Страсти в тихом местечке, или Переживания Хаи Нусьевны

Замерло в очередном испуге местечко!

Вчера ночью из многих домов увезли стариков. Увезут ли завтра их молодых детей, никто не знал. Дело в том, что хотя этот район большого города и считали еврейским, на самом деле ни культуры, ни национальных обычаев, ни языка из обитателей местечка почти никто не знал. Да и опасно было выставлять напоказ свою национальность. Конечно, и так было понятно. И только немногочисленные старики хранили и язык, и веру, и традиции, хранили тихо, никому не мешая. За отсутствием синагоги собирались еженедельно в одном из домов на окраине. Читали талмуд, молились, конечно, на идише, а поскольку идишь никто из соглядатаев – а были, были такие в местечке – не знал, то бог его знает, о чем там говорили эти старики?! Не о свержении ли советской власти? И взяли их. И не вернули.

***

Но все забывается. И жизнь пробивается сквозь горе и страхи, как молодая трава из кучи мусора и опять цветет в местечке садами и парками, и на улочках опять ругаются, и мирятся соседки, и стрекочут швейные машинки, на рынках гремят тележки молочников и стекольщиков. И зимой завязывают тесемками шапки под подбородки своих великовозрастных детей сумасшедшие от детолюбия еврейские мамы.

– Мам!– сопротивлялся Аркадий, – мне уже восемнадцать лет! Ну, сколько можно!

– Хавна!– как всегда, кричит сестре Нюра, – ты, почему не смотришь за Аркашей, опять на улице с развязанными ушами шел!

… Да, Арику уже восемнадцать. Идут счастливые послевоенные пятидесятые годы.

В институт, как и предрекали сестры – близнецы, он не поступил. Просто не нашел в списках подавших документы своей фамилии.

– А где мое заявление?! – добравшись до девушки из приемной комиссии, грозно спросил он.

– А вы подавали? – весело и откровенно нагло глядя в его явно еврейскую физиономию, спросила она.

Арик понял.

– Отдайте хотя бы документы, – вяло попросил он.

Девушка порылась и отдала.

– Значит, заявление не подавал, а документы у вас оказались?! – издевательски спросил он.

– Кто-то подбросил! – весело засмеялась она, и каким-то другим, женским изучающим взглядом посмотрела на Аркадия.

– Могли бы вечером встретиться, – тихо, поманив его пальцем, сказала она.

– Ну, если кто-то Вас мне подбросит! – нашелся Арик.

Ни девушка, ни провал в институт, его сейчас не интересовали.

Во-первых, весной все равно в армию, Во-вторых, нет, это конечно, во-первых, Арик был влюблен!

Это была его первая, и как всегда кажется в его годы, единственная настоящая любовь!

Любовь звали Зоей, и к несчастью Ариковой семьи и всех его родственников, она была русская. Нет, никто ничего не имел против русских! В конце концов, в России живем! Но, жениться все-таки надо на еврейке!

– Подумай о нас! – кричала Ревека, – нас и так мало осталось. Если мы не будем себя сохранять, скоро на земле евреев не останется!

Мы веками себя сохраняли! – вторила ей Фредерика, – знаешь, каким ты по счету в своем роду! Тысячный! И все – Геровичи!

А Нюра вообще била кулаком по столу!

– Только через мой труп!

– Тебя, Нюрка, вообще никто не спрашивает, – как всегда вступала с ней в ссору Хая.

– Девочка хорошая, – примирительно говорил Наум, – люби ее, Арик, и пусть она будет твоей любовницей! А женится надо все же на нашей! Вон, посмотри на дочек Розы. Красавицы!

– Что ты мелешь, старый дурак! – кричала Хая, – мой Аркаша никогда не будет иметь любовницу! Это ты в своих шалавах запутался!

Сказать, что в семье Зои были тоже недовольства – значит, ничего не сказать!.

Там просто стояли каменной стеной!

– Нет, мы ничего не имеем против евреев! – говорила Зоина мать. – Но ты же знаешь, как к ним относятся! Он никуда не поступит, и нигде не будет на хорошей работе. Ты что обрекаешь себя на убогую жизнь? И подумай о детях. К ним будет такое же отношение – они ведь тоже будут евреи!

– Наполовину, – заметила Зоя

– Этого вполне хватит! Слушай, а ты не боишься, что опять начнутся еврейские погромы?! Нет, уж, пусть они живут сами по себе, а мы – сами по себе!

– А ты вообще, не рано ли о глупостях думаешь!? – кричал отец. – Тебе сначала институт нужно закончить – только ведь поступила. На хорошую работу устроиться! А ты думаешь, если ребенок родится, ты учиться сможешь?

– А мы не сразу рожать будем! – возразила Зоя.

– Знаем мы эти «не сразу»! – кипятился отец.

– Они вообще этим заниматься не будут! – ехидничала мать.

– «Этим» – это чем? – насмешливо спрашивала Зоя.

– Ты меня за дурочку не считай! – сердилась мать, а то я проверю, может вы «этим» уже занимаетесь.

Зоя вспыхнула и ушла, хлопнув дверью.

***

… Прохладный осенний вечер опустился над сквериком, затерянном среди извилистых улочек местечка. Сухие листья, подгоняемые легким ветерком, перебегали дорожки, звезды уже бледно выступили в еще непогасшем небе над любимой скамейкой двух влюбленных, на которой они проводили вечера и на которую по непонятным им обстоятельствам, никто кроме них никогда не садился.

Здесь они сидели и молчали, здесь ссорились и мирились друг с другом, здесь, забыв обо всем на свете, как будто на всей земле кроме них никого и не было, взахлеб целовались и мечтали о своей будущей жизни.

Странно, но никто и никогда в эти вечера и не проходил мимо. Бог охранял их. Или боги, потому что боги у них были разные.

В восемнадцать лет, в великую пору первой любви не существует никаких логических доводов кроме одной бешеной мысли:

– Мы хотим быть вдвоем, круглосуточно и не разжимать своих объятий никогда, ни на одну минуту, ни ночью, ни днем!

На этой скамейке ни предстоящая армия, ни предстоящие студенческие годы, ни будущий ребенок, ни где, и на что они будут жить – не обсуждалось! Об этом даже не думалось! Думали только об одном: когда же мы, наконец, окажемся вместе?

–Давай сбежим – шептал, прерывая поцелуй Арик, – сбежим и уедем!

– Куда? – спрашивала тоненькая и кудрявая теряющая от счастья разум, Зоя.

– Не знаю! Куда-нибудь!