Небесный Суд III

– Вопросы есть?

– Скажите, а то, что мы видели и слышали до сих пор, вы сможете видеть нашими глазами? – спросил плотный мужчина кавказской наружности.

– После сегодняшней полуночи я буду иметь на это право, но я не буду этим пользоваться. Я понимаю, что для качественной работы нужны нормальные люди, занятые не только воспоминаниями о том, что они видели и слышали вчера. Не беспокойтесь. Я собираюсь прекратить безобразия, а не превращать вашу жизнь в… Впрочем, это понятие мы не используем.

– А будет ли сохранён бар? Не заберут ли у оттуда музыкантов? И вообще, не собираетесь ли вы что-либо менять на бытовом уровне? – спросил другой мужчина, жилистый и со слегка ослабленным галстуком.

– Всё, что явно не противоречит законам, останется.

– А как к вам обращаться? Господин инспектор? – спросила худосочная блондинка лет тридцати пяти.

– Можно и «Господин инспектор». Можно и по имени отчеству. Меня зовут Иуда бен Менаше, или Иуда Менашевич. Но это начались вопросы о личности. В Небесном суде я давно. Но сначала за последнее деяние – убийство десяти человек – был две тысячи лет в секторе раздумий.

Позднее был освобождён, так как было учтено, что все убитые мной были с оружием в руках, убивали и были лишь малой частью от тысяч, разрушавших мой храм.

Поводом к пересмотру дела примерно две тысячи лет назад послужило искупление грехов добровольной смертью мученика, позднее возвращённого в мир.

Так как до смерти я был одним из Судей Израилевых, заседавших в Синедрионе, меня призвали в святую инквизицию. Именно поэтому никаких смертельных галочек я не приемлю. Сами слова «смертельная галочка», употреблявшиеся бывшим лжеинспектором, мне противны. Мы умерли, господа. Мы уже умерли. Но на длительную экскурсию в сектор раздумий юристы, служащие… да и присяжные вполне могут быть отправлены. Надо же знать, к чему ты приговариваешь человека?

И не волнуйтесь, я не наломаю дров по незнанию. Я взял себе помощника, немного знакомого с вашим отделением.

Пресвитер Преториус! Войдите.

В зал вошёл невысокий мужчина в белой хламиде.

– Прошу любить и жаловать, – сказал Иуда Менашевич, делая жест в сторону пресвитера.

Картина 3.

Господин прокурор, или просто Андрей, после состоявшегося общего нагоняя зашёл к Морфее. С Эвридикой он решил поговорить позднее. За последнее время между ним и Эвридикой выработался определённый язык, который просмотром их действий распознать было непросто. Это успеется. Сначала дело.

– Как тебе новый инспектор? – спросил он Морфею.

– Ты уверен, что нужно высказываться вслух по этому поводу?

– Да. Ты права. Но я, собственно, не за этим. Пока не полночь, хочу спросить, не знаешь ли ты, что там с моей бывшей женой произошло за прошедшее время?

– А я всё ждала, когда же ты поинтересуешься. Если бы не инспектор…

Морфея включила проектор. На экране Вероника гладила и жаловалась Никите на бьющий током утюг. Вероника была беременна, причём, похоже, на последних месяцах.

Никита сидел на диване и читал газету.

– Тебе обязательно ехать? У тебя прекрасный повод пропустить эту встречу. Ты беременна.

– Ну, мы каждые пять лет собираемся. Через пять лет я повезу туда показать сына. И не беспокойся. Поезд – не самолёт и не автобус. Что с ним может случиться? – Вероника догладила платье.

– Случиться может что угодно и тогда, когда этого не ожидаешь. Ну ладно, будем надеяться на лучшее.

– Счастливый отец, – сказал Андрей, глядя на экран.

– Отец? – насмешливо переспросила Морфея.

– Что ты хочешь сказать? Моя бывшая жена нагуляла ребёнка?

– Внимание на экран, – сказала Морфея.– Это запись девятимесячной давности…

– Надеюсь, ты не будешь показывать процесс зачатия?

– Не буду. Хотя в этом зачатии нет ничего такого, что тебе противопоказано видеть.

На экране появилась Вероника со своей подругой.

– Знаешь, – говорила Вероника своей подруге, держащей на руках годовалого младенца. – Уже год как мы с Никитой в браке и не предохраняемся, а ребёнка всё нет.

– Так сходите к врачу. Проверьтесь.

– Я проверилась. У меня всё в порядке. А если у Никиты вообще не может быть детей?

– Ну так хотя бы будете знать.

– Есть ещё один вариант, но я всё на него не решусь. Когда мы с Андреем только поженились и решили, что дети пока не ко времени, мы сдали генетический материал. Это как-то неестественно. И что я скажу Никите, вдруг он узнает?

– А ничего не говори. Ребёнок твой. Ему и в голову не придёт.

– А если он знает, что у него детей быть не может?

– Тогда он преступник. Он обязан был тебе об этом сообщить. А ты ничего и знать не знаешь. Родила и всё. В крайнем случае скажешь, что может от Андрея, как то сохранилось. Такие случаи были. Пусть генетический анализ сделает. Ну, так Бог решил. Не будет же он к покойнику ревновать? Решай, подруга. Дети – всегда счастье… когда здоровые.

– Это мой ребёнок? – вскричал вскочивший со стула Андрей.

– Твой. Но искусственное зачатие святым тебя не сделает.

– Кошмар… Вернее, счастье. Я буду папой.

– Ты знаешь… В том, что говорит инспектор, есть много правды и справедливого. Что-то в нашем отделении пошло не так.

Картина 4.

Володя – хлипкий, рыжий, сутулый парень двадцати трёх лет, вошёл в большой зал в окружении двух высоких, крепких мужчин в сером одеянии.

Его провели и предложили сесть на стул рядом с адвокатом Вениамином.

Володя сел.

– Слушается дело Владимира Улько, – сказал лысоватый, узколицый председатель и ударил молотком по деревянной подставке. – Владимир Улько скончался, захлебнувшись собственной желчью. Пожалуйста, господин прокурор.

– Господа присяжные заседатели! Обвинение, которое мы будем сейчас рассматривать – это воровство и предательство, заключающееся в том, что вину за своё воровство обвиняемый Владимир Улько попытался переложить на своих соседей по комнате в общежитии.