Тишина камней

Почти осязаемые нити сущих пронзили части тела Ри, сковав и заставив зажать рот рукой, чтобы не вскрикнуть от страданий навалившихся образов. Сирка, белокурая девчушка, вдвое младше Ри, успокаивала слепую мать, а та выла, не понимая, что происходит. Близнецы-малышки Тары жались друг к другу, спрятавшись в сундуке среди пропахшего пылью тряпья. Если напали охотники и найдут близнецов, то обязательно заберут, и, вшив под кожу карги, воспитают небоглядов.

Старуха-обрядчица Мельзинга стояла в толпе испуганных жителей Энфиса, выбежавших к пылающему в огне дому старейшины, и смотрела остекленевшим взглядом сквозь чужаков, сквозь несколько стен в сторону Ри. Он не мог всего этого видеть. Но видел. Эдда эрайли криф. И боль каждого цнои обители вышивала в стонущей душе юноши узоры беспомощности. Почему Мельзинга качает головой, предостерегая от действий? Кто напавшие? Эклиотики? Охотники? То, что его нащупала нить Мельзинги, Ри понял по ее неподатливой и требовательной сущности. Не успев удивиться тому, что и живые способны направлять свою эдду, он ощутил, как нить старухи хлестнула по глазам и показала врага.

Их было пятеро, но верхом только четверо: охотники на мускулистых, рослых илори с густыми, светлыми фризами. Лошади вальяжно гарцевали, под стать своим всадникам. Одно животное без наездника мирно жевало сочный куст у отхожей ямы.

В центре самый крупный  – с растрепанной бородой, в темном, округлом шлеме с узкой прорезью для глаз и рядом шипов на макушке купола. Кожаная бармица крепилась к шлему ремешками, а к ней  – наплечные пластины, ощерившиеся такими же шипами. Грудь закрыта массивным щитом с искусной гравировкой переплетающихся молний по краям, а в середине красовалось изображение диска Нари с лучами, выпирающими за края. Из-за пояса охотника торчал эфес меча с круглой дырой в вершине. Мужчина почесал под щитом,  –  Мельзинга заметила перстень с крупным каргом хлазы,  –  и спрыгнул с илори. Остальные продолжали верхом деловито двигаться, заставляя народ прижиматься друг к другу кучнее. Броня чужаков была заурядна для охотников: защитные гвиртовые  пластины, отличающиеся от обычных волнистыми следами вплавленных зеленых каргов, соединялись друг с другом кожаными ремнями. Ни у кого больше не было шлема. Скорее всего, спешившийся являлся предводителем отряда.

Он снял шлем, подвесив его к подпруге, широко шагнул навстречу ропщущим жителям. Те недовольно и обеспокоенно  загудели: отступать было некуда  – сзади полыхал дом старейшины, который совершенно растерянный сидел на лавке у соседнего сарая, а по бокам суетились конные. Маленькие, прищуренные глазки обратившегося к людям здоровяка были похожи на бездонные дыры, таящие первобытную угрозу. Он часто закатывал их, по-видимому совершенно не контролируя это действие, а темные мешки под глазами отвратительно подрагивали.

– Вам не стоит меня бояться! – громко заявил охотник. – Мое имя Коган Халла, и я пришел, чтобы забрать по праву принадлежащее мне. Всего лишь.

При этих словах сердце Ри учащенно забилось, юношу охватил жар волнения.

– Зачем ты поджег мой дом? – Старейшина поднял седую голову. Голос звучал потухше, с едва заметными нотками обиды. Сделанного не воротишь, но пожар был худшим из несчастий, поэтому хижины строились на достаточном расстоянии друг от друга, чтобы возникший очаг огня не перекинулся на соседние постройки.

– Ради всего прекрасного, что создал Шенкарок – прости окаянного Акти Мизум. – Коган Халла развел руками, – на левой сверкнул перстень, а правая была в кожаной перчатке, – показал, что не имеет злых намерений, не обнажил оружие. – Этот болван вечно напивается да что-то поджигает. – Командир отряда сурово посмотрел в ту сторону, где в траву с лошади свалился соратник. – Он будет наказан непременно. Любым способом, который ты назовешь сам.

Старейшина лишь покачал головой, а Коган продолжал:

– Если бы вы принимали хлазу, я с радостью возместил бы ущерб, но могу предложить лишь помощь рук для восстановления стен и крыши твоего…

Охотника прервал вышедший из толпы тучный мужчина в темном камзоле с вышивкой белой нитью по вороту и рукавам. На лысой макушке небольшой головной убор, называемый пупоной, в виде низкой квадратной шапочки из овечьей шерсти. Такие носили лишь судьи. По-видимому, он, поняв, что нападавшие угрозы не представляют, решил взять переговоры на себя и без особой твердости, как бы заскучав, сообщил:

– От имени владетеля Тэи из рода Гирей, данной мне судейской властью заявляю о своем присутствии и неприкосновенности.

Коган сверкнул глазами, трое всадников напряглись, натянув поводья: илори тоже не понравился неуважительный тон говорившего.

Ри показалось, что Мельзинга слышит скрип зубов.

– Конечно. – Охотник слегка склонил голову, улыбнувшись. – Мы должны чтить глас и дело странствующих судей, иначе нас ждет беспробудная анархия, как во время хеллизии. Но вы же прибыли не по наши души, верно? Насколько я знаю, судьи не вмешиваются в совершаемые деяния, а лишь в совершенные и только по вызову отчаявшихся. Повторяю: я прибыл затем, чтобы забрать свое. Надеюсь, никто не против?

Последние слова прозвучали с вызовом.

Старуха-обрядчица тоже выступила вперед:

– Но у твоего брата ничего не было! Шкурки да мех. Можешь забрать и оставь нас в покое!

Судья потянул Мельзингу за рукав, предлагая успокоиться.

Коган погладил бороду, расправляя ее по щиту. Он не торопился с ответом.

– Последний раз, когда я видел Каба, – а было это давно, признаюсь, – рядом с братом цвела роза невиданной красоты. По имени Нон. Не думаю, что лепестки ее уж совсем увяли, я бы посмотрел.

– Нон умерла при родах! – выкрикнул кто-то осмелевший. – Убирайся!

Илори Когана фыркнула и суетливо затопталась. Самый коренастый из охотников резво спрыгнул и, выхватив из бокового крыла сбруи короткий лук, присел перед командиром на одно колено. Нижняя часть его лица была прикрыта черной повязкой, а лысый череп блестел от пота. Доспех в основном состоял из переплетающихся тонких ремешков. За спиной торчал колчан с оперенными стрелами.

– Ну-ну, Пото, тише. – Коган похлопал по ребристому боку илори, будто успокаивал животное, а не телохранителя. – Никто не думал мне угрожать. – Он повернулся к охотнику, который постоянно довольно улыбался: – Руда, ты ведь обыскал дом моего братца?

Тот кивнул и еще больше натянул самодовольную ухмылку предвкушения.

– А где же его сынишка? И тело Каба где? – Коган вопрошал строго, но будто безразлично: он просто соблюдал традиции.

В толпе зашушукали об отсутствии мертвеца, и только Мельзинга заметила, что охотника интересовало только отсутствие племянника.

– Пусть выйдет! – Коган требовательно повысил голос. – Я просто спрошу, не желает ли он отправиться со мной. Если нет, то настаивать не буду. – Отмерив порцию внимания каждому жителю Энфиса, он добавил: – Обещаю, хотя могу и потребовать! Лишняя пара рук в Тишину мне пригодится. Только и всего.

Старуха, а вместе с ней и Ри, заметили капли раздражения, которые стали накапливаться в потоке слов Когана.

– Отдайте мальчишку! – вдруг нервно завизжал один из чужаков, до того наблюдавший безучастно. Его борода была аккуратно подстрижена, а в мочках ушей сверкали кольца с зазубринами внутрь. Волосы завиты в многочисленные короткие косички. Защитные пластины более, чем у других, имели гвиртовые отливы и особенно ярко отражали бушевавший пожар.

– Лиссо! – резко огрызнулся Коган, косясь на старейшину. – Успокойся!

Лиссо лишь поморщился, но промолчал.

– Я хочу лишь поговорить с ним, – поспешил перебить растущее возмущение предводитель отряда, смягчив тон.

Ри почти успокоился и хотел уже выйти, где-то внутри даже затрепетали спасительные мотивы, потускнели данные отцу обещания, а груз самостоятельного принятия решений потихоньку облегчал вес, давивший на плечи, но нить Мельзинги решительно натянулась. Ри спустился в высокий бурьян лопухов.

– Рийя Нон!

Парень вздрогнул. Он знал его имя!

– Ты не должен бояться меня! Я знаю: ты где-то здесь. Выходи – поговорим, как мужчины. Как родня. Что бы Каб не рассказывал обо мне, я скорблю вместе с тобой. И я не враг тебе! Слышишь?

В громкой речи дяди, под толстым слоем поддельной доброжелательности, таилась  хладнокровная жесткость. Возможно, если бы не подожженный дом или свирепый вид его воинов, сын Кабиана поверил бы, но каждый раз, когда воля Ри сдавалась, сила эдды Мельзинги возвращала ученика на место, а глаза старухи вспыхивали недовольством, как при плохо подготовленном обряде обращения к сущим – каранги.

Через какое-то время потрескивания уже угасающего пожара и всеобщего молчания, Коган продолжил:

– Мы похожи с тобой, Рийя Нон. Я знаю, о чем ты думаешь. Потому что был таким же. Я покинул отчий дом, когда был вдвое младше тебя. Каждый день меня тянуло обратно. О тэ ранги ату китея, Ри! Каждый день я жалел о содеянном. Я жил у цнои, как и ты, Ри! И кто же, как не они, знают силу родственной связи? Присоединяйся ко мне! Захочешь в отряд – буду рад. Не захочешь – найду работу по душе. Твой дом не здесь!

Когда стало ясно, что охотник закончил, в толпе загудели. Старейшина прикрикнул, стараясь утихомирить людей.

– Ты ошибаешься, каргхар, – Мельзинга снова вышла из-за спины судьи, говорила уверенно, без тени страха, даже умиротворенно.

Коган искренне удивился:

– В чем же?

– Во всем.

– Вот как? – Вялый жест, и члены отряда стали приближаться к командиру.

– Его дом здесь. – Взгляд старухи затуманился, как бывало во время отрешенных наставлений. – А ты пришел не с добрыми намерениями. Ты прав лишь в одном: о тэ ранги ату китея – с неба виднее. А нити сущих повсюду, нужно лишь уметь их слышать.

Коган вдруг резко, в два широких шага, приблизился к Мельзинге. Борода на лице зашевелилась, показались зубы. Низкорослый телохранитель запрыгнул на лошадь, и конные заняли позиции, окружив людей.

– А ты, значит, слышишь? – Рука охотника потянулась к шее старухи, но отдернулась, и Коган закричал еще сильнее, обращаясь в сторону леса: – Смотри, Ри! Смотри и не говори потом, что я не предлагал тебе выбор! А я предлагаю! Марво динтаф ид?динио!