Гремучая смесь

«Какие детишки?! Какое поле?! Мне еще пять лет в городе работать, какая семья?! Вот дура, так дура, аж противно!»

– Батюшка за мной хорошее приданое даст. – не унималась Марья. – У тебя живности домашней нету, так он всю живность за мной дает, кроме коня. Он сказал, что коня мужик сам должен покупать, потому как, поскольку конь в хозяйстве – первый помощник, ему и выбирать помощника. А еще он за мной тысячу рублев деньгами дает.

Тут Ивана перестало тошнить, не иначе как о приданом услышал. Услышать-то услышал, но не позарился. Марья, сама того не понимая, выход из сложившегося тупика ему подсказала.

«Значит, делаю так: пусть думает и все думают, что на приданое ее клюнул. Приданое и правда, неплохое, но рано мне, рано! Соглашаюсь, значит. Едем в церкву, якобы венчаться. А церква-то на пригорке стоит! От нее, к речке, очень даже крутой спуск получается. Вот туда я и ломанусь. Только бежать надо будет во всю прыть, не притормаживать, даже кубарем катиться, если что, ничего страшного. Пока опомнятся, сообразят что к чему, я уже у речки буду. Да и вряд-ли они под горку побегут с такой же прытью как я, остерегаться будут, а я не буду. Потом речку переплыть и прямиком на станцию, только не на ближнюю, на другую, ту, что подальше. На ближней меня в первую очередь отлавливать будут, а там не догадаются.

Можно конечно к барыне, но нет, не годится. Спрятать-то она меня спрячет, так родня Марьина усадьбу окружит, вон их сколько, и тогда все по-новой начинать придется. Да, пусть думают, что я на приданое купился. Еще посмотрим, кто кого. От солдатчины ушел, и от вас уйду».

– И в город я за тобой поеду. А как же?! Господь велел, куда муж, туда и жена, как нитка за иголкой. – тут любой догадается, что Марья, не дожидаясь венчания, уже считала себя женой, как перед Богом, так и перед людьми. – Мне дядька Федор рассказывал, какие в этих городах непотребства творятся…

«О чем он мог ей рассказать? Он, на своей одной ноге, дальше уездного, нигде не был, наверняка! Трепло! Надо будет ему вторую ногу выдернуть!»

– Там, он говорит, похабные женщины прямо среди бела дня на мужиков вешаются. А ты мой и только мой. Никому тебя не отдам! – Марья сильнее прижалась к Ивану. – Опять же, за тобой и уход, и догляд нужен. Кто тебе поесть приготовит да постирает? Придешь домой, а там все чистенько и приготовлено все, и я тебя жду-дожидаюсь.

«Так она, похоже, еще и ревнивая! От такой бежать надо, иначе жизни не даст. Какой дом? Опомнись, дура!»

– А мы комнатку снимем, маленькую. – как бы читая мысли Ивана, хорошо, что не все, продолжала Марья. – Нам большая и ни к чему. Зачем деньги тратить? Мы на них лучше что-нибудь полезное в хозяйство купим. А я тебе и на работу обед носить буду. Пусть все завидуют. Потому что я твоя жена, а жена должна следить за мужем, чтобы перед людьми не стыдно было. А то скажут, что же это ты за хозяйка такая, если у тебя мужик неухоженный и голодный ходит?

***

– Ну, долго вы там? – донеслось с улицы. – А то батюшка серчать будет.

– Одежку принесли? – не снимая головы с плеча Ивана, получается, прямо ему в ухо, закричала Марья.

Иван от неожиданности и от сильного Марьиного голоса, да еще прямо в ухо, аж подскочил:

«Да она, кажись, еще и придурочная. Хлебну я с ней горюшка, ой хлебну. Бежать надо, бежать, бежать, бежать, но не сейчас…».

– Принесли, принесли.

В дверь сарая робко и даже можно сказать, деликатно, постучали. Марья спрыгнула с сеновала, подбежала к двери, приоткрыла ее, взяла одежду и сразу же ее закрыла.

– Давай переодеваться, люди ждут и батюшка сердится, слыхал? – и принялась, нисколько не стесняясь Ивана, раздеваться.

– Ты бы хоть мне постеснялась. – невольно вырвалось у Ивана.

– А что мне тебя стесняться? – затараторила Марья. – Жена мужа стесняться не должна и не обязана. Перед кем, как не пред мужем мне раздеваться? Больше не перед кем! Одевайся, давай. Держи свой костюм.

«Видать крепко я ее занозил. Во дела! Господи, помоги! – Иван взял протянутый Марьей костюм. – На плечиках, чтобы не помялся, как у барина. Это что же, они для меня новый костюм купили? Наверное, дядя Кондрат из приданого вычтет».

Иван тоже принялся одеваться, а куда денешься?! Пиджак, штаны, да и рубаха, оказались не из дешевых:

«Не поскупились, мать их! Не барская одежа, конечно, но и не крестьянская. Скорее, купецкая. Ну да ладно, дареному коню, как говорится. Хотя, к каким чертям, дареному? Наверняка дядя Кондрат из приданого вычтет. Я бы вычел…»

Вершиной Иванова свадебного наряда были сапоги. Хоть и предстояло находиться им на Иване в самом низу, по своей красоте и фасонисости, они безусловно были на самом верху. Мало того, что хромовые, других и быть не могло, так еще и бутылками. Если говорить барским языком – последний писк моды, хоть и купеческо-крестьянской.

– Какой ты у меня красивый! – глядя на Ивана прошептала Марья, затем подскочила к нему и впилась жадным, прямо-таки каким-то ненасытным, поцелуем. И тут же. – Мы готовы!

«Точно, чекнутая. – подумал Иван прочищая ухо после Марьиного крика».

***

На улице все уже было приготовлено. Сначала, как водится, Иван с Марьей подошли под родительское благословление. А пока шли, Марья успела прошептать:

– Насчет одежки ты не беспокойся. Сестра моя, Катька, ее соберет и домой отнесет. А после я все постираю и отглажу, лучше нового будет, залюбуешься.

Ясно дело, благословление было получено, хоть мать, тетка Прасковья и всплакнула, а отец, дядька Кондрат, хмурился. Но ничего, не поделаешь, родителям положено так себя вести. Да и как же иначе, если пришел, наглец и подлец, и увел доченьку-кровинушку-красавицу из родительского дома в свой дом, в котором еще неизвестно что и как будет. Разумеется, но это так, для того, чтобы все было по-честному. То, что не Иван увел, а наоборот, его увели, никого не смущало. Положено, чтобы Иван увел, значит, так оно и есть, и никаких гвоздей!

Тут и родня поздравлять кинулась, а их человек пятнадцать собралось, обнимали, целовали, ну и все такое. Что интересно, почитай все, упрекали Ивана в наглости и бесстыдстве, но незлобливо, а так, больше для порядка.

«Вот интересно, – каждый поцелуй оставлял на щеках Ивана свой след, как печать в документе, мало приятного. – если бы я прорываться начал, они такими же добрыми были? Вряд-ли. Тогда меня, наверное, дядька Архип один и поцеловал бы, и то, в лоб. Тьфу, исслюнявили всего, и не утрешься. Ладно, речка, она все смоет».

После Марьиных родственников, молодых стали поздравлять собравшиеся односельчане. Вот они, как раз, в отличии от молодых и Марьиной родни, находились в абсолютно беспроигрышной ситуации.

Судите сами. Если бы Иван сбежал, ну случилось бы так, чудеса, они ведь бывают, правда, редко, тогда же сколько всего можно рассказывать и пересказывать тем, кто всего этого своими глазами не видел? А сколько сверх того наврать? То-то же!

Ну а если второй вариант, который как раз и получился – все ладом и миром закончилось, значит на свадьбе можно будет есть-пить власть и вдоволь, покуда не лопнешь. А потом, немного отлежавшись, а вернее, проспавшись, все по-новой. Кондрат, он хоть мужик и прижимистый, а все правильно, так и надо, раз хозяин, на свадьбу не поскупился. Приготовления были такими, что все только диву давалась. Да, кстати, о предстоящей свадьбе в деревне знали все, кроме Ивана. И что интересно, ведь никто не сказал ему, не порадовал. А почему? Наверное, потому что так бы было не интересно.

***

Тройка, запряженная в коляску, вылетела так стремительно, что оставалось только удивляться, куда подевалось почтенное купечество и цыгане во главе с пьяным медведем? Коляска, да еще с такой прытью, как нельзя лучше подходила им, а не простым, деревенским парню с девкой. Более того, экипаж, а по другому и не назвать, был ну просто в пух и прах разукрашен цветами да лентами, что даже вблизи походил на городскую ярмарку, по случаю большого праздника.

«Барская. – глядя на коляску подумал Иван. – Значит и барыня в курсе. А если коляску дала, да еще вместе с Занзибаром, значит согласная, чтобы меня женили, сука. – Ивану стало как-то не то, чтобы обидно, грустно ему стало. Получается, обманула его барыня, обманула и предала. – Ну стерва, не важно, женят, не женят, на пушечный выстрел к тебе не подойду, вон, Занзибару глаза свои бесстыжие строй».

Не подумайте чего такого, Занзибар, это не коренной и не пристяжная, это барский кучер, имя у него такое. Как его звать на самом деле, в деревне никто не помнил, а спросить было не у кого, он, как Иван, тоже, без родни мыкался.

Лет пять-семь тому назад случилось, купил барин жеребца, породистого такого, красавца, просто загляденье, ну и, само собой, имя ему дал лошадиное, Занзибаром назвал.

А вот дальше неизвестно что получилось, говорю же, давно было, толком уже никто не помнит. То ли кучеру жеребец понравился до такой степени, что дворня от него только и слышала: Занзибар да Занзибар. А может слово никому незнакомое уж очень понравилось, только дозанзибарился кучер, прилипло это имя к нему, а жеребцу пришлось другу кличку дать: то ли Огоньком назвали, то ли еще что-то, на огонька похожее.

Барин конечно, и не раз, объяснял кучеру, что на самом деле обозначает это слово, но, похоже, тому было все равно. Да и не в кучере дело. Он-то может и осознал, что негоже человеку островом называться, вы попробуйте в этом дворовых убедить. Да что там дворовых, деревню тоже, и не одну. Так и остался кучер островом Занзибаром, ничего не поделаешь. Впрочем, его это нисколько не смущало.

Молодых усадили в коляску, остальным, что родственникам, что не родственникам, делать в ней нечего. Которые родственники, так на телегах до церквы доедут, благо, среди Марьиной родни голодранцев и в помине не было, все как один – справные хозяева. Разве что дядька Архип, тот да, ни пришей, ни пристегни, но зато здоровый, как та колокольня, а значит – простительно.

Ну а любопытствующим, а по правде сказать, охотникам до дармового угощения, в церкве так вообще, делать нечего. Их место за свадебным столом. Им там много дел предстоит: «горько» кричать, а самое главное, под это «горько» горькую не забывать пить, и закусывать. Опять же, кто как не гости будет убеждать друг друга в том, что молодые просто чудо как хороши и прямо души друг в дружке не чают? Сразу видно, любят один другого без памяти. Так что, жизнь предстоит им долгая и счастливая, а за это и выпить не грех.

Дружки-подружки, так те около церквы молодых дожидаются. Нечего им около сарая делать, правде жизни в глаза смотреть. Ведь, и это очень даже не исключено, что первый и успешный опыт по приведению Ивана в состояние совета да любви, причем любви до гроба, может быть применен и к некоторым другим любителям сеновалов.

Все расселись по телегам, молодые в коляске, разумеется, и уже было собрались чинно ехать в церкву, присутствовать при торжественном соединении двух любящих сердец, как вдруг…

Я не специально это придумал, оно на самом деле так случилось. Есть такая народная мудрость: «Вожжа под хвост попала». Значений у этой мудрости много, но не в этом дело. Дело в том, что на этот раз вожжа что-то там перепутала и вместо того, чтобы попасть под хвост лошадям, попала приблизительно в тоже самое место кучеру, Занзибару.

Ни с того, ни с сего, Занзибар вдруг засвистел, так, что любой Соловей-разбойник позавидует и заорал: «Занзибар, твою мать! Залетные! Поберегись!» и, нахлестывая лошадей, пустил тройку в такой скач, что всем аж не по себе стало.

Тройка неслась по деревенской улице, наверное, быстрее паровоза, но, похоже, Занзибару такой прыти было мало. Наверное, ему казалось, что лошади еле-еле плетутся, а потому он не преставал охаживать их кнутом. Так еще и орал при этом дурным голосом чего-то, и свистел.

Правда, надо отдать должное, Занзибар правил лошадьми хоть и совершенно по-хулигански, но уверенно и даже мастерски. Во всяком случае, коляску не бросало из стороны в сторону и молодые чувствовали себя более-менее нормально, только держаться приходилось, а так, ничего страшного.