-то придётся поскучать, не справедливо. Да и не такие уж поклонники нашей игры Садовод и Горец. Они хотят общения.

Из нас четверых у меня одного нет прав. Но я готовлюсь. Уже полтора года. Включаю программу сдачи экзамена ПДД. Знающие друзья подсказывают, и чаще неправильно. Как они вообще получили права? Пять попыток и всё без толку. Ладно, или они уже настолько хорошие, или правда подзабыли правила. Ну их, пора домой.

Сначала как-то все возражают, мол, мало посидели, надо ещё, да ещё рано. Куда рано-то? – два часа уже. Ладно, все понимают, когда-то и этот праздник закончится. Сбираемся. И тут Танк предлагает нас подвезти. Ну, не до дома, а так, вниз, до стоянки такси. Он горячо спорит с нами. Ну, какие в его районе могут быть гаишники, в три часа ночи-то, в ночь на субботу? Мы вяло советуем ему сидеть дома, мол, сами доберёмся. Однако – вяло, всё-таки приятно проехаться с комфортом. Хотя какой у Танка в машине комфорт: заднего сиденья нет. Садимся с Горцем на канистры. Садовод на пассажирское сиденье впереди Он, единственный, пристёгивается. А Танк, мало ему алкоголя в крови, берёт с собой на колени кота Кузю. Даже в усевшись в авто, мы продолжаем вяло уговаривать Танка не отвозить нас. Ну, хотя бы не гнать. Танк отвечает что-то вроде: «Всё нормально, я – трезв!» Охотно верим. На улице Танка никаких фонарей.

По газам, разворот, чуть не сносим соседский забор. Из под колёс – лед, снег. Дорога резко падает вниз по ледяной глубокой колее. Потом взмывает резко вверх, опять же по колее. Ровная площадка, нас заносит то вправо, то влево. Кричим втроём – Садовод, Горец и я: «Тормози! Тормози! Эй, потише на поворотах, перевернёмся же!» Танк отвечает смехом и коротким словом: «Не ссать!» Орет музыка из колонок сзади. Мы взлетаем ещё выше в гору, нас бросает с обочины на обочину, благо обочины здесь закругляются вверх, и мы не улетаем с дороги чудом. Достигаем пика, и ухаем вниз, вдоль тополиной аллеи, подлетая на замёрзших кочках, урча и позвякивая. Мы несёмся вперёд мимо спящих частных домов. Где-то там, между силуэтами спящих зданий и сквозь дыры заборов проступает яркими огоньками город, растянувшийся между горами, как бомж между сугробами, обмотавшийся горящей новогодней гирляндой. И плевать ему на мороз, и на свой вид, он видит сладкие сны в водочно-пивном токсикозе.

Резкий поворот направо, заносит зад влево, Танк пытается выровнять машину, бешено крутит руль, теперь нас заносит вправо, больше выровнять машину не получается. «Любое мгновение может стать последним, и даже это… вероятнее всего это», – совершенно спокойно подумал я. Я, который так боится смерти. Засыпая в постели. Просыпаясь утром, и думая о наступающем дне. Посреди суеты буден. В самом разгаре праздников. И особенно в тиши одиночества. Я был совершенно спокоен. Я ещё крепче взялся за ручку над головой слева левой рукой. Прижал рюкзак с ноутбуком к животу, вжал голову в плечи, согнул спину колесом и приготовился к удару.

Мы врезались точно центром бампера в железный столб забора какого-то заброшенного гаража. Вывернули столб вместе с бетонной основой. Машина плавно встала носом к центру Земли, хвостом к центру Вселенной, потом так же плавно повалилась на бок и перевернулась, опустившись на крышу. Музыка смолкла. Тишина. Темнота.

Полная ясность сознания. Я быстро нашёл ручку, перевернулся, открыл дверь. Выполз из машины. Почему-то пришла мысль о том, что она может взорваться. Как в кино. Но страха опять не было. Алкоголь? Адреналин? Сердце билось спокойно. Впервые за много месяцев я был абсолютно спокоен. С тех пор, как умерла мама. Не мог спать. Сердцебиение, сердцебиение. Никак его не успокоить. А тут такое спокойствие. Потом чуть тревожно стало за ребят. Хотя если я цел, то и с ними, верил, ничего не случилось серьёзного, но всё же, мало ли… «Эй, там, как самочувствие?!» Тишина. «Ну, хватит, давайте, выбирайтесь! Вова!» Слава богу, ответил! «Я» «Живой?!» «Живой». Горец выбирается из моей двери наружу. «Как ты?» «Нормально». Подходим с двух сторон к передним дверям. «Эй, там, в подводной лодке. Потери есть?» Молчание. «Бляха-муха, живы вы там?! Костя, Саша!» «Да живы, живы» «Выбирайтесь!» «Дверь не открывается». Танк и Садовод выползают на карачках через разбитое заднее стекло. При этом садовод режет руку. Это единственное ранение на четверых. Танк выглядит потерянным. Естественно – он вёл машину, и машина эта – его.

Авто лежит на крыше с краю дороги. Танк спрашивает Садовода: «Выключил?» «Выключил», – отвечает Садовод. Что он там выключил, если за рулём был Танк? Вокруг разбросаны канистры, на которых мы с Горцем сидели. Валяются колонки. На обочине сидит пушистый комок – это кот Кузя. Живой. Все живы. Мы начинаем смеяться. Материм Танка. «Говорили тебе, сука, не гони, не гони!»

Решаем что делать. Откуда-то появился человек, спрашивает, нужна ли помощь. Отказались, всё в порядке. Полицию, конечно, не вызываем. Прав-то у водителя нашего нет. Пытаемся перевернуть машину, раскачиваем, напрягаемся. Хорошо, что я в перчатках. Но машина катится вниз, скользит, крутится на крыше. Ситуация критическая, но я по-прежнему спокоен. Жалка Танка, но всё же – внутри какая-то спокойная радость: это – приключение! Мы обманули смерть! Мы – дураки, алкаши, придурки, но мы обманули смерть.

Прикидываю, что чуть ниже по дороге стоит магазинчик-вагончик, возле него с нашей стороны небольшой бетонный бордюр, если подкатить к нему машину и упереть в него, вполне можем перевернуть. Предлагаю свой план. Спорим, пробуем перевернуть на месте. Неудачно. Решаем всё-таки толкать до магазина. Машина скользит. Весело. Больше всего Горцу и мне. Садовод рассказывает как он по-настоящему испугался за нас и за себя, за то, что дети Горца и его сын останутся без отцов.

Толкаем, катим машину. Успел надеть рюкзак. Кузя идёт за нами. Колонки и канистры положили внутрь. Наконец, упираемся в бордюр, пробуем перевернуть. С первого раза не получается. Мимо идёт поздний прохожий. Парень предлагает свою помощь. Впятером мы переворачиваем автомобиль. Победные крики. Мы радуемся так, как будто совершили что-то значительное. Машина встала днищем на ступеньки. Танк забирается внутрь, пробует завести. Чудо! Завелась. Прокорябав дно о ступени, Танк съезжает к дороге, выруливает вверх, кричит нам, что доедет до дома и вернётся. Передаем ему в разбитое окно кота и переднее стекло в резиновой окантовке. Танк, громыхая и скрипя, уезжает.

И тут нас пробивает на смех. Всё-таки мы пьяные. Мы вспоминаем подробности происшествия. Смеёмся над своими страхами. Садовод рассказывает, как повис на ремне безопасности и не мог освободиться. Горец потерял ориентацию. Мне – хорошо, сердце бьётся ровно и спокойно. Я – с друзьями, мы попали в переделку, нам будет, что вспомнить потом, нас объединяет это событие, у нас есть общая история, наша дружба продолжается. Мы победили ситуацию, мы вышли вместе из боя. Может быть, нам действительно не хватает войны? Мы раскисаем в этой повседневной каше дней, нас разъедает ржавчина повседневных забот. Разве мы созданы были для этого? Наши сильные мужские организмы, неужели они для офисов и уютных диванов? Неужели наш мозг только для того, чтобы соображать: как больше заработать, как понравиться девушкам, как поменьше делать и побольше отдыхать? Чтобы принять какое-то важное решение мы советуемся со своими родителями или жёнами. Мы берём не высоты и города, а бытовую технику.

Возвращается Танк, пешком. Сочувствуем ему. Погрустневший друг просит простить его: «Я рисков вашими жизнями. Я – виноват». Мы хлопаем его по плечу. Мы счастливы, что живы. Не знаю как остальные, но я даже благодарен, что он снова дал мне почувствовать вкус жизни.

Я предлагаю ещё раз осмотреть место аварии – на всякий случай. И не зря. Находим номер. Да-а-а, оставь мы его здесь, Танка бы быстро вычислили, и неизвестно какое завершение имела бы эта история. Снова радуемся своей проницательности, удачливости, и тому, что всё обошлось. Но все заканчивается. Нас ждут дома, звонят наши жёны… Да… в ближайшие полгода нам вряд ли суждено теперь собраться такой компанией. Вряд ли нашим половинам понравится случившееся. А как им объяснить, что нам надо встречаться, пусть даже этот риск.

Танк уходит домой. Мы спускаемся вниз, разъезжаемся, возвращаемся по домам. И возвращается сердцебиение. Тревога. Страх. Почему мне не было страшно, когда было опасно? Почему мне страшно теперь, когда опасности нет?

Плохой любовник

Мне казалось, прошла вечность с того момента, как я осознал своё желание. И еще вечность с того дня, когда я стал думать, что со мной это никогда не случится. Просыпался в сладкой истоме, и, тихо мучаясь, бежал стирать трусы. Волшебный флер и всякая романтическая дребедень соседствовала в моей голове с грубым бытом.

«Сексуальность» Игоря Кона на книжной полке прижималась к Библии. Я с трудом пробирался через два этих гипертекста, отвлекаясь на облегчающие плоть, но отяжеляющие душу фантазии.

Ut ameris, amabilis esto. Хочешь быть любимым, будь достоин любви. Я старался. Я учил латынь. Я готовился в институт. Сочинял стихи. Давил прыщи. Перешел с электрической бритвы на станок. Обклеил комнату многозначительными высказываниями и лирическими пейзажами. Я штудировал Камасутру, застревая на первых страницах. На «Стыдливом объятье» меня бросало в жар, а на «Кабаньем ударе» я переставал улавливать смысл. После разрядки я уже не хотел читать, а до – не мог.

И все же страх, что это со мной никогда не произойдет завораживал, как картина с обнаженной женщиной. Иногда я принимался хохотать, потому что мир вокруг сговорился. Я открывал альбом живописи и умирал в объятьях «Двух таитянок» Гогена, я соглашался идти в кино с друзьями и весь сеанс любовался на шею девушки сидящей передо мной, природа была полна колышущихся при ходьбе узеньких бабочек-юбочек, набухших почек сосков выпирающих на футболках, валунов, омытых бушующей пенной рекой, порванных колготок баскетбольных сеток, мячей всех размеров, пирожков с повидлом, вытянутых дупел старых деревьев, лилий, слов «трахнуться» и «сношаться», и все приводило меня полуобморочное состояние. Я понимал, что крыша моя уже далеко от душевного дома, но тщательно скрывал свой недуг. Конечно, я общался с девушками, у нас была веселая компания друзей, мы ходили в походы, устраивали праздники, но все было настолько целомудренно. А может быть, из страха оказаться несостоятельным, я выбирал какие-то самые безнадежнее варианты, то влюблялся в самую активную, то в самую умную, то в первую красавицу, то в девочку такую толстую, что даже она не верила моим признаниям.

Было у меня два друга, братья Михаил и Алексей Секачевы, оба с юными мефистофельскими бородками, еще не женатые, оба учились на физмате. Оба прекрасно играли на гитаре. И Алексей и Михаил женились в одном возрасте, на девушках с одинаковыми именами Елена Юрьевна. Хорошо, хоть детей они назвали по-разному Аня и Андрей, но в те легендарные времена, братцы спали в одной комнате родительского дома. Спали сладко, и когда я за пятнадцать минут до начала первой пары входил к ним, Алексей и Михаил сопели, отвернувшись, каждый к своей стене. Я брал гитару и по причине полного музыкального кретинизма, брал несколько аккордов forte, и выводил старательно: «Над землей бушуют травы// А одно вон то, что справа:// Это я, это я! И мне не надо славы!» Воспитанные в восточных традициях беспрекословного подчинения родителям, они называли отца и мать на вы, а меня жирбосс или кабздец. Надо сказать я приходил регулярно, каждое утро. Разбуженные утренней песней братцы приступали к утреннему туалету, а я пил чай с вареньем на кухне с их обаятельнейшей мамой, которая называла меня Сергунчик, обстоятельно просвещала на тему пользы голодания и уринотерапии. Я уплетал ревневое, земляничное, малиновое, и надеялся успеть хотя бы на вторую пару. Алексей вслух комментировал: «Ты к нам приходишь, исключительно варенье жрать». От возмущения я пытался остановиться, и капал на стол. Алексей дружески злорадствовал: «Где жрем, там и срём». Мама братьев замахивалась на младшего полотенцем, а мне пододвигала варенье поближе: «Кушай, кушай, Сергунчик, скоро пост».

Я попробовал ничего не есть неделю. Мне перестали сниться девушки, на четвертый день я увидел во сне корзину огурцов. Что за огурцы, что за запах! Подушка мокрая от слюны.

Встречались мы и вечерами. Спорили о добре и зле. Вспоминали летние походы. Собирались в зимние. Желательно, чтобы в конце путешествия нас ждала какая-нибудь избушка и печка, пусть железная, но с запасом дров.

Этот вечер был не обычен, присутствовала девушка. Светлана была в короткой юбке (на улице -20), в черных чулках, и бесформенной цветастой кофте. Ну, ничего особенного, восемнадцатилетняя девчонка с большим узким шрамом на лице. Ореховые волосы и рыбный запах. Невысокая, плотная, с красными руками. «Живопись? Люблю живопись». Миша показывает свои рисунки, причем большей частью на конспектах по физике. Ну и заодно – мой шедевр, подаренный на День рождение под названием «Роза и самолет».

«Почему роза и самолет?», – улыбаясь, спросила Светлана.

«Ну, роза, хоть и красива, но летать не может», а самолет, хоть и летает, но не чувствует запаха розы», – пояснял я, смущаясь.

«И как же это можно понять из рисунка?»