Аграрные программы российских политических партий в начале ХХ в.

Во время работы II съезда уполномоченных дворянских обществ наиболее важными были два вопроса: об изменении существовавшего на тот момент избирательного закона и о борьбе с аграрными беспорядками. По последнему вопросу после некоторых споров были приняты следующие пожелания: 1) признать необходимым: а) властное восстановление авторитета закона и права путем введения усиленной уголовной ответственности за аграрно-революционные преступления; б) усиление полицейской стражи в уездах; в) возмещение убытков, причиненных землевладениям разгромами и всякими иными насилиями революционного свойства, лежащим на обязанности государства; 2) поручить совету: а) обратить внимание правительства на те стороны деятельности судебных учреждений, которые, вследствие слабости надзора со стороны Министра юстиции, препятствуют осуществлению твердой политики вышеозначенного правительства, направленной на подавление смуты и аграрных беспорядков; б) настоять перед правительством на изменении политики Крестьянского банка, разорительной для государства и вредной для культуры страны; в) просить правительство обратить внимание на злоупотребления прессой революционного направления свободой слова[48 - Труды II Съезда уполномоченных дворянских обществ. 14-18 ноября 1906. С.-Пб., 1907. С. 22-26.].

27 марта – 2 апреля 1907 г. состоялся III съезд объединенных дворян. К этому времени выборы во II Государственную думу уже закончились, будущее демократическое направление ее деятельности в целом уже определилось и дворянство испытывало полную растерянность, так как чувствовало, что почва уходит у него из под ног. Одновременно оно не решалось предпринять хоть какие-нибудь активные шаги для своего спасения из-за того, что по многим вопросам среди дворян на съезде обнаружились разногласия и колебания. Так, по вопросу об аграрных беспорядках, который вызвал оживленные и наиболее сильные дебаты, III съезд отверг предложение некоторых делегатов об обращении к царю с просьбой о защите земельной собственности и ограничился резолюцией, в которой говорилось о том, что съезд объединенных дворян «признавая принцип неприкосновенности собственности краеугольным камнем существования государства, о чем Государю императору неоднократно благоугодно было возвестить с высоты престола, не усматривает оснований к возбуждению ныне каких-либо ходатайств и поручает совету ревниво оберегать исторические устои государства, а при первой встреченной необходимости решительно выступить в их защиту перед Его Императорским Величеством»[49 - Труды III Съезда уполномоченных дворянского общества 32-х губерний с 27 марта по 2 апреля 1907 г. С.-Пб., 1907. С. 255-260.].

В качестве возражения против просьбы Николаю II подтвердить принцип неприкосновенности помещичьей собственности на землю один из делегатов съезда Н.Ф. Сухомлинов высказал следующие аргументы: «Если мы будем влиять на то, чтобы Государь сказал свое слово теперь же, то представители левых партий достигнут того, чего желают. Они стремятся дискредитировать Государя в глазах населения; они этим воспользуются и скажут народу, что Дума желает дать ему землю, а Царь не согласится». Секретарь совета объединенных дворян А.И. Зыбин также поддержал данную точку зрения и добавил, что «Государь неоднократно говорил и обещал это (подтверждение неприкосновенности частной собственности – прим. автора) выполнить. Всякое дальнейшее ходатайство будет признаком недоверия со стороны дворянства к словам, сказанным Государем, и недоверия, основанного на таких фактах, которые недостаточно сильны»[50 - Там же. С. 261-267.].

В целом представители черносотенного движения добивались первенства русской народности на коренной территории страны. Под этим подразумевались распространение русского языка в качестве государственного, а также преимущества русских в приеме на государственную службу, учреждения образования и суда. В основоположениях Союза русского народа (1906 г.) на этот счет говорилось, что Союз считает вполне справедливым и необходимым предоставить русской народности исключительное право на: участие в Думе; службу государственную, железнодорожную, речную и морского плавания и учительскую в правительственных школах по всей территории империи; земскую и городскую службу как выборную, так и наемную; службу присяжными заседателями и сословными представителями в судебных установлениях в коренных русских областях; приобретение и аренду казенных, удельных, церковных и монастырских земель, разработку их природных богатств, а также на рыбную и звериную ловлю по всей империи, приобретение и аренду частновладельческих земель и разработку их природных богатств, рыбную и звериную ловлю в коренных русских областях; заселение свободных земель по всей России; преимущественное право на приобретение и на аренду городской земельной собственности; занятие всеми видами промышленности и торговли по всей России; разработку природных богатств в частновладельческих землях на окраинах; ловлю морских животных и рыб в водах, принадлежащих России. В Избирательной платформе Союза русского народа во II Государственную думу содержалась «обобщающая» формулировка: «Русская народность, как собирательница земли русской и устроительница Русского государства, есть народность державная; прочие народности России пользуются правами гражданского равенства» (исключение составляли евреи)[51 - Программы политических партий России (конец XIX в. – XX в.). М., 1995. С. 442-443, 449.].

В целом, земельному вопросу руководители черносотенного движения отводили значительное место. По многим позициям подходы различных правых партий к решению данной проблемы были сходными. Но были и определенные различия, которые также были зафиксированы постановлениями их съездов. Это касалось, в частности, отношения к Столыпинской аграрной реформе. Она не отвергалась правыми, но если обновленцы (включая представителей Союза Михаила Архангела) подчеркивали необходимость ускорения выхода крестьян из общины на хутора и отруба, то дубровинцы, наоборот, делали акцент на том, чтобы не форсировать разрушение общины, оказывавшей поддержку всем нуждающимся вдовам, сиротам, а также людям, попавшим в силу тех или иных обстоятельств в бедственное положение. Тем самым дубровинцы отражали настроения и интересы маломощных крестьян, которых выход из общины лишил бы последней надежды на поддержку[52 - См.: Ухтубужский П. Наши идеалы и русская современность// Прямой путь. 1912. № 10. С. 13-15.].

В 1905–1907 гг. правые, не отрицая наличия в России промышленности, относили ее к числу сельскохозяйственных, земледельческих стран. Основой экономического благосостояния России они считали аграрное производство, явно опасаясь того, что развитие экономики и промышленности по западному пути может привести к пролетаризации населения и связанными с нею невзгодами и смутой. Экономическое и социальное развитие Запада правые объявили ущербным и отстаивали самобытный путь развития России. Первоочередной задачей считалось возрождение земледелия и связанных с ним промыслов, хотя и отмечалось, что развитие промышленности является средством усиления государственной и военной мощи и модернизации сельского хозяйства. В программных документах правых экономическим вопросам почти всегда уделялось заметное место. Так, в программе Русской монархической партии 1905 г. говорилось, что главный промысел русского народа составляет сельское хозяйство, которое по переписи 1897 г. дает средства к существованию 70 % населения. При этом отмечалось, что до недавнего времени правительство относилось к сельскому хозяйству с очевидным пренебрежением в угоду искусственному возбуждению преимущественно иностранной промышленности. Сходная трактовка вопроса была и в платформе Союза русского народа на выборах в I Государственную думу в 1906 г., где отмечалось, что хозяйственная политика должна иметь своим руководящим началом взгляд на Россию как на страну преимущественно крестьянскую и земледельческую. Причины неприглядного положения сельского хозяйства программа Русской монархической партии выводила из уровня мировых цен на земледельческие продукты, подчеркивая, что эти цены под влиянием конкуренции внеевропейских стран и высоких таможенных пошлин в европейских государствах держатся на довольно низком уровне, сводя до ничтожных размеров выручку русского земледельца за его продукты. Такое печальное положение продолжается уже более двадцати лет, истощая силы и средства нашего сельского хозяйства, которое все более слабеет и хиреет. В этой связи данная партия заявила, что считает своей обязанностью заботиться об улучшении сбыта продукции сельского хозяйства[53 - См.: Программы политических партий… С. 435, 447.].

В платформе Союза русского народа на выборах во II Государственную думу (утвержденной I съездом уполномоченных местных отделов в сентябре 1906 г.) имелся довольно обширный раздел «Земельный вопрос». В нем говорилось, что вследствие недостатка казенных земель для удовлетворения нужд малоземельной части крестьян Союз будет добиваться покупки за счет государства земли у частных владельцев для последующей продажи ее крестьянам по доступной цене. Кроме того, он обещал достичь увеличения помощи крестьянам-переселенцам. Также Союз выступал за устранение чересполосицы крестьянских земель, сведение мелких полос в крупные земельные участки и против переделов земли, находившейся в течение продолжительного времени (24 года) в пользовании отдельных хозяев. Он высказался и за определение для каждой местности наименьшего размера земельной собственности, которая не могла подлежать принудительной продаже за долги. Разрабатывая различные подходы решения экономических вопросов, в том числе и аграрного, правыми никогда не подвергалась сомнению справедливость частной собственности на недвижимость, на землю. Не ставился и вопрос о возможности перераспределения земельной собственности. Его обсуждение, в крайнем случае, доходило до предложений выкупа у некоторых, выразивших желание это сделать помещиков земельных участков с целью их продажи в дальнейшем крестьянам (с помощью кредитов Крестьянского банка). В этом отношении показательно следующее место из Основных положений Союза русских людей (1906 г.): «Земледельческий труд и те виды владения землей, которые веками слагались, как бытовое явление, должны быть тщательно оберегаемы государством как главные устои, на которых основано благосостояние и строй русского государства. Удовлетворение крестьянской земельной нужды там, где она сказывается с особенной остротой, должно быть постановлено в первую очередь всеми средствами, имеющимися в распоряжении государства». Особо оговаривалась необходимость устройства казенных зернохранилищ (элеваторов) для покупки крестьянского хлеба и выдачи под него ссуд, что должно было освободить мелких землевладельцев от эксплуатации их скупщиками и комиссионерами и упорядочить заграничный вывоз. Союз русского народа выступал за учреждение и развитие мелкого государственного сельского кредита для поддержки крестьян, кустарей и потребительских обществ, за облегчение приобретения скота и улучшение сельскохозяйственных орудий. Можно заметить, что некоторые из этих пожеланий (например, о мелком кредите) воспроизводили требования приговоров и наказов крестьян периода революции 1905–1907 гг.[54 - Сенчакова Л.Т. Предисловие // Приговоры и наказы крестьян Центральной России. М., 2000. С. 15.].

При этом указывались конкретные меры, реализация которых была бы желательна и необходима для развития сельского хозяйства, как-то: а) обеспечение фактической неотчуждаемости земель коренных земледельческо-владельческих сословий от посягательств на них со стороны пришлых элементов; б) страхование сельскохозяйственного живого и мертвого инвентаря и денежного оборотного фонда всех крестьянских хозяйств; в) упорядочение связей русской хлебной торговли с мировым рынком и устранение посредничества, приводящего к снижению хлебных цен для хлебопроизводителя и взвинчиванию их для русских и иностранных потребителей. А так как неотчуждаемость крестьянского землевладения и инвентаря, обеспечивавшаяся до ноября 1910 г. законами, новым землеустроительным законом юридически отменена, то необходимо ее фактически в разумной мере обеспечить следующим образом: 1) развитием государственного и общественного кредита земледельческому труду и государственного страхования в области сельского хозяйства от более крупных роковых бед; 2) развитием наиболее мелкого, местного кредита при посредстве сельско-приходских кооперативных товариществ, укрывающих народ от частной эксплуатации местных еврейских цен и от естественных кризисов вследствие колебания неурожая[55 - См.: Правые партии… С. 212-213.].

Что же касается решения аграрного вопроса и облегчения участи большинства крестьян, то правые указывали на необходимость улучшения культуры земледелия, расширения кредита, совершенствования переселенческого дела и лишь в особых случаях – на выкуп частнособственнических земель. При этом официальная позиция правых партий и позиция их сторонников из числа крестьян подчас не совпадали. Особенно это проявилось в юбилейном для Дома Романовых 1913 г. на VI Всероссийском съезде русских людей в Санкт-Петербурге 19–23 февраля, где слышались голоса в пользу увеличения крестьянского землевладения. Были сделаны указания на то, что в память 300-летия царствования Дома Романовых правительству следовало бы учредить фонд для приобретения земель безземельным крестьянам. С этим мнением согласилась и комиссия, обсуждавшая этот вопрос на съезде. Подобного рода высказывания имели под собой серьезные основания, что отразила переписка правых. В годы войны, предвидя обострение земельного вопроса после ее окончания, правые на совещании в Нижнем Новгороде в ноябре 1915 г. высказывались за ликвидацию немецкого землевладения и вознаграждение участников войны, Георгиевских кавалеров, а также раненых и семей погибших землею из этого фонда. При этом некоторые правые (К.Н. Пасхалов) критиковали закон о ликвидации немецкого землевладения от февраля 1915 г. как шулерский и малоэффективный. Летом 1916 г. газета «Московские ведомости» писала о том, что в особый земельный фонд для наделения землей лиц, принимавших участие в войне, должен войти кроме казенных и удельных земель и земельный запас от постепенной ликвидации немецкого землевладения в России. Газета «Земщина» поддерживала эту позицию и использовала повод для очередной критики Государственной думы за провал ликвидации немецкого землевладения[56 - См.: Кирьяков Ю.И. Указ. соч. С. 329.].

Таким образом, в основе решения аграрного вопроса, по мнению основной части правых партий, лежала мысль о неприкосновенности всякой частной собственности, включая и земельную. Программы этих партий предусматривали продажу крестьянам на выгодных для них условиях казенных земель, покупку государством у частных владельцев добровольно отдаваемых ими земель и продажу ее крестьянам по доступным ценам, увеличение помощи переселенцам. Одновременно с этим в них подчеркивалась необходимость упрощения порядка продажи крестьянами своих земель, а главное – предоставление крестьянам права выхода из общины и закрепление за ними земли в качестве частной собственности. Это был курс на развитие кулачества, которое должно было стать опорой самодержавия. В этой связи руководство значительной части черносотенных организаций и партий поддерживало Столыпинскую аграрную реформу. При этом особое внимание обращалось на казачество. Так, в программном документе Союза русского народа говорилось: «Принимая во внимание много раз оказанные и теперь оказываемые России исторические услуги славным казачеством, Союз русского народа признает необходимым употребить все силы для улучшения быта отдельных казачьих хозяйств в земельном и денежном отношениях»[57 - Спирин Л.М. Крушение помещичьих и буржуазных партий в России (начало XX в. – 1920 г.). М.: Мысль, 1977. С. 160-161.].

Особенно яростно националисты боролись с социалистическими настроениями в деревне. Так, в своих прокламациях Союз русского народа и Русское собрание доказывали, что революцию делают евреи, которым она нужна в их интересах и которые и в Западной Европе в лице социал-демократов мутят простой народ. Евреи, по мнению националистов, хотели бы селиться по всем городам и деревням, чтобы крестьянам «была полная свобода продать свою землю, … чтобы у каждого крестьянина было побольше, чего продать и чего заложить, евреи понасылали по деревням… агитаторов-подстрекателей, чтобы грабили помещиков и чтобы добивались от помещиков передачи им помещичьей земли». Потом же «всю эту-то землю очень скоро евреи мало-помалу у крестьян и поскупят». Таким образом и закончится «свобода» социальной демократии[58 - См.: Общественное движение в России в начале ХХ в. С. 402.].

2. «За» и «против» крестьянской общины

Часть идеологов националистов, выступающих за ослабление или даже полную ликвидацию общины, видели в ней рассадник уравнительных, аграрно-коммунистических настроений, характеризуя ее как яркий пример пренебрежения к частной собственности, прежде всего дворянской. Энергичный помещик Н.А. Павлов на II съезде объединенного дворянства высказал мысль о том, что гарантированное обеспечение крестьян наделом, практикуемое при общинном строе, приучает их смотреть на всю землю (в том числе и на принадлежащую им) как на потенциальный источник удовлетворения своих (все возрастающих) потребностей в сельскохозяйственной площади[59 - См.: Труды II съезда уполномоченных дворянских обществ 31 губернии. 14-15 ноября 1906 г. С.-Пб., 1907. С. 26.]. Националист Н.Н. Зворыкин вообще был склонен обвинять в социальном, «левом» эгалитаризме не только саму общину, но ее защитников-монархистов. «Защитники общины, – утверждал он, – сами того не замечая, тянули за одну веревку с коммунистами, которые отстаивают существующую организацию уже, конечно, не ввиду сочувствия патриархальным началам, а единственно с целью помешать насаждению в России мелкой земельной собственности»[60 - Зворыкин Н.Н. Крестьянское землеустройство и необходимая аграрная реформа в России. С.-Пб., 1905. С. 61.].

Впрочем, противники общины проводили четкое разграничение между общинным эгалитаризмом и собственно крестьянством, доказывая, что сельский «мир» есть некий внешний по отношению к земледельцам фактор, препятствующий раскрытию истинной природы тружеников земли. Так, лидер «обновленческого» течения в Союзе русского народа Н.Е. Марков уверенно констатировал: «Отдельный крестьянин, отдельный русский крестьянин – прекрасный, добрый, отзывчивый человек, но когда они собираются толпой, когда эту общину разные писаря поят водкой, тогда, действительно, эта община является зверем, против которого нужно бороться»[61 - Степанов С.А. Черная сотня в России. М., 1992. С. 246.]. Также один из идеологов Имперской народной партии, публицист А. Новгородский утверждал: «Крестьянство не может быть социалистическим в силу своего положения и условий труда. В основе крестьянского мировоззрения лежит идея собственности, во имя которой крестьянин работает». Он считал, что в крестьянской работе имеет значение не только обилие пролитого пота и количество отработанных часов, но и сообразительность, инициативность и предприимчивость, то есть качества, которые характерны для организатора производства, владельца, а не наймита. Напрашивался вывод: в экономической сфере крестьяне, органически заинтересованные в результатах своего труда, представляют собой полную противоположность рабочим, которые совершенно равнодушны к вырабатываемым продуктам и заинтересованы лишь в количестве занятых часов. Эти логические построения вынуждали А. Новгородского требовать сокрушения крестьянской общины как явления неадекватного собственнической природе крестьянства[62 - Новгородский А. К вопросу о крестьянской идеологии// Новая Россия. Основы и задачи Имперской народной партии. С.-Пб., 1914. С. 82.].

Интересна аргументация правого публициста М.М. Перовского, вознамерившегося опровергнуть известный тезис о том, что для крестьянина вся земля ничья, Божия. Такое представление, с его точки зрения, действительно укоренилось среди земледельцев, но мужики уже ставшие (при помощи Крестьянского банка) собственниками, демонстрируют совершенно обратное: они и не думают связывать свое приобретение с судьбами «мира»[63 - Перовский М.М. Независимые консерваторы. Опыт партийной программы. Диалоги. С.-Пб., 1912. С. 9-10.]. Его мысли вполне совпадают с мыслями Н.Н. Зворыкина, который и само требование отчуждения земель рассматривал в качестве проявления частнособственнических тенденций как со стороны крупных домохозяев, якобы желавших усилить земельный фонд общины для эксплуатации (на полученных землях) менее обеспеченных ее членов, так и со стороны мелких общинников, показывающих поползновения к укреплению своей хозяйственной индивидуальности, которую можно противопоставить влиянию верхушки. «Где же тут стремление к коллективизму?» – задавался вопросом Н.Н. Зворыкин[64 - Зворыкин Н.Н. Крестьянское землеустройство и неотложная аграрная реформа в России. С.-Пб., 1905. С. 61-62.].

Критики общины обвиняли ее в экономической неэффективности. К примеру, депутат Государственной думы от Всероссийского национального союза Н.Н. Ладомирский отмечал, что общинники возделывают землю, руководствуясь не личными хозяйственными соображениями, а мнениями «мира», выраженным в его коллективных постановлениях. Они зависят от «мирского» решения даже в области севооборотов, установления сроков начала и окончания сельских работ. «Слепой консерватизм и бесконечная рутина» – такой была его общая оценка общинной организации[65 - Ладомирский Н.Н. Разрешение земельного вопроса. С.-Пб., 1910. С. 18.]. Не менее категоричным был в своих суждениях Н.Н. Шестак-Устинов. Его не устраивала медлительность общинного схода, отнимающего много времени и энергии на споры, обсуждение. По его мнению, только частная собственность способна была пробудить настоящую инициативу и защитить (в экономическом плане) слабого мужика от сильного, ведь разбогатеть самому верный способ избежать эксплуатации со стороны богатых[66 - Шестак-Устинов Н.А. Почему беднеет трудящийся люд. М., 1910. С. 21, 23.].

С.А. Володимеров возложил на общину, вернее на политику правительства, старающегося любой ценой сохранить стабилизирующую и землесберегающую ее функцию, вину за провал кредитного дела и связанный с ним недостаток финансовых средств на селе. Оказывалось, что именно меры по сохранению неотчуждаемости имущества уничтожили тот гарант, который был необходим для получения кредита[67 - Володимеров С. Крестьяне и земля. С.-Пб., 1908. С 18.]. Оказалось также, что община виновна в ухудшении материального положения российского крестьянина. «Через это трижды проклятое общинное землевладение, – писал Н.Е. Марков, – наш народ так ужасно, так поразительно обнищал». Общинному идеалу многие из крайне правых противопоставляли идеал крестьянина-собственника, владеющего большим количеством земли, причем настолько значительным, что вслед за Н.Е. Марковым их можно было назвать «крестьянами-помещиками», или, выражаясь словами М.О. Меньшикова «собирателями земли Русской»[68 - Степанов С.А. Черная сотня в России… С. 246.].

Положительно оценивая будущность такого крестьянина, русские националисты были вынуждены искать аналогии в практике нелюбимого ими Запада, подобно лидеру Объединенного дворянства графу А.А. Бобринскому, приводившему в пример крестьянские хозяйства Западной Европы, которые после ликвидации тамошней общины стали богатеть и причиной чему, по его мнению, была «личная крестьянская наследственная собственность»[69 - Васильевский Е.Г. Идейная борьба вокруг Столыпинской аграрной реформы. М., 1961. С. 91.]. Или подобно епископу Митрофану (лидера фракции правых III Государственной думы), прямо признавшему: «Пришло время заменять старое новым и заимствовать западноевропейские новшества при всем отрицательном (!) к ним отношении»[70 - Ососов А. Земельный вопрос в III Государственной думе. С.-Пб.,, 1913. С. 274.].

В данном случае наметился определенный разрыв концептуальной ткани русского национализма, причем на второй план отошла и сама «русскость» правой идеологии и пронизывавший ее традиционализм. Неслучайно граф А.А. Бобринский счел возможным, рассуждая об общине, употребить словосочетание «этот типичный пережиток феодального строя»[71 - Голованов В. Земельный вопрос во II Государственной думе. С.-Пб., 1907. С. 55.]. Несомненно, сами правые были уверены в том, что подобные уступки не вредят консерватизму, а делают его более эффективным в идейно-политическом плане. Однако по сути они шли на четко выраженный компромисс с либеральной идеологией. И это во многом укладывалось в общую схему столыпинской аграрной реформы, направленной на ускоренное выращивание сельской буржуазии в сочетании с умеренным конституционализмом.

При этом некоторые националистические организации, например Русская монархическая партия, признавали, что малоземелье, от которого страдали прежде всего крестьяне центральных губерний, являлось, несомненно, одним из источников их тяжелого экономического положения. Этим, по их мнению, и пользовались агитаторы-социалисты, чтобы внушить крестьянам убеждение, что будто бы для них не существует другого средства выйти из своего бедственного положения как перейти в ряды крамольников и насильственно захватывать чужую собственность. Монархическая партия, наоборот, видела в неприкосновенности имущественных прав важнейший залог здорового развития и процветания государства, прочного укрепления народной нравственности, не допуская мысли, чтобы естественный прирост населения влек за собой преступное насилие в виде… принудительного отчуждения крупных владений для удовлетворения мелких собственников. Для облегчения тяжелого положения крестьянства они предлагали другие законные и вполне целесообразные средства. Так, даже небольшой земельный надел мог бы давать гораздо больше прибыли, чем в данный период, если его обрабатывать усиленным и улучшенным образом, а также принимать общие меры к облесению, обводнению, борьбе с оврагами и песками. Однако принимать эти меры самостоятельно крестьяне не могли, им требовалась помощь и правительства, и земств[72 - Русская монархическая партия. М.: Университетская тип., 1905. С. 11.].

Также Русская монархическая партия предложила провести землеустроительную и переселенческую реформы. Землеустройство должно было дать крестьянскому землевладению (при непременном сохранении неотчуждаемости крестьянской земли в некрестьянские руки) принять наиболее удобную или целесообразную, смотря по местности, форму, например, рационального расселения слишком скученных дворов. Тем же крестьянам, которые предпочтут переселиться в другие, более свободные места особенно на Востоке, необходимо это было позволить. До последнего на тот момент времени переселение, по мнению представителей данной партии, носило беспорядочный и стихийный характер, принося крестьянам не только пользу. И только в последние годы правительство наметило правильную организацию крестьянских переселений, прервавшихся в виду последней войны на Дальнем Востоке. При этом переселение должно было иметь двоякое значение, с одной стороны, оно должно облегчить центральные губернии, с другой – прикрепить к России дальние окраины посредством заселения их русским народом. Такими окраинами, по их мнению, являлись на только Северный край, Сибирь, Средняя Азия, но Кавказ, а также те южные и юго-восточные губернии России, которые, к великому для нее ущербу, находятся в руках армян, немцев и евреев. Переселение русских крестьян должно быть добровольным. Сверх того, монархисты признали «особенно желательным переселение и помещиков-дворян, так как вообще правильное сельское хозяйство возможно лишь при зрелообдуманной комбинации крупного и мелкого землевладения»[73 - Русская монархическая партия… С. 12.].

Значительная часть националистов была не согласна с тем, как проводилась ликвидация общины, и была недовольна ростом на ее развалинах крупного земледевлальца. К удивлению правых аристократов он, землевладелец, все больше напоминал не маленького помещика, а маленького буржуа, получившего посредством Крестьянского банка слишком легкий доступ к дворянским землям, чей объем продолжал стремительно сокращаться без всякой крестьянской революции. Параллельно с этим ненадежный бедняк был вынужден уходить в город, отправляться в Азию, пускаться в заведомо проигрышные для него эксперименты с личной собственностью, лишая при этом барина дешевой рабочей силы в такой степени, что в мае 1913 г. А.П. Нейдгардт – видный деятель объединенного дворянства, вынужден был поставить вопрос о применении в помещичьих экономиях иностранной рабочей силы в лице корейцев и китайцев[74 - См.: Бородин А.П. Объединенное дворянство и аграрная реформа // Вопросы истории. 1993. № 9. С. 35-43]. Оказалось, что основная масса дворян совершенно не готова к сколько-нибудь ускоренному обезземеливанию крестьян ни материально, ни морально. Выяснилось это и для самих незадачливых столыпинцев. Многие же вольнодумцы из правых поняли это уже давно. Так, известнейший идеолог дворянского традиционализма и по совместительству сторонник освобождения энергии предприимчивого крестьянства К.Ф. Головин еще в 1896 г. заклинал: «Оборони нас Бог в интересах бездушного производства забывать о нуждах простых людей и, слепо подражая Западу, помогать обезземеливанию мужика»[75 - Головин К.Ф. Мужик без прогресса или прогресс без мужика. С.-Пб., 896. С. 161.].

Правое дворянство, сколь угодно новое и реформаторское, не в состоянии было расстаться с аграрным коммунитарианизмом, дух которого витал над всеми съездами объединенных аристократов, упорно рушивших важнейшую опору консерватизма. Даже В.И.Гурко, один из наиболее либерально мыслящих идеологов объединенного дворянства, выразил тревогу по поводу обезземеливания и пострадавших от него: «Я не могу согласиться с тем, что законы пишутся не для слабых и не для пьяных»[76 - Гурко В.И. Наше государственное и народное хозяйство. С.-Пб., 1909. С. 63.]. Между тем обуржуазившийся (экономически и духовно) новый дворянин эпохи раннего дикого капитализма должен проявлять склонность к подобному подходу. К.Ф. Головин и В.И. Гурко признавали неизбежным уход в города некоторой части крестьян, но только на поле хозяйственной деятельности, тщательно подготовленное развитием промышленности, к занятиям, дающим реальную обеспеченность.

Только в глубоко консервативной атмосфере, сложившейся на съездах объединенного дворянства, могли возникать проекты, подобные проекту князя П.Л. Ухтомского, выступавшего за оземеливание части российского пролетариата путем оказания соответствующей финансовой помощи со стороны помещиков. Столыпинский перелом явно противоречил самой природе дворянского консерватизма. Потому-то объединенное дворянство из съезда в съезд наращивало критику правительства, а земские начальники на местах (обычно придерживающиеся правых воззрений) скрыто, но успешно саботировали деятельность землеустроительных комиссий[77 - Бородин А.П. Указ. соч. С. 67.]. На V съезде уполномоченных дворянских обществ в 1910 г. столыпинским реформаторам было заявлено: «Правительственные мероприятия в области земельного вопроса, поскольку они касаются увеличения площади крестьянского землевладения, посредством скупки и раздробления частновладельческих земель… грозят разорением государства и выселением всего культурного слоя из сельских местностей. Закон 9 ноября 1906 г. без применения решительных мер к расширению области применения народного труда сулит образование безработного пролетариата»[78 - Труды VI съезда уполномоченных дворянских обществ 30 губерний. Санкт-Петербург, 1912. С. 5.]. Разочарование правого дворянства в преобразовании институтов собственности лучше всего выражает доклад Н.А. Павлова об экономическом объединении дворянства. Выступая по инерции за объединение с мелким собственником, он в то же время признавал, что дворянству не на кого надеяться кроме себя и … техники, которая его «единственный друг и защитник»[79 - Труды VII съезда уполномоченных дворянских обществ 37 губерний. 5–11 марта 1912 года. 1912. С.-Пб., С. 229.].

Правых воззрений придерживалось большинство аристократии, не способное за отдельными исключениями к быстрому переходу на интенсивный путь хозяйствования. Оно нуждалось в проведении особой правительственной политики, при которой государственные учреждения не помогали бы скупать землю крестьянам, а, напротив, способствовали бы сохранению ее в руках у «служилого» элемента. Оно не могло мгновенно сориентироваться в динамике рынка рабочей силы – ему требовалось гарантированное предложение со стороны крестьянина, привязанного к селу (в том числе и к барину) своим наделом, а не пролетария, рвущегося в город на «большие» заработки. Таким образом, российское дворянство было заинтересовано в сохранении общины, но в подавляющем своем большинстве не сознавало этого. В связи с данными обстоятельствами само правое движение было также заинтересовано в ней, ведь сословный союз помещика и земледельца являлся неотъемлемой частью традиционалистского проекта. Столыпинские же реформы разводили их по разные стороны. Хуже того, они вели к расколу внутри крестьянства, способствуя дальнейшей фрагментаризации аграрной России.

Это понимали и многие критики общины. Например, правый экономист А. Билимович положительно оценивал социальное значение общины, заключающееся в предупреждении резкого неравенства[80 - Билимович А. Землеустроительные задачи и землеустроительное законодательство России. Киев. 1907. С. 7.]. Постоянный автор консервативного журнала-газеты «Гражданин» некто Серенький (псевдоним) причислял себя к противникам общины, высказывался против ее ликвидации, которая по его разумению, должна была вызвать смешение двух противоположных начал, путаницу во взаимоотношениях населения, зависть и вражду. Уже сегодня тлеет явная вражда, «заглушенная ярмом общины». «Мера логики, – объяснял Серенький, – которой меряют быт Запада, неприемлема для России. Мало ли какие бывают дефекты в организме, а трогать их нельзя!»[81 - Гражданин. 1902 г. 16 июня.]

Противники общины из лагеря русских националистов начала ХХ в. сделали шаг в сторону от традиционализма, но так и не пришли к П.А. Столыпину и умеренному конституционализму, что сообщало их воззрениям опасную двусмысленность, мало помогающую в идейно-политической борьбе. Вдобавок их влияние ограничилось мощным националистическим направлением, отстаивающим принцип общинности. Его сила заключалась в убедительности известнейших правых идеологов С.Ф. Шарапова, А.Г. Щербатова, Д.И. Хотяинцева и т.д., а также в организационной активности Всероссийского Дубровинского Союза русского народа – единственной крепкой оргструктуры правых, сохранившей верность «миру».

Будучи национал-традиционалистами, защитники общины чрезвычайно ценили ее как основу русской самобытности. Так, русский экономист, военный, политический деятель (лидер Русской народной партии), издатель (выпускал газету «Русский труд») и публицист С.Ф. Шарапов называл общину «последним прибежищем русских исторических идеалов», «нравственным регулятором высшего порядка», выполняющим «первую задачу той Божией правды, которую ищет всегда русский народ» – задачу противодействия чрезмерному возвышению или чрезмерному падению отдельной личности[82 - Шарапов С.Ф. По поводу закона 9 ноября 1906 года. М., 1909. С. 88.]. Также он полагал, что уже давно в наше общественное сознание брошена мысль, будто экономическому росту и благосостоянию деревни мешает не та или иная финансовая политика, а главным образом гражданское неустройство, а теперь – община. Крестьянское малоземелье он также назвал заблуждением, так как считал, что дело совсем не в поверхности землевладения и не в общинных порядках, а в вопиющем недостатке у народа оборотных средств, обесценивающем и парализующем всякий сельский труд. Поправиться и разбогатеть у нас давно уже стало нельзя от земли, можно лишь около земли, путем кулачества и эксплуатации не сил природы, а своего соседа. Такая разбогатевшая «единица» закабаляет и разоряет сотни крестьян и, в конце концов, разоряется сама. При этих условиях все начинания закончатся крахом и самый лучший гражданский строй будет «осужден на гибель, а страна – на разорение и анархию, ибо для толпы обнищавших и доведенных до отчаяния людей, не могущих уважать ничьей собственности и не видящих доброго и выгодного труда, нет «гражданского устройства», а есть лишь дикие аграрные инстинкты, умело эксплуатируемые разрушительными элементами, а затем бунты и усмирения и самая тяжелая государственная опека»[83 - Шарапов С. Финансовое возрождение России (Речь, произнесенная 9 марта 1908 г. в заседании Русского собрания в Санкт-Петербурге). М.: Тов-во типолитографии И.М. Машистова, 1908. С. 10.].

С.Ф. Шарапов считал, что кулачество доходило до «полного бессердечия и жестокости, неуважения к старикам, нарушения семейных начал … и, наконец, падения веры и нравственности». Причем кулачество, особенно опасно на русской почве, которая к нему совершенно чужда. «Немец-ростовщик может быть очень мягким, сентиментальным, так как его удовлетворяет юридический аспект дела. Русский же кулак отлично знает о своей несовместимости с моральными нормами села и способен представлять только «нравственное чудовище». Он и дискредитирует, главным образом, общину, благодаря которой еще возможно хоть как-то защитить от мироеда остальных крестьян[84 - Шарапов С.Ф. К спору об общине // Собр. соч. М., 1902. Т. 7. Вып. 19. С. 29, 35, 36.].

Данный автор полагал, что нравственно-психологические условия русского хозяйства совершенно противоположны нравственным условиям хозяйств европейских. На Западе после разложения общинного землевладения земельная собственность сосредоточилась в руках небольшой, наиболее состоятельной группы лиц, то есть владелец земли являлся предпринимателем-капиталистом, а безземельная часть населения – бесправной массой рабочих единиц. Землевладелец предлагает им работу за плату, размеры которой устанавливаются по законам спроса и предложения и безземельный пролетариат волей-неволей принимает эту работу. Таким образом, на Западе выработался целый класс превосходных безземельных сельских рабочих, коих еще отцы и деды успели совершенно позабыть о земельной собственности, о работе на себя. В России же после отмены крепостного права в 1861 г. крестьяне, бывшие раньше даровой рабочей силой, сделаны все поголовно землевладельцами, то есть у нашего крестьянина… явилась самостоятельная цель бытия, так как подавляюще огромная часть податной тягости ложится на крестьянскую общину (на Западе основные плательщики крупные собственники – прим. автора), оставляя на долю остальных сословий лишь небольшую часть налогов прямых и около половины – косвенных. В связи с этим в России, по его мнению, «в противоположность Западу, не существует и не может существовать класса хороших, дельных рабочих», так как даже став «иногда беспутным пьяницей, мужик предпочитает довольствоваться случайным заработком или ремеслом и сидеть впроголодь в нетопленной хате, чем соблазниться «египетскими котлами с мясом» частного землевладения». Поэтому тем предпринимателям в России, которые хотели бы завести европейское вольнонаемное хозяйство, предоставляется пользоваться единственно невыгодным отбросом сельского населения. А если бы все хозяева решили сделать это одновременно, то им бы пришлось в качестве батраков «приглашать безземельных латышей из Прибалтийского края, австрийских «гуралей», а, может быть, даже китайцев-кулиев»[85 - Русский сельский хозяин. Несколько мыслей об устройстве хозяйства в России на новых началах (С приложением 15-ти неизданных писем А.Н. Энгельгардта к А.Н. Куломзину)/ Сост. С. Шарапов. С.-Пб.: Издание М. Ремезовой, 1894. С. 2-8.].

Частное землевладение, согласно С.Ф. Шарапову, стремится поработить «свободный сельский класс и воспитать из него для своих целей дисциплинированную армию рабочих». Общинное, или подворное, крестьянство «напрягает все силы, чтобы не только отстоять свое собственное землевладение и хозяйство, но, по возможности, ослабить или уничтожить частное землевладение, в котором, совершенно основательно, видит своего непримиримого врага». Исхода этой борьбы может быть два: 1) изгнание из России «землевладельческого класса» и переход всех земель в крестьянские руки; 2) обезземеливание крестьян. Оба этих варианта, по его мнению, были бы «одинаково вредными и нежелательными, как с политической, так и с культурной точки зрения», ибо в первом случае неминуемо наступит истощение почвы из-за варварских способов ведения хозяйства мелкими земледельцами, а во втором – Россия не только явится «безобразным примером западноевропейских порядков, но и далеко перещеголяет их»[86 - Русский сельский хозяин… С. 15-16.].

С.Ф. Шарапов утверждал, что община способствует быстрому распространению полезных нововведений, введенное в общине (правда, всегда после напряженных раздумий) сразу же подхватывается всей массой. Он продемонстрировал это на опыте деревни Сосновка. В начале 1880-х гг. С.Ф. Шарапов изобрел плуг с великолепными техническими данными, которому была присуждена бронзовая медаль на конкурсе в уездном городе Любимове (Ярославская губерния). Несмотря на свою популярность среди крестьян, этот плуг долгое время не покупался. Но стоило только двум сосновским мужикам купить его, как через два дня было продано 5 штук, а уже на следующий год (после зимнего межсезонья) население довольно значительного района (к северу от Сосновки на 15 верст полукругом) кинулось покупать их. В итоге, плуг стали покупать даже бедняки. А ведь вначале в общине сложилась атмосфера критики, шуток. Работающих с новым плугом попросту не понимали. Вскоре же ее сменило «общественное, мирское давление»[87 - Шарапов С.Ф. По поводу закона 9 ноября 1906 года… С. 47.].

Националисты выделяли такую важную особенность общины, как хозяйственная устойчивость, являющуюся мощным препятствием на пути к разорению крестьян. «Община, – отмечал С.Ф. Шарапов, – обладает тысячью орудий, самосохранения … В то же время отдельный хозяин, особенно хуторянин, страшно неустойчив. Он кивал на помещичье землевладение, которое по его мысли распылялось и обезземеливалось именно благодаря индивидуальной собственности и экономическому одичанию». Националисты, отстаивавшие общину, отнюдь не желали идеализировать предмет своей защиты. Они видели, что община деградирует, но были склонны объяснять эту деградацию условиями внешними по отношению к ней. Главной причиной падения общины они считали политику правительства. С.Ф. Шарапов утверждал, что община находится в состоянии хозяйственной деградации по причине отказа властей дать хоть какие-то средства на подъем, для которого нужны финансовые вливания, а также достаточное количество удобрений, хороших семян, племенных производителей и т. д.[88 - Там же. С. 48, 53.]

Поэтому С.Ф. Шарапов полагал, что начало нашего возрождения – довольство и благосостояние крестьянской избы, вытекающее, прежде всего, из хорошо вознагражденного земледельческого труда, а это вознаграждение мыслимо единственно при работе с достаточными оборотными средствами, то есть с хорошей скотиной, плугом, молотилкой, при хорошем отдыхе, с сытной пищей, при цветущей семье, со здоровой, не замученной на работе бабой, здоровыми веселыми детишками. Никакие внешние гражданские реформы не могут этого предоставить, поэтому разрушение крестьянской общины и введение отрубного и хуторского хозяйства является только плодом недоразумения, вытекающего из нашего давнего и трудноизлечимого финансового невежества в союзе с бюрократическим высокомерием и самовластием. В связи с этим, он призывал «вернуться к благоразумию и вместо того, чтобы истощать силы государства в борьбе с тысячелетним народным бытовым и аграрным институтом, поискать и призвать серьезного экономиста, который смог бы… широко и правильно организовать народный кредит»[89 - Шарапов С. Финансовое возрождение России… С. 12.].

Таким образом, С.Ф. Шарапов утверждал, что «без местного мелкого кредита оборотных средств в деревне создать нельзя». Так, кредитному товариществу, которое действовало на территории трех-четырех волостей, Государственный банк выдавал основной капитал в размере 1–2 тыс. руб. (всего на развитие мелкого кредита выделялось по 2 млн руб. в год). По его мнению, это была «капля в море», кредитное учреждение должно было обслуживать не более одной волости (в среднем 5000 жителей) и иметь капитал не меньше 50 тыс. руб. (по 10 руб. на человека). Все это, конечно же, требовало огромного количества средств. Так только для местного сельского обращения (при самых минимальных запросах) для всей России необходимо было бы 1,2 млрд руб., что ненамного было меньше общего количества денежных знаков, обращавшихся в стране. Таким образом, к уже существующим деньгам необходимо было допечатать около 1 млрд руб. «Каким путем найдет эти средства наша финансовая система, – писал он, – вопрос иной, но только та финансовая система и будет отвечать своему назначению, которая это сделает». Современная же на тот момент российская финансовая система была мало приспособлена для решения этой задачи так как «взяла себе в основание не русскую науку, не данные русской психологии и экономии, а случайные теории, возникшие в странах иного экономического склада и на почве иных экономических данных» и теперь пытается приспособить «русский экономический организм к перенесению им тяжкой операции – замене дешевых национальных денег деньгами дорогими и мировыми; если этот процесс будет продолжаться, Россия будет, в конце концов, задолжена, разорена и обезличена»[90 - Там же. С. 14.].

С.Ф. Шарапов был поклонником политики Министра финансов Е.Ф. Канкрина (1823–1844 гг.), когда расчетный баланс России опирался на отсутствие внешних займов при значительном хлебном вывозе и почти запретительном тарифе на иностранные товары. Траты русских за границей также были ограничены. При таких условиях, по его мнению, наш расчетный баланс был превосходен, Европа постоянно нам приплачивала и драгоценные металлы приливали в Россию. Таким образом, деньги создавались на почве земледелия и с ним в полной гармонии находились промышленность и торговля. С.Ф. Шарапов считал, что разорило дворянство не отмена крепостного права, а радикальная ломка старых кредитных учреждений и денежной системы. К тому же выкуп выдавался выкупными свидетельствами, которые помещики вынужденны были продавать по пониженным ценам, теряя при этом до 38 % их стоимости. В результате этого земли начали уходить из рук дворянства за невозможностью организовать и вести хозяйство без денег. Создававшиеся акционерные земельные банки и Общество взаимного поземельного кредита (Золотой банк, то есть основанный на золотой валюте) разорили лучшие губернии. Основанный во времена Александра III Дворянский банк появился слишком поздно и его ссуды пошли не на развитие, а на погашение уже сделанных долгов (частных и ипотечных). Крестьянский банк, в свою очередь, превратил крестьян в должников, заставив их опустошать «когда-то культурные земли и быстро становиться несостоятельными»[91 - Чем спасти дворянство? (Записка представленная в Особое совещание по дворянскому вопросу редактором-издателем «Русского труда» С.Ф. Шараповым). Год издания не указан, Паровая типолитография М. Розеноера. С. 2-3.].

Одному из правых идеологов А.Г. Щербатову община была мила еще и тем, что семьи, соучаствовавшие в распоряжении землей, в рамках общины устанавливали между собой определенные соседские бытовые отношения. Он предупреждал, что в случае чрезмерной концентрации земли новые хозяева потребуют разрешения всех возникающих проблем на основе формального права, с применением силы, а не дружественного соглашения[92 - Щербатов А.Г. Земельный вопрос. М., 1906. С. 61.]. Вот это полностью соответствовало патриархальному менталитету консерваторов, не покушавшихся на принцип неприкосновенности собственности, но желающих смягчить формализм юридического подхода «полюбовным», «семейным» соглашением. «Семья, – считали П.Н. Семенов и А.А. Салтыков, оппонирующие реформаторам, – есть продолжение личности хозяина». Само слово «собственность» является новым переводным, пришедшим с Запада, где в условиях раннего капитализма и стесненности земельного пространства выдвинулся «внешний момент – момент индивидуального господства личности над вещью» (фр. propriete, нем. Eigenthum). «Русский же народ называет собственность вотчиной, батьковщиной и отцовщиной, как бы подчеркивая в своем правосознании семейный момент собственности»[93 - Семенов П.Н., Салтыков А.А. Крестьянский банк и будущность русского народа. С.-Пб., 1907. С. 28.].

В отличие от правых либералов, критиковавших общину, ее защитники-монархисты не были склонны приписывать этому институту какую-то ориентацию на социализм. Напротив, они видели в «мирской» организации одно из главных средств борьбы против социалистической революции, опирающейся на массу пролетариев – вчерашних крестьян, вынужденных уйти с земли. Вынуждала их к этому, по мнению «ортодоксов», хуторская реформа, в чьей утопичности они никогда не сомневались: российское крестьянство виделось им огромным патриархальным коллективом, не способным выйти из под общинной опеки и заняться сугубо индивидуальным трудом в изоляции от своих односельчан. «Пора нам, наконец, перестать увлекаться европейскими афоризмами вроде: «Дайте мне скалу, но только в личную собственность, и я превращу ее в сад», – вразумляли правых «новаторов» П.Н. Семенов и А.А. Салтыков. – На такой афоризм можно ответить: чтобы обращать скалы в сады, нужны прежде всего капиталы, образование, знание и умение, которых у нашего крестьянина пока нет»[94 - Там же. С. 16.].

Дворянский публицист С.Г. Аксаков высветил одну интересную тенденцию: очень часто на хутора выселяются самые забитые крестьяне, продающие последнее в надежде улучшить свое положение. Его же с таким минимумом средств никогда не исправить в условиях индивидуального хозяйства[95 - Русский вестник. Апрель. 1910. № 8–10. С. 13.]. Монархист А. Панфилов рассмотрел другую сторону данного вопроса: неустойчивость мелкого крестьянского хозяйства, обусловленную зависимостью от внешних факторов (двух и более неурожаев подряд, смерти и тяжелой болезни владельца, пожара, падежа единственной лошади и т. д.) и крайне опасную в условиях индивидуальной экономической деятельности, свободной от общинной опеки[96 - Сборник съезда русских людей в Москве. М., 1910. С. 106.].

На основании глубокого неверия в индивидуалистический инстинкт российского крестьянства дубровинцы (последователи основателя Союза русского народа А.И. Дубровина, отказавшегося от любых компромиссов с парламентаризмом и капиталистами) именовали Столыпинскую реформу «огромной фабрикой пролетариата» и делали краткий, логичный ввод: «единственно возможным противовесом западноевропейскому социализму может служить только наша община»[97 - Степанов С.А. Черная сотня в России… С. 253.]. Действительно, около половины крестьян, вышедших из общины не сумели вписаться в новые условия хозяйствования. Если раньше, в случае неурожаев или стихийных бедствий, община могла оказать им необходимую помощь, то теперь поддержки было ждать неоткуда (ситуацию осложнял проблемный российский климат). В результате такие неудачники разорялись, продавали землю и в массе своей отправлялись на заработки в города, там, озлобленные на всех и вся, выбитые из привычного агарного уклада, психологически неготовые к новым социальным реалиям, они пополняли армию революционных элементов. Что же до мелких собственников, от которых ждали поддержки самодержавия, то их значение (для дела консерватизма) было невелико. Многие из них и в самом деле были настроены консервативно. Но революционное движение разворачивалось в крупных городах и сыграло свою роль именно там. Живущие в деревнях никак не могли оказать действенное сопротивление городским смутьянам.

«1911 г. – тяжелый год, юбилейный год, год семилетней разрухи у нас на Руси – отошел в вечность, закончился голодом, гибелью массы трудящегося люда, – говорилось в перехваченном Департаментом полиции письме одного из членов Союза русского народа. – Вот тебе и пресловутое столыпинское «успокоение», а потом реформы «всесильного» временщика, как теперь величают Столыпина даже «Петербургские ведомости». Как-то Русь выплывет из столыпинского «тупика»? Заграничные газеты смотрят пессимистически на современные события в Европе, на Ближнем и на Дальнем Востоке. Кажущийся мир может быть нарушен совершенно неожиданно… и наши рабочие в Питере зашевелились». Генерал И.Н. Толмачев писал 12 декабря 1911 г.: «Угнетает меня мысль о полном развале правых. Столыпин достиг своего, плоды его политики мы пожинаем теперь; все ополчились друг на друга…»[98 - Кирьяков Ю.И. Указ. соч. С. 107.].

В отличие от реформаторов ортодоксы не считали, что в случае разрушения общины произойдет хоть сколько-нибудь заметный рост уважения к частной собственности. Они предсказывали, что гибель «мира» приведет к прямо противоположным результатам. Наиболее ярко это сделал монархист Ф.Д. Самарин, резонно заметивший, что сторонники П.А. Столыпина, желая привить крестьянам чувство уважения к собственности, на самом деле дождутся обратного эффекта, ибо нарушение прав общины коллективного собственника в пользу отдельного крестьянина приведет последнего к мысли о нарушении дворянских прав на земли. «Надо ли пояснять, – вопрошал Самарин, – к каким опасным последствиям приведут подобные представления, если они проникнут в крестьянскую массу»[99 - Самарин Ф.Д. К чему приведет Указ 9 ноября 1906 года. М., 1909. С. 69.].

Масштаб подобных нарушений был столь велик в глазах ортодоксов, что многие из них говорили об исчезновении общины как института. А.Н. Панфилов обосновывал это утверждение фактом различия между общей собственностью и общинной. Если в рамках первой (товарищества) возможно изъятие из коллективного фонда определенной части имущества, то община основывается только и исключительно на полной неотчуждаемости земель[100 - Сборник съезда русских людей в Москве… С. 99, 102.]. Потому-то, кстати, и неправомерно говорить о том, что Столыпинская реформа не предполагала насильственную ликвидацию общины – выход из нее был сугубо добровольным. Отделяющиеся об общины уносили с собой часть общей земли, которая считалась принадлежащей мирскому целому – по обычному традиционному праву. Отсюда и та ненависть, которую мир проявлял к отрубникам. Во время аграрной реформы на селе развернулась настоящая классовая война между крестьянами – общинными и единоличными. Последних всячески травили, нанося огромный ущерб их собственности и физическому здоровью. Такой вот социальный мир и такое вот национальное единение несли столыпинские реформаторы русской деревне.

Зачастую ортодоксы записывали в главные враги собственности тех самых инициативных крестьян, на которых делали ставку национал-капиталисты. Например, Д.И. Хотяинцев расценивал требование выдела участков к одному месту как «факт вторжения в законные земельные права общества». «Получается, – удивлялся Хотяинцев, – какое-то хозяйничанье единиц в имуществе собственника – сельского общества»[101 - Хотяинцев Д.И. Письма к дворянству. М., 1908. Вып. 3-4. С. 39.]. Из этих «единиц» наибольшую неприязнь националистов-общинников вызывали удачливые, богатые кулаки-мироеды. Следует отметить, что правые, защищавшие общину, являлись наиболее последовательными сторонниками надклассового, самодержавно-монархического государства, их идейное наследие прямо-таки пронизано явным неприятием резкой социальной дифференциации, грозившей поколебать единство имперской нации.

Крайне резко критиковали кулачество дубровинцы, взявшие сторону деревенской бедноты. Их рупор – «Русское знамя» (доставшееся А.И. Дубровину в наследство от некогда единого Союза русского народа) громко заявлял: «В сознании народа царь не может быть царем кулаков»[102 - Степанов С.А. Черная сотня в России. С. 252.]. Критика кулачества велась не только в контексте аграрной проблематики. Так, «Современное обозрение» (приложение к журналу «Кормчий», издававшееся св. Иоанном Кронштадским, занимавшим весьма консервативные позиции), затрагивало такой момент, как презрение кулаков к духовенству, попытку деревенских буржуа подчинить себе сельских батюшек, которые часто видят «как темные силы деревни, местные пауки, опутывают темный народ, сплошь и рядом развращая его и неверием, и недоброй жизнью». Попытка священника изменить положение дел приводит к тому, что «вся муть со дна взбаламученного … болота сельской жизни» поднимается в защиту «благодетеля»[103 - Современное обозрение (Приложение к журналу «Кормчий»). 1905. 6 августа.].

Сам по себе национализм предлагает стремление к классовому миру, противопоставляя его классовой борьбе, раскалывающей нацию по социальному признаку. И те из националистов, кто защищал общину, защищали спокойствие и благополучие патриархальной России. Ослабление общины взрывало «идиллию» всесословного компромисса, достигнутого в напряженной борьбе за создание централизованного государства, функционирующего в крайне неблагоприятных геополитических условиях. Пока еще линия разрыва проходила по крестьянским коллективам. Ортодоксальные традиционалисты внимательно следили за этим процессом. Так, Д.И. Хотяинцев, анализируя проведение Столыпинской реформы в Центральной России, где влияние общины было особенно сильным, обращал внимание на довольно прохладное отношение большинства крестьян этого района к превращению надельной собственности в личную. Общая оценка данного процесса была такова: реформа всегда вызывает ссоры и вражду общества к выделяющимся[104 - Хотяинцев Д.И. Письма к дворянству… С. 39.].

В пику недругам общины, любящим порассуждать о ее экономической неэффективности, ортодоксальные традиционалисты опровергали расхожие стереотипы такого рода. Так, К.Н. Пасхалов приводил в пример Тарусский уезд, где общинники подняли производство до такой степени, что могли успешно конкурировать с помещиками. Многие крестьяне обращали часть полевой земли под сады и ягодники, выручая с них по несколько сот, а то и тысяч рублей[105 - Пасхалов К.Н. Сборник статей, воззваний, записок, речей, писем и проч. (Статья «За общину»). М.,, 1909. C.322.]. Показательно, что С.Ф. Шарапов отводил помещичьим хозяйствам роль двигателя сельскохозяйственной культуры крестьян-общинников, за которым «тихо, но постепенно, всем миром, должна подвигнуться общинная масса»[106 - Шарапов С.Ф. Собр. соч. М., 1902. Т. 3. Вып. 8. С. 73, 75-76.].

Общинно-коллективистское ускорение принятия решений можно было рассмотреть и в несколько необычном ракурсе. Оно прямо отвечало политическим интересам националистического движения. Консервативное по своей природе общинное крестьянство легко усваивало присущие ему патриархальные идеологемы монархистов и давало им возможность использовать атмосферу мирского схода для мгновенной структуализации местных отделов черной сотни. Убедиться в этом очень легко, если ознакомиться с рядом «мирских» приговоров о массовом вступлении крестьян в правые организации. Вот, например: «1906 года, марта 1 дня, мы, нижеподписавшиеся, Тамбовской губернии, Борисоглебского уезда, Уваровской волости, 1-го Уваровского сельского общества… 689 домохозяев в числе 465, быв сего числа по распоряжению нашего сельского старосты Воронина, в присутствии его, собраны на сельский мирской сход по некоторым нашим собственным надобностям, на котором имели суждение о том, что Тамбовский Союз русских людей образовался на исконных началах Православия, Самодержавия и целостности России, поговоря между собой, с общего всех нас согласия постановил: присоединиться к Тамбовскому Союзу русских людей, в чем и подписываемся (следует 465 подписей)[107 - Краткий очерк деятельности Тамбовского Союза русских людей (с 1 октября 1905 г. по 1 октября 1906 г.). Харьков, 1906. С. 13.].

Ортодоксы упрекали государственный аппарат в непонимании нужд общинной самобытной России. Так, Д.И. Хотяинцев называл политику правительства в области насаждения личной собственности жалкой бюрократической фантазией, ничего лучшего не придумавшей, как российских мужиков в каких-то робинзонов превращать. Несуразность виделась ему и в том, что «правительство, признавая … крестьян созревшими для совместного труда в публичных собраниях с другими сословиями для выработки законов» одновременно содействует их «одичанию, расселению по хуторам»[108 - Хотяинцев Д.И. Письма к дворянству… С. 48.].

Получалась интересная ситуация: Столыпинская реформа, призванная усилить свободу хозяйственной деятельности, носила в глазах последовательных традиционалистов характер типично бюрократического мероприятия, ограничивающего права собственности, ломающего традиционный порядок веками складывавшийся в условиях «органического» постепенного развития аграрной России, препятствующего правильному функционированию сельского хозяйства и укреплению экономической мощи русской деревни. Вкратце касаясь последнего, можно обратиться к выступлению С.Ф. Шарапова на I съезде Всероссийского союза землевладельцев (1906 г.), на котором он предупреждал, что даже полюбовное размежевание крестьян потребует огромных капиталов (предназначенных на обзаведение новыми постройками и т. д.), более нужных для непосредственно связанных с подъемом производительности земледелия[109 - Журнал заседаний съезда Всероссийского союза землевладельцев. 12-16 февраля 1906 г. М., 1906. С. 93.].