Юродивый

Тетка бросилась к подводе и принялась рыться в своих узлах. Только теперь я начал понимать, что тут происходит. Эти люди приняли меня за юродивого!

Юродивых на Руси почитали испокон веков, даже в наше просвещенное время, целая партия юродивых неизменно попадает в Государственную Думу. Правда и то, что в начале семнадцатого века они были немного другими, чем теперешние клоуны. Во всяком случае ходили босыми и пешком, а не разъезжали с мигалками на дорогих машинах.

В средние века это были люди, принимавшие на себя из любви к Богу и ближним один из подвигов христианского благочестия – юродство о Христе. Они не только добровольно отказывались от удобств и благ жизни земной, от выгод жизни общественной, от родства самого близкого и кровного, но принимали на себя вид безумного человека, не знающего ни приличия, ни чувства стыда, дозволяющего себе иногда соблазнительные действия. Эти подвижники не стеснялись говорить правду в глаза сильным мира сего, обличали людей несправедливых и забывающих правду Божию, радовали и утешали людей благочестивых и богобоязненных.

Суровый Петр Великий, подчинивший себе церковную власть, преследовал лжеюродивых, которых предписывалось помещать в монастыри «с употреблением их в труд до конца жизни». Уже после Петра указом 1732 года воспрещалось «впускать юродивых в кощунных одеждах в церкви», где они кричали, пели и делали разные бесчинства во время богослужения, по мнению властей, единственно из корыстного желания обратить на себя внимание богомольцев.

Однако до этих жестоких времен было далеко, да и не любит наш народ насилия над слабыми и безумными, отмеченными печатью благости. Чем больше власть на нас давит, тем ловчее и изощреннее мы ей противодействуем. И не родилось еще на Руси человека, способного переломить такое отношение к неправедной, жадной, глупой и эгоистичной власти.

Женщина между тем принесла аккуратно завернутую в чистую тряпицу милостыню. Я небрежно взял приношение и, не глядя, положил рядом с собой. Она же, умильно глядя, перекрестилась и чуть ли не заплакала от благодарности, что я согласился приять подаяние. Тогда я, окончательно наглея, попытался решить свою главную проблему:

– Поршни есть? – строго спросил я крестьянина.

Он не понял вопроса, испугано пожал плечами, Я напряг память, пытаясь вспомнить, как еще назывались поршни, примитивная обувь, состоящая из кожаной подошвы, которую обычно делали из бычьей сыромятной кожи с войлочным верхом. Одно название не сработало, тогда я назвал другое: «ступни» с ударение на первый слог.

– Ступни, говорю, есть? – повторил я, и посмотрел на его ноги, обутые во что-то подобное поршням.

Наконец он понял, что я от него хочу, и ответил, безо всякого удовольствия:

– Нет других, только что на мне!

Мужчины все-таки не в пример женщинам, прижимисты и недоверчивы!

– Оставь здесь, а то пути не будет! Мне нужно над ними слова сказать, – брезгливо глядя на обувь, сказал я и закрыл глаза, что бы не видеть душевных мук мужика. С первого взгляда было видно, что это ни та семья, где мужу разрешено высоко поднимать хвост.

Семья отступила на несколько шагов, и мне было слышно, как женский голос кому-то объясняет, кто он такой. Кому, я мог только догадываться. Влезать в чужие дела я не считал нужным, потому и просидел истуканом, не открывая глаз, до тех пор, пока рядом не сказали ласково:

– Вот уледи то, божий человек! Теперь-то нам путь будет?

– Можете ехать, я над ними помолюсь, и все у вас будет хорошо!

– Спасибо тебе, батюшка, заступник ты наш! Помяни в своих молитвах, – говорила крестьянка, крестясь и низко кланяясь, – рабов божьих Михаила, да Ивана, Севастьяна, да Дмитрия, Семена, Петра, Павла, а так же новорожденного Сидора, девок Дарью, Марью, Анну, Прасковью, Анастасию и меня грешную, Евлампию! А также, – продолжила она список имен, – преставившихся Ивана, Павла, Петра, Степана и матушку мою, Анну.

Честно говоря, я сразу же запутался в однотипных именах, тем более что они повторялись и среди живых и среди мертвых, но слушал внимательно, как бы отмечая про себя их значимость и очередность. Однако когда Евлампия перешла от прямых родственников к дальним, перебил ее на полуслове.

– Все Евлампия, больше не проси, а то если вы сейчас не успеете уехать, так здесь навек и останетесь. Быстро садитесь в телегу и вперед! Да, назад не оборачивайтесь, а то вам даже моя молитва не поможет!

Испуганные крестьяне быстро сели в телегу и уехали, а я развязал узелок и со священным благоговением вкусил пышные Евламиевы пироги.

– А что, жизнь то налаживается, – сказал я сам себе словами старого анекдота. – Кем я уже только не был, побуду еще и юродивым!

Теперь обзаведясь обувью и ликвидной специальностью, можно было спокойно добраться до нужного места, а там, глядишь, удастся вернуться и в наш благословенный век. Я откусил кусок пирога с какой-то неведомой мне речной рыбой, и энергично работая челюстями, начал мечтать о том, как буду лежать на диване набитом не лебяжьим пухом, а экологически чистым поролоном. Как буду смотреть по ящику, как честные менты гоняются за бесчестными преступниками, слушать, как странные люди в ток-шоу бесконечно выясняют отношения, и внимать умникам, которые делятся с народом своими исключительно ценными мыслям, короче говоря, буду наслаждаться всеми благами цивилизации.

Правда в нашем времени меня ждали неприятности с продажными властями и бандитской мафией, но когда сидишь голым под дождем на обочине неведомо куда ведущей дороги, то будущее представляется идилличным и желанным.

Не успел я доесть пирог с рыбой, как вдалеке показались новые путники. Эти были рангом повыше предыдущих, ехали верхом во главе с богато одетым человеком, по виду помещиком. Было их человек десять, я подумал, что это скорее всего барин, со своими гайдуками.

Я тотчас сел в позу лотоса, сложил руки у груди и закрыл глаза. Кавалькада остановилась напротив меня. Сквозь прикрытые веки я наблюдал за впечатлением которое произвожу на почтенную публику. Индийских йогов московиты еще явно не видели и все без исключения вытаращили на меня глаза. Потом до барина дошло, кто я такой и лицо скривилось недовольной гримасой. Юродивых власть предержащие лаской явно не баловали. Он уже собрался тихо отчалить, когда я раскрыл вежды и уставился на него гневным взглядом.

– Что бежать собрался? От грехов далеко не убежишь, Господь все видит! – закричал я, продолжая сидеть все в той же экзотичной позе.

Помещик дернулся, его довольно симпатичное, полное лицо искривилось, но он взял себя в руки, и поклонился не сходя с лошади.

– Ты не мне, а Богу кланяйся! Вот им, своим холопам кланяйся, что бы простили тебя за твою кривду! – кричал я. – Они-то все про тебя знают!

Помещик явно растерялся, не зная как поступить, уехать или остаться. Покосился на своих холопов, те явно были на моей стороне. Как всегда, каждый имел свою собственную правду и помнил только свои обиды. Я же продолжал обличать бедолагу, имея единственную цель, узнать у него, какого такого опасного преступника ловят по всем окрестностям.

– Покайся пока не поздно! – взывал я. – Все твои грехи вижу, вон они за тобой стоят!

Смешно, но он и, правда, оглянулся, посмотреть на собственные грехи. К сожалению, их простым глазом увидеть было невозможно.

Наконец мой запал прошел и я замолчал, придумывая чем его еще можно пронять. Тогда заговорил сам грешник:

– Я, что, я в церковь каждый божий день хожу! – громко сообщил он и глянул через плечо на своих холопов.

– Иди сюда, – позвал я его, – а они пусть едут дальше и там тебя подождут.

Барин без возражений спешился и кивнул сопровождению, Те без разговоров поехали дальше, оставив нас с глазу на глаз.

– Иди сюда, садись, – приказал я, указывая ему место рядом с собой.

Кажется, это приглашение его окончательно добило. Заставить человека сесть в грязь в его дорогом платье, было слишком.

– А можно я постою, – умоляюще попросил он, – ноги в седле затекли...

– Стой, если хочешь, – смилостивился я. – Говори, зачем вместо молитв Господу, попусту по дорогам шляешься?

– Не своей волей, воевода приказал! – торопливо ответил он. – Крепко приказал сыскать страшного вора и крамольника! Не я один, все здешние по лесам ходят.

– Что за крамольник? – перешел я к самой интересной части разговора.

– Знаю только что бывший государев окольничий, а что и почему не ведаю. Казну он большую украл и в бега пустился! Да долго бегать не пришлось, поймали его!

– Как поймали! – невольно воскликнул я.

Все эти поиски бояр я, грешным делом, принял на свой счет. И должность и пропавшая казна указывали именно на меня.

– Нынче после обеда поймали, – довольный, что я перестал попрекать его грехами, рассказывал помещик, – на дороге и взяли. Он, было, припустился бежать, да шалишь! Далеко не уйдешь! Поймали и убили как собаку! Я сам видел! Да ты, святой человек, можешь сам сходить посмотреть, это совсем недалеко, верст пять отсюда. Висит голубчик на березе вверх ногами!

– А точно это тот окольничий, может быть, его с кем-то перепутали? – спросил я, теряясь в догадках.

– Тот самый и казна при нем, злата серебра несметно, говорят, кто увидел, от такого богатства чуть умом не тронулся. Да и одежда его, все в точности как воевода описал!

– Одежда, – повторил я, начиная понимать, кто вместо меня сейчас висит вверх ногами на березе. – Если одежда, тогда конечно. Ну, а с тобой, что делать будем? – перешел я к заключительно фазе разговора.

Помещик поежился и перекрестился:

– Грехи, святой человек, у меня, конечно, есть, чего зря говорить, но, клянусь, замолю!