Оценить:
 Рейтинг: 0

Песня последнего скальда

Год написания книги
2001
<< 1 ... 4 5 6 7 8 9 10 11 12 ... 30 >>
На страницу:
8 из 30
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

– Да так, слышала имя,– Отмахнулась Ингрид и заговорила одругом, а я все не мог взять в толк :что это вдруг она вспомнила о Харварде из Конунгахеллы.

А потом девушка выпрямилась и сказала, глядя на меня сверху:

– И пойду.

Я встал и подошел к ней. Она не убежала, не отступила. Даже как-то с вызовом задорно глянула мне в лицо.

– Увижу ли я тебя снова?– Спросил я.

Ингрид прищурила левый глаз и хитро улыбнулась.

– А зачем тебе?

Я не нашел, что ответить. Или не решился?

Она прищурила правый глаз и, засмеявшись, сказала:

– Приходи завтра – может, увидишь.

И опять засмеялась, и побежала к лесу. У края поляны остановилась, оглянулась, помахала рукой и побежала дальше. Я не пошел за ней – вернулся в город. И не знал, то ли радоваться мне, то ли позабыть обо всем. и думать но хотел об Ингрид, и не мог, и боялся увидеть ее снова.

Хорош был торг в городе Ладоге. Тригвальд доволен был без меры. Да и от чего ему не быть довольным, когда фризы славно торговали, а в тот день распродали почти весь товар., Думал наш вождь через два-три дня. идти обратно в Поморье, чтоб зазимовать где-нибудь в родных местах, всю зиму торгуя славянским зерном.

Вечером же пришли к нам люди от Вадима, чтобы вести час на пир в большой терем. А к тому времени Орвар рассказал мне немало и о Вадиме – все, что в тот день на торгу проведал.

Отец Вадима Бранимир, родич Гостомысла, был из тех вождей, что проводили жизнь в военных походах, мечем добывая себе золото и славу. Сложил он голову где-то в лесах над рекою Полотью, когда славяне с Ильмень-озера повздорили со своими соседями кривичами. Вадима тогда Гостомысл пригрел, к себе в дом взял. Ладожане же и славяне, и меряне, и вепсы – вскорости поставили его хёвдингом над всеми ярлами, то есть вождем дружины, князем по-ихнему. А военный вождь – первый муж среди славян, только старейшины вольны ему перечить.

Вадим же, земли славянские оберегая, повадился в чужих воинствовать. И славян-порубежников бил и иных-прочих. Корабль у него был свой, по северному обычаю построечный. Настоящий дракон! Ходил Вадим и в Нево-море, и в Онего-море, и на юг – до самого Кёнугарда. Он и с дружинами викингов, бывало, разбойничал, и гость у них был частый. И боялись его, да только ничего с ним поделать не могли.

Вот таков он был, Вадим сын Бранимира, ладожский хёвдинг-князь. К нему звали нас пришедшие из терема отроки.

Тригвальд не велел всем фризам идти на пир. Одних он отослал сторожить корабли, других оставил приглядывать за товаром. Так что всего нас пошло в терем только половина дружины.

Ладожский терем был велик, а внутри, там, где стояли пиршественные столы, легко уместились бы оба корабля Фризов вместе со всем их товаром. Перед входом туда все оставляли оружие, кроме ножей для разрезания мяса. Это был древний и мудрый обычай, потому что за столами нередко затевались драки, а порой доходило и до смертоубийства.

Сидя на широких скамьях за столами, полными яств, гости шумели к громко разговаривали, а было их там немало. Видно, со всей Ладоги созвал людей князь Вадим, и много было среди них чужеземцев из разных стран. Кое-кого из них видел я в городе, а кто-то приходил к Тригвальду купить что-нибудь или продать. Были тут и гости славянских земель, и карелы, и финны, и купцы с озера Мегарен, из славного Бирки-города, где приходилось мне бывать прежде.

А в верхнем конце стола, на самом почетном месте сидел Гостомысл, окруженный нарочитыми ладожскими мужами.

Думал я, что увижу воина, грозного ликом и перепоясанного мечем, настоящего конунга-вождя, а вместо того увидал ветхого старика в длинной белой рубахе с широким красным поясом. И борода – тоже белая – спадала на грудь, и лицо – все в бороздах морщин, как кора векового дуба. Только глаза – быстрые и живые – вспыхивали порой ярким огнем.

По правую руку от Гостомысла сидел огромный, как гора, человек в кожаной куртке, какие бывают у мореходов. Вид его был страшен – в плечах косая сажень, кулаки как огромные дубины, а лик суров и мрачен. Был это воевода Станимир.

Вадим сидел по левую руку – в шитом золотом кафтане, с тяжелой гривной на шее.

Младшие дружинники стояли позади. За стол им садиться не дозволялось – только подносить да прислуживать.

Стоит ли о том пире рассказывать? Много было выпито и съедено, веселились гости от души, да так, что, казалось стены терема вот-вот не выдержат и рухнут от их топота и шума.

А потом впустили певцов и начались песни. Когда же гусляры устали, два отрока привели сгорбленного седого старика. Таких, как он, странствующих певцов гуляло по миру и здесь, и за студеным морем. А пел этот старик лучше всех других, так и то даже Гостомысл повеселел, его песни слушая.

Когда же слепого певца увели, случилось так, что смотрела на меня вся Ладога. Потому что Орвар сказал:

– Среди нас тоже есть человек, считающий себя неплохим скальдом!

Гости с интересом оборотились ко мне, и сам Гостомысл велел мне сказать песнь.

У меня не было арфы – она навсегда осталась там, где обрели вечный покой Тормунд и его морская дружина. Кто-то из купцов с севера велел рабу принести мне другую. Я взял ее и осторожно попробовал струны – и они отозвались чуть слышным перезвоном.

Тогда я для пробы сказал:

Летите, морские кони

по бурной равнине чаек!

Пускай медведя прибоя

Эгира сеть не удержит !

Я хотел продолжать, но струны заговорили по-другому, и мои пальцы пробудили другую мелодию. Слова рождались сами собой, и я сказал:

В стране, где утесы черные

над морем стоят недвижимо,

где волны и снег с ветром ссорятся

и тучи ходят тяжелые,

мне снится всю ночь под звездами

вдали от забытой родины,

как листья с дубов задумчивых

на землю сырую падают,

и ветви рябины клонятся

к воде, шелестя таинственно,

в краю, мной давно оставленном…

И мало кто понял эту песню, но все слушали со вниманием, и даже светильники перестали потрескивать.

А после мы еще долго веселились, потому что до середины ночи было еще далеко. и не ведали мы, отчего все поглядывает на дверь ярл Вадим, и кого он ждет, зло кусая губы.

Когда же во дворе вдруг резко вскрикнула труба, Вадим вздрогнул и посмотрел на Гостомысла. Тогда-то – не ведаю отчего – предчувствие грядущих бед ледяной рукой сжало вдруг мое часто забившееся сердце. Словно сказал мне кто-то: вот оно! дождался!..
<< 1 ... 4 5 6 7 8 9 10 11 12 ... 30 >>
На страницу:
8 из 30