Небесный Суд III

Хот-дог был вкусным, но удивительно острым.

«Перца не пожалели», – подумал Володя, запив это удовольствие холодной водой и ложась в свою койку.

Снились какие-то кошмары.

Снилось, что он с какой-то очень взрослой женщиной искали место, где трахнуться. Вроде зашли в какой-то дом. И вдруг он понял, что в доме пожар.

Женщина выскочила из комнаты, где уже горели стены, а Володя увидел в углу маленькую испуганную девочку, прижавшую к груди старую Володину матерчатую куклу, оставшуюся в доме на окраине Тулы, где Володя родился.

Девочка с ужасом смотрела на пылающий потолок.

Володя схватил её на руки и кинулся к двери, но понял, что потолок в комнате вот-вот рухнет.

Тогда он бросил девочку в дверной проём, где маячил пожарный и до которого Володе добраться уже шансов не было. Потолок обвалился, и Володя и во сне, и наяву забился в диком кашле от подступившей к горлу и выплеснувшейся туда горечи. Он задохнулся.

Задохнулся и во сне, и наяву.

А сон казалось, продолжался.

Его везли в лодке к какому-то замку мужики, чьи лица были скрыты капюшонами.

Потом Володя шел по коридору, где ему вручили сообщение, что он умер. Там были какие-то его права и сообщение, что он будет судим, и судим по последнему деянию. Последнее деяние? А что считать последним деянием: воровство булки с сосиской или спасение ребёнка из огня? Он не знал.

Коридор заканчивался лестницей, ведущей вверх.

В конце лестницы, там, где она разветвлялась на два прохода, стоял стол, за которым сидела худосочная блондинка лет тридцати пяти.

Володя подошёл к ней.

– Почему по последнему? – спросил Володя, вспоминая, не переводил ли он какую-то бабушку через дорогу или собирал ли металлолом в школе.

Девушка вздохнула, улыбнулась, показала ему отрывок какого-то фильма, из которого он не понял ничего, кроме того, что спорить бесполезно.

К Владимиру подошли двое мужчин в элегантных чёрных костюмах.

– Я ваш адвокат, – сказал улыбчивый плотный мужчина в красном галстуке.

– А я ваш прокурор, – сказал второй, худощавый.

Они повели его в комнату, где стали расспрашивать о его жизни.

– Не пытайтесь ничего скрывать ни от меня, ни от прокурора, – сказал ему плотный мужик, представившийся Вениамином. – Тут и ваши сны, и ваши мысли мы можем увидеть. Расскажите нам о себе сами. Как вы оцениваете свою жизнь?

– А что мне грозит? Ад?

– Мы не используем таких понятий, как ад и рай. Есть Сектор Покоя, Есть Сектор Раздумий. В Секторе Покоя есть различные ранги, в Секторе Раздумий есть различные уровни.

– Температура смолы в котлах?

– Не думаю. Хотя мы об этом ничего не знаем. Мы нужны для того, чтобы более полно представить вас и ваши поступки и помыслы Небесному суду присяжных. Они решают.

– Я очень плохой человек. Я эгоист. Я всегда думал только о себе. Если я делал кому-то хорошо, то только для того, чтобы мне потом было лучше.

– Ваше мнение о себе, нас интересует в последнюю очередь. Каковы ваши поступки? Вы убивали, лгали, прелюбодействовали, наушничали?

– Я не убивал. Прелюбодействовать хотел, но у меня не получалось. За всю свою жизнь у меня было три девушки. Это было не моё, а их решение. И все три бросили меня сами. Я старался не лгать, но у меня не всегда получалось.

– Вы старались не лгать?

– Да. Но только для того, чтобы не попасться и мне потом не было хуже. Я не наушничал… Я, даже не знаю, зачем это делать. Я не вижу никакой пользы для себя – наушничать.

– Хорошо. Тогда отдыхайте, а мы посмотрим, насколько вы были искренни, – сказал Вениамин.

Владимира отвели в комнату, где он улёгся на твёрдое, но укрытое красным атласом ложе. Он стал вспоминать свою жизнь, пытаясь найти хоть что-то, что позволило бы ему претендовать на сектор покоя. Искал, но не находил.

Картина 2.

В большом зале отделения Небесного суда собрались присяжные, юристы, администраторы и другие служащие.

Перед собравшимися в зале выступал невысокий полноватый мужчина с залысинами.

– Господа! Предыдущая инспекторская проверка вашего отделения закончилась поражением. Инквизитор оказался самозванцем и был по заслугам отправлен в сектор раздумий. Но это не означает, что все нарушения, замеченные в вашем отделении, должны продолжаться. У инквизиции сложилось ощущение, что ваше отделение из отделения суда превратилось в место, где можно продолжать земную греховную жизнь. Я не ханжа и не отрицаю всех прелестей мира живых, но вы представьте, что там произойдёт, прознай тамошние юристы о таком безобразии. Начнётся волна самоубийств.

Ваше отделение как будто объявления вывешивает о существовании нашей инстанции, но информация в мире живых о нашем мире для живых людей смертельна. Многие не знают… недостаток образования… но как только догадки и верования переходят в информированную уверенность или даже в полную веру, следует смерть. ОН, понятие о котором даже мы не используем, ограничивает распространение информации самым радикальным образом.

После того, как НЕКТО искупил грехи, очень большая часть населения той местности отправилась в сектор покоя без суда и следствия, а второй храм Израиля был уничтожен.

Но бывает и хуже. Когда сумасшедшие святоши таки добиваются полной веры в наш мир, в их мир приходит чума. Европа, как некоторые ещё помнят, всего несколько столетий тому познала, что такое ЕГО гнев. И поскольку их грехи никто не искупил, работы в отделениях той местности было очень много.

Пожалейте заранее тех, кого вы потом будете судить. Не стариков… Старики чаще и без вашего суда направляются в сектор покоя. Пожалейте молодых, юных и тех, кто в самом расцвете лет.

Поэтому… – инспектор словно вырос и, казалось, глядел в глаза каждому, – МЫ эти безобразия прекратим. Вы умерли, господа! Умерли! вас оставили тут не для того, чтобы получать личное удовольствие, а для того, чтобы облегчать умершим понимание того, что они умерли. Суд должен не просто выносить приговоры, а объяснять на понятном умершему языке, за что ему выпала чаша сия. Облегчать смиренное следование своему пути в этом мире.

Мы должны облегчать путь к смирению перед неизбежным, а не использовать наше положение для неосуществленных ранее личных амбиций.

Мужчина сделал паузу.

– Никаких смертельных галочек я вводить не собираюсь. Но с сегодняшней полуночи за всеми служащими вашего отделения вводится видеоконтроль. Всё что видите вы, буду видеть я. Всё, что слышите вы, буду слышать я. Эта мера предусмотрена статьёй 56, пункт второй внутреннего кодекса, и требует предупреждения за двенадцать часов до введения. Что я сейчас и делаю.

Второй мерой для нарушителей закона и порядка будет специализация сроком до десяти лет в условиях сектора раздумий третьего уровня. Мы не определяем эту специализацию словом «ад». Мы не приветствуем этого понятия. Но предупреждаю: попавшим на неё ад, о котором писали на Земле, мог бы показаться раем – понятием, которое мы тоже не употребляем.

И чтобы показать, что открытость – это совсем неплохо, до сегодняшней полуночи вам будет открыта возможность узнать обо мне всё, что вы захотите, и вы сможете видеть и слышать мир моими глазами и ушами. По желанию, конечно. Я гарантирую, что ваше желание никак не скажется на моём к вам отношении и не будет иметь последствий.

Третьей мерой, чтобы прекратить случаи сговора адвокатов и прокуроров, которые имели место до сих пор, я периодически по ходу процессов буду подменять адвоката или прокурора. Так что договариваться об условных знаках до сегодняшней полуночи бессмысленно.

Это, пожалуй, всё…

И вместо субъекта, нависающего над каждым, инспектор вновь превратился в невысокого полноватого мужчину с залысинами.