Агата

В аэропорту Саны меня должен был встретить мой давний университетский приятель Миша Лягин. Он был Оксаниным однокурсником, активным участником наших гуманитарных экспедиций на Соловки и большим знатоком арабского языка. Окончив МГИМО с красным дипломом, Михаил сразу поступил на службу в МИД, и к моменту моего приезда в Йемен уже находился здесь больше года.

Природная острота ума и непринужденная тяга к знаниям невероятным образом сочетались в нем с феноменальной безалаберностью и недисциплинированностью. Поэтому я не слишком удивился, когда, пройдя через паспортный контроль, не обнаружил его в маленьком грязном здании, больше напоминавшем загаженные руины, чем терминал международного аэропорта.

Повсюду куда ни глянь был разбросан мусор. В обшарпанные стены глубоко въелись пятна самого разного происхождения. Петляя между разломанных металических ограждений, я не переставал ловить себя на ощущении, что не каждый бомж с Казанского вокзала согласился бы оказаться на месте сотрудника этого, так скажем, транспортного объекта – настолько мало общего имел он с аэропортом в привычном для меня понимании.

После царственных Эмиратов нищий Йемен действительно производил весьма гнетущее впечатление. Вокруг меня неторопливо прохаживались причудливо одетые люди. Широкие полы их грязных рваных джаляби?й – длинных арабских рубашек – свободно болтались на ногах, порой даже запутываясь между ними. У некоторых нижняя часть тела была закутана футо?й – огромным куском грубой разноцветной ткани, напоминавшей длинную женскую юбку.

Едва ли не каждый мужчина или мальчик был подпоясан широким цветастым ремнем, с которого прямо посередине, на животе, свисал в сильно загнутых ножнах широкий национальный кинжал – джамби?я. На головах были туго накручены подобием миниатюрной чалмы белые узорчатые платки – ша?ли. При этом многие мужчины поверх джалябий носили обычные европейские пиджаки. Как единственные знакомые мне предметы на общем фоне аутентичной йеменской действительности они производили на меня весьма комичное впечатление.

На крошечных рукоятках джамбий у подавляющего большинства йеменцев висели полиэтиленовые пакеты, полные мелких листочков салатного цвета. Они брали их по одному, меланхолично запихивали в рот и медленно прожевывали, не глотая и не выплевывая. Измельченная травяная масса скапливалась за безобразно раздутыми щеками. У некоторых из них по подбородкам – и дальше по шее за пазуху, через многодневную щетину или короткие бороды, стекали противные зеленые слюни.

Почти у всех на плечах болтались автоматы Калашникова, большинство из которых даже не были поставлены на предохранитель. У иных из-за пояса прямо рядом с джамбиями торчали пистолеты. Трехлетний мальчик в заваленном нечистотами углу задумчиво сосал верхушку пули на неиспользованном патроне от крупнокалиберного пулемета.

За сравнительно небольшим числом мужчин, с ювелирной точностью отставая строго на два шага, покорно семенили один или несколько полностью черных силуэтов. О том, что это их жены, догадаться можно было лишь по огромному числу близковозрастных детей, роившихся вокруг каждой из них. Надетые на женщин темные балахоны – аба?йи – были настолько широкими и бесформенными, что под ними с трудом угадывались лишь самые общие анатомические особенности их обладательниц. Головы женщин и девочек были плотно замотаны платками – хиджа?бами – а все лицо ниже глаз полностью скрывали свисающие вниз куски ткани – ника?бы.

К грязной стойке кафе, у которого я остановился, выбирая чего бы выпить в ожидании Михаила, хромой походкой приблизился один из таких силуэтов. Судя по сгорбленной фигуре и не слишком грациозным движениям, женщина была очень пожилой.

– Ща?хи, – прохрипел ее надтреснутый голос из-под грязного мятого наряда, противно пахнувшего застарелым старушечьим потом.

Взяв деньги из морщинистой, густо разрисованной красно-коричневой хной руки, продавец быстро наполнил горячим чаем бумажный стаканчик и швырнул в ее сторону через весь прилавок. Ловко поймав его, старуха начала насыпать из разбитой стеклянной миски сахар. Одну ложку, вторую, третью… После шестой она лениво помешала напиток одноразовой ложечкой и, подсунув руку со стаканом прямо под никаб, одним залпом в несколько крупных глотков осушила его до дна.

Чай на классическом арабском – «шай». От шипяще-скрипящего «щахи» веяло дремучим провинциальным диалектом. Не желая смириться с тем, что все выученное на классическом арабском теперь можно смело забыть, чтобы ничего не мешало с нуля начать учить йеменский, я тоже попросил «щахи». Худшие опасения подтвердились. Мне действительно подали – точнее, швырнули, как и старухе через весь прилавок – бумажный стаканчик чая.

Я успел выпить две порции очень крепкого, заваренного на душистых специях напитка и нехотя давился третьей, когда в здание аэропорта, беспокойно озираясь испуганными глазами по сторонам, вбежал Миша. Увидев меня, он застыл на месте, почти натурально просиял от радости и, сломя голову, бросился навстречу.

– Андрюха, спасибо тебе, что дождался! – с неожиданным остервенением стиснул он меня в объятьях, хотя никогда ранее в столь бурном проявлении эмоций замечен не был.

– А я-то уже думал – все, конец! – чуть менее возбужденно продолжил он. – Сейчас не найдёшь меня в зале прилета, возьмешь такси и поедешь… Тебя там убьют, конечно же, по дороге, как всегда… И мне – снова выговор!

Я подавился чаем, закашлялся, смял в ладони бумажный стаканчик и швырнул его в мусорный бак – совершенно пустой, поскольку весь брошенный арабами мусор валялся на полу вокруг него.

– Если здесь так опасно, почему ты не приехал вовремя? – спросил я, стряхивая с пальцев капли недопитого чая.

– Да работы много, Андрюх, извини.

– Сегодня же пятница, выходной. Или в арабском мире что-то поменялось, пока я летел?

– Да как тебе сказать?..

– Проспал? – прямо спросил я его.

– Проспал, – виновато сознался он. – Только ты там в посольстве никому не говори, хорошо? Меня консул убьет, если узнает. С дисциплиной у нас в здесь вообще лучше не шутить, а с учетом конкретно йеменских полувоенных реалий и подавно. Впрочем, ты потом сам все поймёшь.

Мы вышли из здания аэропорта и на двух старых, сильно шатающихся и громко скрипящих тележках покатили мои вещи к его машине.

– Нашей с тобой машине, – сразу поправил он меня. – Мы как самые младшие дипломаты будем делить одну на двоих.

Едва начали закидывать коробки в багажник, нас густо облепили худые чумазые дети и с протянутыми вперед ладошками начали шумно выпрашивать милостыню. Самая взрослая девочка, лет девяти или десяти, бойко улюлюкая на частушечный манер, приговаривала в рифму: «У?мми мари?да, а?би ма фи?ш. А?на миски?на, джи?б ли бакши?ш»[1 - Моя мать больна, отца у меня нет. Я бедная, подай мне милостыню. (араб.)]. Я зачерпнул в кармане мелочь – сдачу после покупки чая в аэропорту, и уже намеревался вынуть ее, чтобы отдать побирушкам, как Миша меня решительно остановил:

– Даже не думай! Дашь хотя бы один риял хотя бы одному из них, к тебе тут же сбежится толпа в десять раз больше, чем сейчас. Они запомнят тебя на всю жизнь и потом прохода здесь не дадут. А нам, скажу я тебе, как консульским сотрудникам придется часто бывать здесь в аэропорту по роду службы.

– Аллах щедр, он вам подаст! – сказал Миша детям на своем блестящем арабском, показывая пальцем в небо и усаживаясь в машину.

Я быстро последовал его примеру и заблокировал дверь со своей стороны.

– Нет, ты щедр! – не желая сдаваться так просто, прокричал самый грязный мальчик и схватил Лягина за рукав.

– Не богохульствуй! – строго сказал Миша и, освободившись от вцепившегося в его руку попрошайки, тоже громко захлопнул дверь.

Машина резко сорвалась с места. Водителем, как оказалось, он был совершенно отвязным и азартным. Мы на огромной скорости огибали всадников на ослах и верблюдах, гужевые повозки и разваливающиеся на ходу старые автомобили. По обеим сторонам далеко не самого широкого и исправного шоссе, какое мне доводилось видеть, живописно тянулись ряды крошечных домиков, сложенных из неимоверно кривых буро-коричневых кирпичей.

Ближе к торговым рядам на окраине города, к которой мы домчали за полчаса, Мише пришлось сбросить скорость – машин, ослов, верблюдов и даже пешеходов на проезжей части стало значительно больше. Мы двигались все медленнее и медленнее, пока не стали в пробке прямо посреди шумного рынка, широко раскинувшегося по обе стороны от дороги. На обочине перед одним из продавцов были ворохом навалены небольшие полиэтиленовые пакетики с уже знакомыми мне листочками. Судя по ажиотажу, творившемуся вокруг них, это был едва ли не самый востребованный товар на всем огромном рынке.

– Слушай, Миш, а что это за трава, которую они все жуют?

– Ох, спасибо что напомнил! – спохватился он, заглушил мотор и вышел из машины.

К тому моменту, как впереди стоявшие автомобили тронулись, он плюхнулся обратно на водительское сидение с тремя купленными пакетами в руках.

– Это кат, – объяснил он, бросив два из них на заднее сидение, а последний – развязывав и пристроив на бардачке рядом с коробкой передач. – Так, вставляет немного. Угощайся!

Он бросил в рот пару листочков и со смаком перетер их зубами.

– Нет, спасибо, – отмахнулся я. – Это наркотик какой-то что-ли?

– Что-то типа того, – не стесняясь, ответил Лягин. – Но очень легкий. Просто бодрит немного.

Пожалуй, в более интересной ситуации мне в жизни оказываться не приходилось. Мы снова неслись на огромной скорости по разбитой дороге, круто петляющей по городу вооруженных до зубов наркоманов.

Острые хлопки пистолетных выстрелов привлекли мое внимание к маячившей впереди фигуре. Бородатый мужчина средних лет, не очень прилежно прицеливаясь, часто стрелял вглубь узкого переулка. В его руке мелко вздрагивал ТТ. За несколько секунд, в течение которых наша машина поравнялась с ним, я успел рассмотреть, как выставленные в качестве мишеней кирпичи один за другим раскалываются на мелкие обломки под его точными выстрелами. Прямо рядом с ними играли дети.

– Ты видел, что он творит, или нет?! – почти закричал я. – Он совсем дурак, что ли? Там же дети!

Миша смерил меня снисходительным взглядом, смял уже позеленевшими зубами еще несколько листочков ката и успокаивающе проговорил:

– Ничего, привыкнешь… Я такой же был, когда сюда приехал.

? ? ?

Я проснулся от оглушительного аза?на[2 - Призыв к молитве для мусульман, который выкрикивает муэдзин (глашатай) с минарета (высокой башни при мечети).], возвещавшего о начале предрассветной молитвы. Минарет возвышался на противоположной стороне улицы прямо за высоким бетонным забором посольства, опоясанным по верху двумя рядами колючей проволоки. Поняв, что уже не засну, я вышел на балкон.

Жилой дом, в котором я выбрал себе однокомнатную квартиру, располагался в самом отдаленном конце посольского комплекса. Отсюда за небольшим, прилегающим к дому садом были видны посольские волейбольная и спортивная площадки, футбольное поле, бассейн и баня. В небе над ними плавно кружили крупные орлы, высматривая на улицах посольства невероятно расплодившихся здесь котят – свою излюбленную добычу. На горизонте бледно виднелись отроги далеких скалистых гор.

Воздух был свеж и невероятно душист. Плакучие ветви эвкалипта свисали прямо на мой балкон – веник для бани можно было нарвать, не выходя из дома.

Приняв душ и позавтракав оставленными Мишей с вечера продуктами, вышел к назначенному времени на площадку перед домом. Лягин повел меня практически через всю территорию дипмиссии. Мимо старинного дома в традиционном йеменском стиле: «Личный подарок советскому правительству от тогдашнего местного имама», пояснил он. Затем через просторный, полный эвкалиптов сквер с фонтаном посередине: «Раньше здесь вместо фонтана стоял памятник Ленину». Когда мы приблизились к невысокому двухэтажному зданию, частично выступавшему за бетонный забор посольства, он сказал:

– Это наш консульский отдел. Паспорта, визы, нотариат, удостоверение документов и прочая ерунда – постепенно обо всем тебе расскажу и покажу. Здесь ты и будешь работать вместе с нами.