Последняя звезда

* * *

Над морем раскинулась ночь!

Величественно и чинно, ночь парит над водой, волны плещутся, в ожидании луны, её серебряного света. Скалы чернеют, склонившись у воды, словно гигантские звери пьют, уставши за день. Гомон дня стих, и солёный ветер ласково треплет волосы сидящего у воды юноши.

Кеос задремал. Сам не заметил, как сидя в тени кедра, задремал под вечер. Ему снится ночь и что вот-вот взойдёт луна. Он ждёт луну, потому что любит смотреть на серебряные от её света волны. И, наконец, царица ночей взошла!

Но что это? Вместо искрящегося очарования вод, Кеос видит Тьму. Абсолютную Тьму. Он поднимает глаза, но лунный диск черен! Черный на фоне тысяч звезд, черный пустой диск!

Тьма этой луны не страшная, нет. Наоборот, простая, неинтересная. Это не та тьма, что окружает тебя ночью, когда лес оживает звуками. Не та тьма, которая наползает на тебя в тёмном чулане, пугая шорохами и скрипами. Не та тьма холодного и дико прекрасного моря, которая бурлит пеной волн и так манит исследователей.

Тьма, которую видит Кеос, – ПЛОСКАЯ. Плоская, одномерная и какая-то безвкусная. Черный диск луны всё растёт, увеличивается и это безвкусие, а вернее, отсутствие всякого вкуса, цвета и запаха как-то незаметно охватывает всё существо сидящего юноши. Апатия, немочь, нежелание двигаться – это всё живые слова. Но нет слов, чтобы описать то чувство, которое заполняет Кеоса.

Н-И-Ч-Т-О…

Полнейшее, отупляющее НИЧТО. Оно расширяется, ползёт, наступает. Она крадётся в самые отдалённые уголки подсознания.

Сам того не замечая, Кеос потерял цель. Он забыл про волны и луну, забыл, зачем он здесь. Просто тупо смотрел на эту тёмную воронку какое-то время, а потом позабыл даже кто он сам. Просто забыл, что он – человек по имени Кеос. Потом перестал чувствовать, воспринимать что-либо. Потом…

А потом была просто бездна! Уже не было Кеоса, кедра, моря, волн и черной луны. Была просто Бездна. И Бездна была в нём. И он в ней.

Гигантская воронка закрутила его, и он канул в вечную Тьму…

Кеос вздрогнул и проснулся.

День! Светлый-пресветлый, радостный солнечный день! Его покачивает на волнах. Ах! Так ведь это не волны! То скрипит колёсами обозная телега. Переведя дух и вытерев пот от кошмарного сна, Кеос отбросил плащ и выглянул наружу.

В воздухе висела пыль от тысяч сандалий, войско всё ещё шло. Его конь Верный покорно брёл рядом и, похоже, тоже дремал.

– Проснулся, сын Радия? – Феодосий, добродушный и спокойный, как всегда, казалось только и ждал пробуждения господина.

В ответ Кеос промычал что-то невнятное и, пошатываясь, перелез в седло. Верный встрепенулся, но, почуяв расслабленное состояние хозяина, снова впал в полудрёму-полубодрствование, в которое умеют погружаться лошади, собаки, да и вообще все животные.

«Мне нужно что-то подобное» – промелькнула мысль у Кеоса. «Нужно научиться спать на ходу. Не так, как спят воины в седле, – так-то я могу, а именно, – как кони, спокойно и ровно принимая всё, что преподносит им судьба – в полусне-полуяви. Тяжелая изнуряющая работа. Кормёжка. Водопой. Свидание с кобылицей. Короткий сон. Опять тяжёлая работа, много тяжёлой работы. Много тяжёлой и бессмысленной работы. Таскать на себе человека. Потом таранить вражеские ряды, и, если не убьют, если никто из пехотинцев не проткнёт тебя копьём, если не подрубят ноги мечём, если не сдаст сердце от бешеной скачки, то будет снова полусон-полуявь. А потом снова тяжёлая изнуряющая работа. Кормёжка. Водопой и, если повезет, кобылица…

Как бы мне научиться быть конём, как научиться отключать голову, чтобы не лезли подлые мысли, чтобы не путали и не путались под ногами? Я же военачальник, сын уважаемого горожанина, кузнеца Радия, мастерство которого знает вся Пелла. Поэтому, мне негоже быть в таком состоянии, полусонном состоянии полу-скота. Я не скот! Я не скот! Химера тебя побери, но почему же я ему так завидую?»

– Почему же я так завидую тебе, старый друг? – Кеос склонился и зашептал коню на ухо. Верный любил, когда его гладят по ушам, или чистят их, или легонько дуют в них, это его успокаивало. Поняв, что хозяин его ласкает, Верный благодарно кивнул и прикрыл глаза ещё больше, расслабленно плетясь по дороге вслед идущим впереди людям и всадникам. – Почему же я так хочу научиться не думать, бодрствуя, не падая спать, не засыпая идти, куда повелевает хозяин. Ведь тебе всё равно, лишь бы была кормёжка, уход и еще – кобылица, та серая, в яблоках, которую ты так любишь! Тебе ведь даже всё равно, кому ты служишь: вот я давал тебя Ясону, помнишь – и ты служил ему, правда, конечно, тосковал, но всё же служил. Впрочем, чем я лучше тебя…

– Чем я лучше тебя» – шептал Кеос. Я сплю на ходу, так же как и ты, я вот уже месяц нахожусь в каком-то мороке[100 - {Морок (с ударением на первый слог) – древнеславянское слово, означающее тьму, туман, родственное слову «морока».}], в каком то тумане. Я и не сплю, но я и не бодрствую. Да, вот правда ещё голова болит… В сущности, я такая же лошадь, как и ты, только у меня есть ум, способный думать о том, что ему прикажут и руки, способные убивать, того, кого прикажут. И я так же служу своему господину. Как распоследний раб. Он так же меня кормит, платит жалованье, иногда одаривает подарками. Может даже подарить бабу, как в тот раз, когда грабили Экбатаны. Царь отдал город в наши руки, и мы грабили и насиловали. До сих пор помню глаза той бедной девушки-горожанки. И помню то своё скотское, тупое, озверевшее состояние, за которое себя ненавижу. Наверное, ты так же тупеешь от работы, мой верный конь!

Верный заржал.

– Да-да, – продолжал разговор Кеос, – и я тоже подаю голос, я тоже отвечаю Александру. Царь тоже может поговорить со мной, как вчера. Так вот, запросто взять и поговорить со своим вестовым. Но боюсь, чего бы я не сказал в ответ, толку будет не больше чем от твоего ржания, – окружающие воспримут мои слова как ржание верного царского коня жеребца.

Кеос с сарказмом рассмеялся. Воины стали испуганно оглядываться в его сторону. Недавно спятил один боец из третьего полка, тот долго смеялся перед этим. Говорят, спятил от тоски к Родине. А поскольку воины народ суеверный, теперь ко всякого рода беспричинному смеху они относились настороженно.

Но Кеос приветливо махнул им рукой, и они отвернулись, успокоившись.

«Надо всё-таки поговорить с Александром начистоту, – решил Кеос, – это великий царь, он поймёт. К нему запросто может прийти любой воин, и поговорить о чём угодно, если это будет дело. Он ненавидит подхалимов, но ценит людей смелых и преданных делу. Он ещё ни разу не отверг ни одного воина, если у того были дельные предложения. А уж мне он и подавно не откажет, я ведь не самый последний воин в его войске. Меня он послушает, потому что я буду говорить начистоту. Я расскажу ему, как у нас дела обстоят изнутри. Что ни один человек, ни один воин не рассчитан на такие походы. Что сейчас все, конечно, храбрятся и боятся, тебе царь, перечить. Что нужно отдохнуть, пересидеть зиму, пересидеть в Персии как минимум год, пока у людей восстановятся силы. А лучше – вернуться в Грецию, отпустить часть ветеранов, набрать новое войско, обучить его и двинуться на Индию новым походом. Я скажу ему, я обязательно скажу! Надо только набраться смелости, ведь с царём нельзя разговаривать в духе поражения… А я и не буду про поражение, я буду про победу, про отсроченную победу, который царь выиграет не сходу, а благодаря правильной стратегии… Хотя, что там у него, стратегов мало что ли…»

Раздумывая таким образом, Кеос не заметил, как оказался в головах колонны рядом с царской черной гвардией. Из задумчивости его вывел окрик начальника охраны:

– Это что ли ты, Кеос, сын кузнеца Радия?

– Он самый!

– У тебя донесение?

– Никак нет.

– Тогда скачи вперёд, если у тебя какое дело впереди или скачи назад к своим людям, а здесь место царя Александра. Мы охраняем его покой.

– Правильно, я к нему и еду.

– Так что за дело?

– Я по личному делу. Обсудить наш поход.

– Тогда обратись к начальнику кавалерии, ведь ты служишь у него!

– Я приехал не как воин, но как свободный и равный гражданин Пеллы. По закону, я могу обратиться к царю.

– Парень, ты спятил! Сейчас война, и мы не на городском совете!

– А, это ты, Кеос! – Царь показался из своей кибитки и приветливо разглядывал его, – я тебя помню, как же! Это ведь твои кавалеристы разогнали персов по всему лесу в битве при Гранике? Помню тебя! Захотелось пообщаться по делу? Молодец, что приехал ко мне без всяких проволочек! Однако что-то я засиделся, не размяться ли нам? Заодно и поговорим! Зинобиос, коня!

Мгновенно возник царский конюх, под уздцы он вёл прекрасного вороного коня. Александр перемахнул через борт своей походной кибитки, размерами напоминавшей дом, и мгновенно оказавшись на коне, рванул с места. Охрана как по команде, рванулась вслед за царём.

– Петрос, первый десяток, остальные на месте! – предупредил Александр старшину царской охраны попытавшегося поднять сотню вслед за Александром, – со мной ведь будет храбрый Кеос, чего же мне бояться!? – Кеос не успевал отвечать на быстрые и весёлые шутки царя, он только успевал глупо улыбаться и кивать, – Увидев храброго Кеоса, мои враги и так разбегутся, так что нечего зря напрягать людей, Петрос! – и рукой отметая все возражения, Александр галопом устремился на ближайший холм.

На холме царь неожиданно остановил коня, круто натянув поводья. Кеос чуть не врезался ему в спину.

– Ах, какая же красота, какие огромные, необъятные и красивые края! – Александр раскинул руки и шумно вдыхал воздух, стараясь как бы обнять весь этот новый мир, вкусить его запахи, насладится ветром.

Кеос и сам опешил от потрясающего вида. Пустынные степные районы постепенно начинали уступать место лесам. Деревьев было уже значительно больше, чем им попадались вчера. По равнине вилась речка, наполняя влагой ближайшие земли. Кеос удивился, насколько незаметно их войско вышло в совершенно другие, обильные земли.

Царская охрана осторожно рассредоточилась вокруг вершины холма, притом, четыре конника отъехали на четыре стороны света на расстояние выстрела из лука. Так полагалось делать, чтобы уберечь Александра от засады, от случайной стрелы. В случае тревоги, эти дозорные поднимут шум, а охранный десяток в центре уже решит, что делать – принять бой или увести царя в обоз, где ждут основные силы.

– Вот видишь, Кеос, и эта земля теперь – наша! Как же велик Мир, и как его трудно объять! Но мы смогли, мы дошли, и этот угол земли – теперь часть Греции – твоей и моей!

Дозорный справа вдруг свистнул кречетом. Это означало сигнал тревоги, он кого-то заметил. Десятник махнул ему рукой, отдавая приказание узнать, в чем дело. Дозорный поскакал в сторону источника опасности, а на его место тут же был отправлен другой дозорный, круг охраны ни на миг не разорвался. Александр не обращал внимание на всю эту привычную суету, он стоял на холме, глядя в лицо ветру, а глаза его были полны восторга и, пожалуй, слёз, – так показалось Кеосу. Загипнотизированный обаянием личности Александра, Кеос взирал как заворожённый то на царя, то на эту неведомую и прекрасную землю, и молчал, онемев от восторга.

Через несколько минут дозорный подал знак «отбой», возвращаясь на место. Справа от холма показались греческие кавалеристы. Это возвращался передовой разведывательный отряд. Александр, заметив их, развернул коня, и, гарцуя, полетел к ним. Копыта Буцефала едва касались травы.

– Ну что, Прокофий, что видели?!

– Слоны, Великий царь! Видели следы слонов!