Другая. Украденная душа

Вышли из театра вместе, Маша остановилась перед афишей спектакля, протянув неопределенно:

– М-да…

Афиша гласила:

КУРОПАТКА

По мотивам пьесы Антона Чехова «Чайка»

Инсценировка Всеволода Раковского

– Впрочем, текст, как я смотрела, классический, с небольшими сокращениями только, – проговорила Маша.

– Ага, – подтвердил Родион. – Только вместо чайки всюду – куропатка.

– Думаешь, это будет смешно?

– Узнаем через пару дней.

Какое-то время они шли по тротуару молча, Маша чуть было не угодила ногой в лужу с ледяным крошевом, Родион придержал ее за локоть.

– Ты ж меня совсем не знаешь, – вдруг сказала она.

– И ты меня тоже.

– Но так не делают. Сначала встречаются и все такое…

– А если ради эксперимента? И без всего такого.

– Эксперимент над самой жизнью. Это значительно… Люди, львы, орлы и куропатки… Я играла Нину на дипломе. Вспомнить только…

Вечером он позвонил ей, и они проговорили долго, несмотря на то, что актрисе надо было освежить в памяти текст. А на суфлера Раковский жмотился – суфлировал сам. Какой цвет тебе нравится? А тебе? А фильмы ужасов ты любишь? А ты? А мороженое? Да, эскимо. Двойное. Такое наши предки называли «ленинградским». А я как раз в Питере учился…

У них было поразительно много общего, а различия только обещали эпоху волнующих споров и взаимных убеждений. В этом ночном разговоре и сформировалась окончательная идея: да, будем считаться женихом и невестой, так, предварительно, без клятв и обещаний, но главный смысл идеи в том, что первый поцелуй наступит на свадьбе (если конечно, состоится свадьба), как это было у предков, в далекие целомудренные времена.

– Ну, ты и даешь, Родя! – сказал Шура Зуев, актер (в спектакле он играл Треплева, гримом лет на десять молодясь) – Такую девчонку и сразу отбил. У всех у нас. Даже помечтать толком не дал.

С Зуевым Родион обычно шатался по пивным точкам, обсуждая мировые проблемы.

– Это не то, что ты думаешь, – отшутился он расхожей киношной фразой.

Вот, кажется, найден выход: как в этом мире, уже вполне обжитом, пройти некий душеспасительный ритуал очищения. Ведь свои жизни они оба начали так, как все: недолгие связи, частые смены партнеров… И вот, оказывается, найден путь, как изменить эту тривиальную, уже испорченную ситуацию. Оказывается, она еще не безнадежно испорчена, если можно своими руками создать красивую повесть, простую, классическую…

Они обычно встречались у памятника Чапаеву, что было обоим недалеко: Маша шла с Некрасовской, где снимала комнату, Родион – с проспекта, где жил вот уже десять лет, в квартире, доставшейся от бабушки.

Здесь, под сенью бронзовой руки красного командира, пылали и разбивались сердца нескольких поколений горожан: мать рассказывала Родиону, что именно на этом месте, у ворот Струковского сада, разворачивался мотоцикл отца, и он, с неизменной папиросой в уголке рта, в своей серой кепке, ждал бегущую невесту, не покидая седла.

А налево был театр, где Родион работал осветителем, сразу после училища, пока его, наконец, не выгнали за чрезмерное употребление. Прохаживаясь по площади в ожидании невесты, которая стопроцентно опаздывала, Родион поглядывал на здание в кричащем псевдорусском стиле, думая, что сейчас, за этими темно-красными стенами, может где-то ходить Лена или Инга, с которыми у него так и не срослось. Впрочем, говорят, Инга тоже из Горьковского театра ушла…

Памятники всегда выглядят жутковато, словно каменные гости. Групповая скульптура, создание казенного гения Матвея Манизера – в детстве страшная, переплетением человеческих и лошадиных конечностей похожая на огромного черного скорпиона… Ничто не меняется в статуях, даже голубиный помет кажется величиной постоянной. Отец умер, мать вторично вышла замуж, они редко встречались, семья прекратила свое существование, Родион переехал жить в старую бабушкину квартиру, как бы снова осиротев. Памятник беспокоит, как соринка в глазу, хочется снова оглянуться. Вот почему… Та, другая скульптура не выходит из головы, преследует во сне. Разве может быть так, чтобы один и тот же сон снился несколько раз? Кажется, будто это какой-то искусственный, наведенный сон.

Афродита…

Теперь Родиону казалось, что не статуя его сновидений произошла из «конкурса имени Афродиты», а наоборот: будто бы сначала была статуя, потом конкурс. Будто бы статуя впервые приснилась ему за несколько дней до того, как он узнал о конкурсе.

Да, именно так. Когда Маша показала ему приглашение, что-то смутное, тревожное шевельнулось внутри… Да, статуя тогда уже была, но он просто не знал, как ее назвать. И перстень – перстень с замысловатой треугольной свастикой…

Маша любила гулять по улицам, паркам, сидеть в каком-нибудь кафе. И в этом они были похожи: Родион терпеть не мог зависать на одной точке, а тоже предпочитал длинные путаные маршруты, в ходе которых теперь появилась новая боевая задача: не перебрать. Впрочем, былая жажда пить, чтобы забыться, уснуть трансформировалась в желание легкого опьянения, чтобы, засыпая, раскинув руки в стороны на широкой пустой кровати, успеть погрузиться в новые дразнящие мечты.

Отчего он, собственно, пил? Жалкая попытка преодолеть комплекс застенчивости, страха перед реальностью, которая с громом обрушилась на него, когда умер отец? Да нет, пить он начал гораздо раньше…

Мало кто догадывался, что высокий, широкоплечий человек на самом деле был маленьким, как будто внутри, под тонкой оболочкой скрывался другой – слабый и робкий, безвольный, с трудом принимающий решения. Под воздействием алкоголя этот маленький вырастал, упирался в оболочку, более того, ему становилось даже и тесно в теле Родиона… В сущности, все свои важные поступки он совершил под легким шафе: и к Маше тогда, в раздевалке, он обратился, потому что раздавил с Зуевым чекушку, которую тот достал, подмигнув, из-за зеркала гримерной, потом, во время ночного телефонного разговора, Родион, полулежа, разглядывая свои ноги в дырявых носках, прихлебывал по чуть-чуть жигулевского – так, собственно, и родилась идея непорочного брака…

Они еще ни разу не поцеловались, верные своему тайному сговору. Никто в театре не догадывался об их истинных отношениях, а если рассказать – не поверил бы: так не бывает. Никогда прежде Родион не испытывал такого трепета от простого прикосновения руки.

* * *

Все началось в конце апреля, когда Маша неожиданно объявила, что едет в Москву, на конкурс красоты. Просто поставила Родиона перед фактом, показала приглашение – кокетливый, с вычурными завитушками документ. «Конкурс имени Афродиты» – организаторы были явно не в ладах с чувством юмора.

И что-то смутное, тревожное шевельнулось внутри…

– Откуда ты вообще взяла этот конкурс?

– Так… Увидела в интернете объявление, отправила резюме.

– И ничего не сказала мне?

– Но теперь же сказала! А сразу не было смысла. Просто послала свои данные, фотографию. Я и не думала, что пригласят.

– Ты скрытная.

– Да, я скрытная.

– Если бы тебе пришел отказ, то я бы так ничего и не узнал.

– Не узнал – о чем?

– О том, что ты посылала свою фотку на конкурс.

– Ну и что?

Действительно: ну и что? Ведь скрывают же они от нас всякие уловки, ухищрения, рисуя на своих, как правило, плоских, как холст, лицах, каких-то немыслимых красавиц. Можно сказать: маленькие женские тайны. Если бы он узнал, что Маша пыталась принять участие в конкурсе, а потом получила отказ, то стал бы свидетелем ее поражения.

Все понятно, объяснено, но что-то все равно гложет его – именно ее скрытность. С другой стороны, он был ей благодарен: из-за этой скрытности он ничего не знал о тех, кто был у нее раньше.

Уникальный стиль. Обычно они довольно быстро начинают исповедоваться в своих сердечных историях, и вскоре ты оказываешься вовлеченным в чужую жизненную драму, знаешь все ее перипетия.

Как бы на моем месте поступил Валера? А вот с Митей она посмела бы так себя вести? Сказала бы она такое Виталию?