Грешница

– Барин! – тихонько, позвала я Алексея Григорьевича.

Он приподнял голову, посмотрел в мою сторону сонными глазами, вздохнул, и опять лег на свою лавку.

Как там девочка? – спросил он и сам же ответил. – Слава Богу, выздоравливает. Если бы не антибиотик… Интересно, что за дар даст ей старуха?

Все это он говорил, не открывая глаз и рта, и к тому же незнакомым, сонным голосом. Когда он помянул о даре, я вспомнила их разговор с бабушкой Ульяной перед ее уходом. Не такой уж я была дурой, чтобы не догадаться, что со мной произошло что-то необычное. Видно, старуха, меня заколдовала, и я начал слышать чужие мысли. Теперь, когда я задумалась сама, голоса почти затихли. Пока я не знала радоваться мне такому подарку или печалиться. Знать о чем думают люди, наверное, интересно, но когда у тебя в голове все время звучат чужие мысли…

Алексей Григорьевич, между тем, окончательно проснулся, сел на лавке и посмотрел в мою сторону.

Как бы ее не разбудить, – подумал он, – бедная девочка, совсем измучилась.

Мне стало приятно, что он так обо мне заботится, и я приподнялась на подушке. Он этого не заметил, встал и на цыпочках подошел к кровати. Я прикрыла глаза и наблюдала за ним из-под опущенных ресниц. Он долго меня рассматривал, хотел потрогать лоб, даже протянул руку, но потом не решился беспокоить.

Чудо, как хороша, – подумал он, – ей бы чуть косметики, была бы настоящей красавицей.

Потом он начал вспоминать, что мы с ним недавно делали и стал представлять всякие глупости о которых я даже слышать не захотела, а потому открыла глаза и спросила:

– А что такое «кометики»?

Он так удивился моему вопросу, что даже отшатнулся. Потом сел рядом со мной и взял за руку:

– Повтори, что ты сказала?

– Что это за кометика такая, чтобы стать красивой? – застеснявшись, повторила я и, отняв у него руку, поправила на груди косу.

Неужели она понимает мысли? – спросил он про себя.

Я не поняла, как он к этому относится, но вид у Алексея Григорьевича был напуганный. Я еще сама не поняла, хороший мне достался дар от бабушки Ульяны или плохой, может быть, для девушки так поступать зазорно и потому, сказала:

– Если это нехорошо, то я большее не буду.

– Погоди, значит, ты поняла, о чем я подумал? – спросил он, пристально глядя мне в глаза.

Врать мне не хотелось, но и сознаваться я боялась. Вдруг он, все-таки, плохо обо мне подумает, потому ответила осторожно:

– Не знаю, мне показалось, что ты так думаешь.

Он больше ничего не сказал вслух, и дальше думал только про себя, но мне все и так было понятно. Потом Алексей Григорьевич начал придумывать мне задания, он о чем-то думал, а я должна была ему говорить словами. Мне же было интересно совсем другое, про то, как стать красивой. Наконец я осмелилась у него спросить о косметиках. Он начал объяснять, но не очень ясно, я так и не поняла, зачем людям нужно красить глаза и губы. Тогда он вслух сказал, что я потом во всем разберусь, а сам подумал, что я пока не смогу этого понять у меня слишком примитивное мышление. Что это такое я тогда не знала.

Говорить и следить за тем, о чем он думает, было интересно, только я многого не понимала. Думал он словами, а что они означают, не объяснял. Одно я знала твердо, что очень ему нравлюсь, и он ждет не дождется, когда я выздоровею чтобы делать со мной всякие глупости. Удивительно, но он почему-то очень много об этом думал, и все время представлял, как мы с ним… Мне даже стало стыдно. Никогда не думала, что мужчины так много думают, о глупостях и так все представляют у нас женщин. Мне от одних его мыслей стало жарко и стыдно.

Пока я лежала, он начал делать со мной какой-то «эксперимент». Сначала мы разговаривали между собой, а потом Алексей Григорьевич предложил попробовать мой дар на Тишке и позвал того. Тот вошел и посмотрел на меня. Я лежала на спине укрытая тонким одеялом.

– Чего изволите? – спросил Тихон Алексея Григорьевича, а сам посмотрел на меня, увидел как у меня все вырисовывается и подумал. – Вот дурак, давно нужно было эту Алевтинку…, надо же, прозевал! Ну, ничего, как этот черт ей натешится, потом и нам достанется.

Алексей Григорьевич спросил Тишку о госте недавно приехавшем к барину, собирается ли тот уезжать.

– Никак нет-с, выпивают-с, – своим ленивым голосом ответил он, а сам в это время думал обо мне.

Дурак Алексашка женился, а не попользовался. Алевтинка-то оказывается ничего. Как бабьего мяса наест, будет полная сладость. Ишь, б… как таращится, ну, ничего, скоро я тебя обгуляю, никуда не денешься! Пусть этот черт тебя обучит, а потом уж я не пропущу! От меня еще ни одна не ушла, дашь, не мытьем так катаньем…

Мне от этих его мыслей стало так обидно, что на глаза навернулись слезы.

– О чем он думал? – спросил меня Алексей Григорьевич, увидел, что я плачу и с тревогой воскликнул. – Господи, что случилось?

Я растерялась, не говорить же было ему то, что на самом деле думал Тишка, потому сказала, первое, что пришло в голову:

– Он думает, что ты черт!

– Почему именно черт? – засмеялся он.

– Не знаю, и еще он думает, что ты глупый, раз выбрал меня.

– Почему? – захохотал он.

– Потому, что я некрасивая! – нарочно сказала я, посмотреть, что он будет об этом думать.

– Ты некрасивая? – переспросил он.

Я быстро съежилась под одеялом, и прикрылась руками, чтобы он тотчас не бросился рассматривать, что у меня такого некрасивого. Но, почему-то, то, что думал обо мне Алеша, мне нравилось. Хотя думали они оба, в общем-то, об одном и том же, но как-то по-разному. От одной мысли Алеши обо все таком, меня бросало в приятный жар, а от Тишкиных становилось противно.

– Что с тобой? – тотчас встревожился он.

– Жарко мне что-то…

Тогда он не предупреждая и, не долго думая, сдернул с меня одеяло.

Я попыталась его удержать, но не успела и опять оказалась перед ним совсем голой. И что у мужчин за такая странная тяга, все время нас раздевать!

– Да ты совсем мокрая! – испугался он и начал вытирать меня полотенцем.

Делал он это очень нежно, боясь причинить мне неудобство. Ни о чем таком он в тот момент почти не думал. Ну, разве чуть-чуть. Правда, чем дольше он со мной возился, тем беспокойней делался. Было очень интересно подслушивать, как он себя укоряет и старается думать только о том, что я больна и мне нужен покой. В конце концов, мне стало его жалко, и я сказала:

– Если тебе так хочется, можешь меня поцеловать. Не так уж плохо я себя чувствую!

Я уже почувствовала почти то же, что было со мной до болезни. Когда мы с ним вместе лежали. Все во мне начало набухать и дрожать. А он все боялся ко мне притронуться, хотя ему очень хотелось.

– Ну, целуй меня скорее! – взмолилась я. – Не бойся, я не умру!

Он тогда наклонился ко мне и нежно поцеловал в губы. Я вся поплыла. Голова закружилась, и я закрыла глаза. А он меня все целовал и целовал, пока я не взмолилась:

– Можно мне немного поспать, а то я что-то устала.

Он тотчас меня отпустил и бросился за снадобьем и водой. Я взяла в рот маленький белый кружочек, а он в это время держал стакан, дать мне его запить, и старался на меня не смотреть и ничего такого не думать. Однако все равно всю меня видел. Только теперь мне, почему-то, не было ни капельки стыдно, будто я начала смотреть на себя его глазами. Это было даже интереснее, чем рассматривать свое отражение в воде или зеркальце.

Я его не обманывала, на самом деле устала. Алеша это понял и тихо вышел из комнаты. Я была ему благодарна. Мне нужно было побыть одной, чтобы хоть как-то разобраться в том, что со мной происходит. И так от всего, что случилось, голова шла крутом. Путали меня не новые чувства, они были непонятными, но хотя бы приятными, а то, что у голове постоянно звучат чужие голоса.

Пока я пыталась уснуть, мимо нашей комнаты по несколько раз прошли почти все обитатели дома, и я узнала о них много больше, чем за все время, что здесь прожила!