Время бесов

Вузовец, оставшись без аудитории, тронул меня за плечо, и я проснулся.

– Слышал, товарищ, как эти суки ругали советскую власть? – спросил он, как только я открыл глаза.

– Какие суки, ты о чем, товарищ?

– Спал, значит! – со значением сказал он. – Вот так все и проспим!

Я согласно кивнул головой и опять закрыл глаза, но он не успокоился и хлопнул меня по колену:

– Я смотрю ты, товарищ, их наших? Тоже вузовец?

– Нет, я своё уже отучился.

– Зря, учится никогда не поздно. Мне вот двадцать четыре, а я все студент. Учусь в институте народного хозяйства имени товарища Плеханова.

– Слышал, хороший ВУЗ, – похвалил я Плешку, чтобы он отстал.

Однако, студента так распирало возмущение на контрреволюционных обывателей, что он должен был выговориться:

– Ты думаешь, и среди вузовцев мало таких? Сколько угодно! Советская власть их кормит, поит, учит, а они готовы вонзить ей нож в спину!

Судя по его маленькой узкой голове, впалым щекам и хилым плечам, кормила его советская власть не очень сытно.

– Давай, товарищ, познакомимся, меня зовут Михаил Суслов, – неожиданно предложил он.

– Кто? – подскочил я на месте. – Суслов!

Такая бурная реакция вузовца удивила, и он даже немного от меня отодвинулся, а я мучительно пытался вспомнить имя и отчество великого серого кардинала советской власти.

– Да, Суслов, а ты что, товарищ, разве меня знаешь?

– Михаил Андреевич? – наконец выцарапал я из памяти отчество этого многогранного деятеля, при трех генсеках олицетворявшего серость и фарисейство коммунистической партии.

Будущий идеолог коммунизма занервничал:

– Что-то я тебя не могу вспомнить, товарищ. Ты, случаем, не был в комсомольском комитете Хвалынского уезда?

– Нет, не был. Просто слышал об одном Суслове, как и ты, Михаиле Андреевиче.

– Выходит, полный мой тезка?

– Да, только его расстреляли в девятнадцатом году за предательство. К белым, шкура продажная, хотел переметнуться. Не твой родственник?

– Нет у меня таких родственников, – сердито сказал будущий серый кардинал и вышел в тамбур покурить.

– Знаешь, кто это? – спросил я Дашу с непонятным для нее подъемом. – Будущий главный идеолог коммунистической партии! Как я слышал, начетчик, аскет и редкостная сволочь!

– Этот? – безо всякого интереса спросила она. – Мне показалось, что он какой-то дерганный и глупый.

– Не скажи, на самом деле это великий человек. Большое видится на расстоянии! Пересидеть всех своих врагов и сделать с нуля такую как он карьеру, это дорогого стоит.

– Да пусть его, меня большевики теперь совсем не интересуют. Ты мне лучше скажи, ты сможешь сходить со мной к отцу?

– Почему же нет, продадим пару безделушек и поможем старику хотя бы деньгами.

– Думаю, ему это не понадобится, он никогда не гнался за материальными ценностями. А у нас много денег?

– Было пять червонцев, два ушло на билет.

Мужики, с которыми мы познакомились ночью, помогли нам добраться до железнодорожной станции и с удовольствием поменяли нам заработанные на вывозе зерна бумажные червонцы на царские десятки. Номинально стоимость их была одинаковой, 7,74 грамма чистого золота. Однако, как обычно бывает в нашей стране, обещание правительства поддерживать курс бумажных денег звонкой монетой оказалось не совсем выполненным, и с этого, 26-го года хождение золотых монет внутри страны прекратилось. Банковские билеты начали потихоньку обесцениваться эмиссиями, так что все получалось по нашему извечному принципу: «Хотели как лучше, получилось, как всегда».

– Значит, осталось три червонца? Это много или мало?

– Понятия не имею.

Никаких конкретных представлений о порядке цен в это время у меня, естественно, не было.

– У нас много золотых монет и куча украшений, так что не пропадем, – пообещал я.

К концу нашего разговора в купе вернулся Суслов. Он явно потерял ко мне интерес и больше в разговоры не вступал. Я опять устроился поспать и проснулся только тогда, когда поезд подъехал к вокзалу.

– Куда мы теперь пойдем? – спросила Даша, когда мы вышли на Коланчевскую площадь.

– Давай сначала устроимся в гостинице, – предложил я.

– У нас же нет документов, – хмуро сказала она. – Знаешь, а здесь все осталось почти так же, как было до революции. Только народа стало больше.

Действительно, народа сновало по площади довольно много. Несмотря на то, что был пик НЭПа, одеты москвичи в своем подавляющем большинстве были более чем скромно. Так что я, в своей заношенной до невозможности шинели, почти не выделялся из общей массы.

– Тогда давай сразу пойдем к твоему отцу.

– А как я тебя ему представлю?

– Скажешь, что я твой товарищ или жених.

– Знаешь, Алеша, я почему-то боюсь с ним встречаться, – грустно сказала она. – Может быть, не стоит ворошить прошлое?

– Чего хайло раззявил, деревня! – заорал на меня лихач на лаковом фаэтоне с резиновыми шинами. – Понаедут, мать вашу, и под колеса бросаются!

Я подхватил Дашу под руку и сдернул с проезжей части, извозчик проехал мимо и еще долго грозил мне с облучка кулаком.

– Вот так, сначала попадешь под лошадь, а потом в историю, – нравоучительно сказал я.

– Ты что имеешь в виду? – не поняла Даша.

– Остапа Бендера. Когда он попал под лошадь, об этом написали в газете «Станок», а ее прочитала мадам Грицацуева, – популярно объяснил я.

– Я не понимаю твоих шуток, – рассердилась Даша. – Ты можешь посоветовать, что мне делать?