В поисках силы. Книга первая

В общем, сегодня надо было как-то выживать по-особенному и еще границу охранять. Шмель потребовал от младших сходить в туалет, пока они находились на заставе, сходил и сам. Оделись, заполнили магазины патронами и пошли на приказ. Дежурный офицер, поднеся руку к козырьку фуражки, произнес привычные каждому на заставе слова: «Вам приказываю выступить на охрану государственной границы Союза Советских Социалистических Республик, вид наряда – часовой границы, место несения службы…". Приказ перед нарядом зачитывается всегда: и днем, и ночью – уж такой на границе существует порядок – это «пограничное святое».

Шмель с парнями вышли на улицу, и их лица сразу обожгло невыносимо холодным воздухом. Чтобы не обморозить лёгкие, дышать приходилось осторожно – через маленькую щель в плотно сжатых губах, чтобы воздух успевал прогреваться во рту. После нескольких вдохов легкие привыкали, и потом дышать становилось уже легче.

У входа в казарму в двух тулупах, еле живой и заледеневший как «северный мамонт», медленно переваливаясь с ноги на ногу, ходил часовой у заставы – земляк Шмеля ефрейтор Родыга. Он сейчас точно мечтал только об одном: чтобы быстрее закончилось время его наряда, и он бы смог прийти в столовую и выпить стакан горячего молока. На заставе все знали, что Родыга не переносил сильного мороза, очень страдал и всегда пытался как можно теплее одеться. При температуре ниже минус 30 у него из носа всегда «текло ручьем» и замерзало прямо на лице. На заставе только ему одному удавалось надеть на себя два тулупа – больше никто этого делать не умел (второй тулуп он брал у тех, кто спал).

У Шмеля тоже никак не получалось просунуть рукава одного тулупа в рукава другого, и он надевал только один тулуп. Дополнительно под тулуп и бушлат он надевал шерстяной свитер, который прислала ему в посылке мать из далекой Кировской области. Свитера на заставе официально были запрещены, командиры их называли «вшивниками», но понимали, что без них парням будет трудно в суровую забайкальскую зиму и «закрывали глаза» на это небольшое нарушение устава службы. Шмель сходил в вольер за собакой; на своего пса он надел попону, скроенную из старой солдатской шинели и обшитую белой тканью – иначе пес не выдержит морозного ветра; на лапы ему надел специально сшитые чулки.

По команде дежурного сержанта наряд пристегнул к автоматам магазины и полностью готовый к несению службы, в белых маскировочных халатах и в лучших традициях «настоящей мужской работы», выдвинулся в темноту на смену другому наряду, который уже поджидал их в условленном месте. Их задачей было не допустить безнаказанного нарушения государственной границы СССР на вверенном им участке.

***

Луны не было, небо было чистым и звездным. В начале движения почти все внимание уходило на то, чтобы ногами прощупывать тропу, не соскользнуть с нее и не упасть. Через десяток шагов ноги привыкли и шли уже сами, освободив внимание, чтобы смотреть вперёд и по сторонам. Шмель шел впереди, младшие сзади на заранее оговоренной дистанции. Сухие валенки почти не создавали шума, еле слышно шурша по натоптанной пограничной тропе.

Прошли через ворота в системе и вышли в «пограничную полосу», где перед ними больше не было никаких охранных заграждений, лишь несколько десятков метров советской территории до реки Аргунь. Другой берег реки был уже чужим. За системой Шмель всегда чувствовал перемену своего состояния – у него включалось осознание, что он находится на переднем крае, за спиной его страна и от него сейчас что-то зависит. Такое чувство заряжало его СИЛОЙ, создавало настрой, при котором любой мороз не такой уж и сильный, а путь по границе не такой уж и длинный.

«Да, е…", – услышал он сзади – это один из младших, поскользнувшись, летел с тропы; младшие иногда падали, их ноги еще не умели безопасно ступать по натоптанной скользкой тропе.

– Старайтесь ступать, прощупывая стопами поверхность, прежде чем переносить на них свой вес; для этого внимание нужно держать в ногах, – сказал Шмель и пошел, чуть подсаживаясь в коленях и смягчая шаг, показывая как нужно. Он помнил, как на первом году тоже падал, после этого долго выискивая в снегу слетевший с плеча автомат. С тех пор прошел всего год, но за это время по границе было пройдено так много километров, что казалось, прошло не менее ста лет.

Через три месяца учебных занятий в гарнизоне всех новобранцев распределили по пограничным заставам, где им предстояла самая настоящая служба на самой настоящей государственной границе; Шмель попал на именную заставу (застава имени героя-пограничника) и прослужил на ней до окончания своего срока. Каждый день ему, как и всем, приходилось ходить сначала младшим, а на втором году старшим пограничного наряда.

Служба на заставе была «не сахар»: день и ночь нужно было охранять участок с многокилометровыми правым и левым флангами. Каждый вечер в 20.00 часов – с этого времени начинались пограничные сутки – начальник заставы перед строем зачитывал «Суточный боевой расчет», где было подробно расписано: кому в какое время нужно заступать на службу и в какой вид наряда. Служили днем, служили ночью, служили утром, служили вечером; границы было много, и ее с лихвой хватало на всех. На заставе была особая атмосфера, в которой было комфортно: не было «дедовщины», не было времени заниматься ерундой, а была единая для всех задача и настоящая служба.

***

Наряд продолжал движение; впереди показалось темное пятно, Шмель на секунду включил набедренный фонарь – это куст «перекати-поле» – выключил и пошел дальше. Непонятный звук – стоп – прислушался – вроде бы тихо – продолжаем идти. Пес Рэм шел впереди, мягко ступая лапами, обутыми в чулки, время от времени поднимая уши и вглядываясь в темноту.

«Небо сегодня чистое, звёзды россыпью», – улыбнулся про себя Шмель, на секунду посмотрев вверх. Несмотря на то, что приходилось постоянно быть начеку, Шмель находил секунды полюбоваться тем, что было вокруг: посмотреть на сопки – в ночи они выглядели тревожно-сонными, будто таили в себе что-то; посмотреть на звездное небо и ощутить романтику ночного дозора. Пусть было опасно и холодно, хотелось в тепло и спать, но сейчас это был кусочек его жизни, который ему надо было полностью прожить, ничего не упустить и не потерять; здесь для него была и тяжесть, и радость.

Шмель любил красоту, какой бы суровой она ни была, особенно там, в Забайкалье. Сейчас прямо перед его глазами, словно лампочка с цоколем, на небе «висела» Венера – она здесь почему-то была действительно похожа на лампочку с цоколем, выглядела самой большой и самой яркой среди других звёзд. Он любил на нее смотреть и мечтать, как вернётся домой, в свою деревню, как сядет в кресло у печки, как положит на шесток пачку сигарет, коробок спичек, закурит и с большим удовольствием, как великую тайну, раскроет том книги. За полтора года Шмель соскучился по книгам; читать на заставе времени у него не находилось – служба забирала все, и он хотел взять этот реванш дома.