Время бесов

– Ты, товарищ Ольга, попусту не спорь, ты прямо, по-большевистски скажи, дашь этому товарищу или не дашь?

Я, честно говоря, не сразу въехал, что имеет в виду товарищ Август, однако, женщина поняла его правильно:

– Они ничего, молодые, гладкие, ежели, конечно, нальют, и закуска, то почему не дать! Особливо если товарищ этим делом интересуется! А сам-то, товарищ Август, в обиде не будешь, не заревнуешь?

– Мне для боевого товарища ничего не жалко, – четко очертил свою партийную позицию товарищ Телегин-Бебель.

– Сначала сапоги, а потом будем разговаривать о любви, – упрямо сказал я, удерживаясь от неимоверного соблазна обладать такой роскошной и редкой в голодную годину женской плотью.

Еще Федор Михайлович Достоевский в романе «Бесы» отмечал, что социалисты и коммунисты очень жадны до собственности, и чем больше коммунист, тем жаднее. Однако, коммунар меня своими действиями все-таки удивил. Понимаю, если бы вопрос касался чего-то ценного, а не стоптанных сапог.

– Ладно, товарищ Ольга, принеси те сапоги, что я тебе вчера отдал, – поняв тщетность надежд на мировую гармонию, распорядился товарищ Август. – Пусть мой дорогой товарищ и боевой друг ими подавится.

Ольга, тоже недовольная таким развитием событий, сердито посмотрела на меня, на стол украшенный самогоном и салом и, презрительно передернув полным плечом, пошла за сапогами. Как только она вышла, коммунар плеснул в жестяные кружки напиток и отмахнул немецким штыком по куску сала.

– Давай, товарищ Алексей, пока нам не мешают рядовые члены, выпьем с тобой за мировую революцию!

Мы выпили и закусили вкусным, нежным салом.

– Вот так после победы мировой революции будет выпивать кажный трудящийся человек! – пообещал он.

Вернулась с сапогами запыхавшаяся товарищ Ольга, острым взглядом оглядела стол.

– Уже успели? Не могли меня подождать? – с упреком спросила она.

Сапоги, чуть не ставшие яблоком раздора, действительно не стоили ломаного гроша. У них были широкие, раструбами, сто лет не чищенные, порыжевшие от времени голенища, протертая до сквозных дыр подошва и заскорузлая, потрескавшаяся кожа. Непонятно было, зачем они понадобились низкорослому продотрядовцу. С товарищем Августом, напротив, было все ясно, он обладал фантастической скупостью, и что-то отдать ему было тяжело исключительно из моральных соображений.

– Вот, забирайте, – небрежно сказала женщина, ставя сапоги посередине стола. – Вам сапоги интереснее, чем живой товарищ!

Возразить было нечего, а так как товарищ Август продолжить застолье и насладиться любовью коммунарки больше не предлагал, я забрал опорки и ушел из штаба.

В гостевой комнате раздетая по пояс товарищ Ордынцева мыла в тазу голову. После своего вчерашнего вынужденного стриптиза я не стал извиняться, вошел и сел на топчан.

Даша без красноармейской формы оказалась тоненькой, стройной девушкой с худенькой спиной. Лицо у нее было в мыльной пене, и она не увидела, кто вошел.

– Кто это? – испугано спросила она.

– Это я, Алексей.

– Как, как вам не стыдно! – воскликнула она и присела на корточки, обхватив себя за плечи руками.

После своего вчерашнего переодевания у меня было, что ей сказать по этому поводу, но я решил не мелочиться и извинился:

– Я не знал, что вы моетесь, не стесняйтесь, я на вас не смотрю.

Почему-то мы оба непроизвольно перешли на «вы», может быть, потому, что в эту минуту перестали быть товарищами?

– Выйдите, пожалуйста, – жалобно сказала она, – и последите, чтобы сюда никто не вошел.

Мне ничего другого не осталось, как встать на страже дверей с наружной стороны. Минут через двадцать она кончила мыться и сказала, что я могу войти Даша была уже в нательной солдатской рубахе с замотанной полотняным полотенцем головой.

– Разве можно так пугать? – с упреком сказала она. – Я же невесть что подумала!

Начинать ерничать по поводу свободных революционных отношений полов мне не хотелось. Поэтому я еще раз извинился за то, что вошел без стука. Она на это только хмыкнула.

– А это еще что? – спросила Ордынцева, разглядывая валяющиеся на топчане сапоги.

– Сам не знаю, один человек ими очень интересовался, может быть, в них что-то спрятано. Почему-то они слишком тяжелые.

– Сокровище хотите найти?

– Кто знает, – ответил я, прощупывая толстые, двойной кожи голенища. – Сейчас распорю, тогда узнаю,

Я надрезал ножом прогнившие нитки и проверил сначала один, потом второй сапог. Никаких бумаг или чего-нибудь другого между лицевой стороной и подкладкой голенищ не оказалось. Кожаные подошвы тоже были так истерты, и я их отрывать не стал. Меня заинтересовали массивные, высокие каблуки, выглядевшие значительно новей самих сапог.

– Кажется, и вправду здесь что-то есть, – сказал я Ордынцевой, слой за слоем отрывая наборную кожу.

После очередного слоя, вскрылась емкость, почти на весь каблук, наполненная золотыми монетами царской чеканки. Я только присвистнул, высыпая деньги на стол, и так же распотрошил второй каблук. Там тоже оказались монеты.

– Кажется, мы разбогатели, – сказал я, глядя на внушительную горку золота.

– Деньги нужно отдать коммуне, – неожиданно для меня сказала Ордынцева.

– Зачем? – искренне удивился я.

– У них кончается еда, а на золото ее можно купить.

– Вот и прекрасно, пусть начинают работать. А деньги нам с вами самим пригодятся.

– Нам? Почему нам?

– Ну, – протянул я, – мы же уже как-то вместе, несмотря на разницу платформ.

– Вы поедете со мной в губернию?

– Поеду, если вы возьмете меня с собой. Правда, мне сначала нужно будет заехать в Троицк.

– Это по пути, – бесцветным голосом сказала Даша. – Вы не хотите помыться, у меня осталась теплая вода,

– С удовольствием, – ответил я. – Чего мне последнее время не хватает, это нормальных бытовых условий.

– Я уже к такой жизни привыкла. Когда впереди большая цель, подобные мелочи перестают раздражать.

– У меня нет такой большой цели как у вас, чтобы ради нее ходить грязным.

– Зачем вы меня все время дразните? – обиженно спросила она. – Как будто бы это я придумала мировую революцию!

С замотанной полотенцем головой, Ордынцева перестала быть похожей на кинематографического комиссара, и мне стало стыдно, что я, действительно, ее все время поддразниваю.