Время бесов

– Знаю, – ответил я, – она бесценна.

– Хороший ответ, но тут вы ошиблись. Вы знаете, кому она раньше принадлежала?

– Понятия не имею.

– Ее подарил молодой Николай Александрович юной Матильде Феликсовне. Но, заметьте, я не спрашиваю, почему она у вас здесь в Москве, а сама Кшесинская в Париже. Я хочу у вас спросить совсем другое, что вы хотите получить за эту вещь?

– Ровно половину от того, сколько она стоит на самом деле.

– Тоже хороший ответ, не будь я дядя Гриша Блиндерман. А знаете, что я вам на это скажу?

Старик был забавный, я никуда не спешил и слушал его треп без раздражения.

– Вы предложите мне четверть стоимости.

– Вы умный молодой человек, но скажу вам, положа руку на сердце, я и этого не смогу сделать. У меня просто нет таких денег,

– Жаль, – сказал я и протянул руку за бабочкой. – Попробую продать в другом месте.

– Вы думаете, там вам дадут больше? – покачал он головой и накрыл украшение своей желтой, пухлой ладошкой – Вам там могут вообще ничего не дать, да еще и вызовут ГеПеУ. Вы сначала послушайте, сколько я вам могу предложить, а потом делайте что хотите.

– Так что я здесь делаю? – спросил я. – Я только и делаю, месье Блиндерман, что вас слушаю и ничего от вас не слышу!

Моя пародия на одесский говор ювелира насмешила, и он назвал сумму:

– Я могу вам дать семь тысяч, и хотел бы узнать, что вы на это скажете?

– Я скажу – да, что мне еще остается сказать, когда нужны деньги, дай бог, что бы вы так жили!

Старик смахнул брошь в невидимый ящик стола и отсчитал мне кредитные билеты. Я, не пересчитывая, сунул их в карман.

– А еще у вас что-нибудь не найдется от мадам Кшесинской?

Я подумал, что семи тысяч нам с Дашей пока хватит с избытком, и отрицательно покачал головой.

– Как только она вспомнит о любимом племяннике, так я сразу к вам.

На десять тысяч, украденных Паниковским у комбинатора Корейки, Остап Бендер открыл контору «Рога и копыта» и купил пишущую машинку, я же на свои семь поменял платье, подстригся в хорошей парикмахерской на Арбате и приобрел целую авоську деликатесов, и у меня еще осталась половина суммы. Потом я вернулся в комнату Ордынских.

За беготней и новыми впечатлениями, я как-то отстранился от проблем Дашиного отца и только тогда, когда открывал входную дверь – у меня тревожно екнуло сердце. В коридоре было все так же темно и запашисто. Непотревоженная Верка прозевала мой приход, так что во вторую от входа дверь я пронырнул незамеченным. В комнате почему-то было темно и по-прежнему сильно пахло лекарствами.

– Даша, это я! – сказал я шепотом

– Папа умер, – откликнулась она тихим, ровным голосом.

– Господи, – только и нашел, что выговорить я.

– Зажги свет, – попросила Ордынцева.

Я нашарил на стене выключатель, и под потолком загорелась маломощная тусклая лампочка. Старик лежал, вытянувшись на своей узкой койке Черты лица его смягчились, и он был похож на спящего. Даша сидела рядом с ним на кровати и смотрела на меня каким-то потусторонним, просветленным взглядом. Она не плакала, казалась спокойной и едва ли не счастливой.

Глава 18

Похоронили действительного статского советника Александра Александровича Ордынцева на Ваганьковском кладбище в Москве по высшему разряду. Обошлось нам это в пустяк, вторую брошь, купленную все тем же дядей Гришей Блиндерманом. Похоронная контора, плененная щедростью родственников покойного, предлагала организовать место на Новодевичьем, но я решил не зарываться.

Провожали Александра Александровича в последний путь почти все жильцы его бывшей квартиры. Не знаю, из уважения ли к тихому интеллигентному старику, былому собственнику жилплощади, или в надежде на богатые поминки. Из всех жильцов этого гадюшника отсутствовали только две его непосредственные соседки, известные мне Верка без отчества и полная дама, Элеонора Викторовна. У них обеих были виды на комнату старика и знаться с другими претендентами, которыми они считала нас с Дашей, достойные москвички не пожелали.

Больше всех неистовствовала непримиримая Верка. Она бесновалась возле нашей двери, не замолкая ни днем, ни ночью – разоблачала подлых, безжалостных, бесчувственных детей, являющихся к престарелым родителям только для того чтобы, как она выражалась: «захапать наследство».

Никакие увещевания ни мои, ни соседей, не могли успокоить эту достойную женщину. Все гуманные меры воздействия от уговоров до угроз она просто не воспринимала.

И я сдался.

Верка оказалась для меня слишком твердым орешком.

– Ты сможешь здесь жить? – спросил я Дашу, когда после всех хлопот и беготни, связанных с похоронами мы остались одни, и по-сиротски рядышком сидели на кровати покойного.

– Ты знаешь, – сказала Даша, – мне кажется, папа умер счастливым.

– Да, мне тоже так показалось, – соврал я. Мне слишком недолго довелось знать ее отца, что бы делать какие-нибудь выводы.

– Мы с ним помирились, – сказала Даша. – Оказывается, папа меня очень любил.

Эту тему мы обсуждали все последние дни, потому я попытался поговорить о более насущных проблемах:

– Что ты дальше думаешь делать?

Ордынцева посмотрела на меня непонимающим взглядом и спросила:

– А почему какая-то женщина все время кричит возле нашей двери?

– Она хочет жить в этой комнате, – смиренно ответил я. – И сделает все, что бы ты ее не забрала себе.

Если бы мне знать заранее, какой я замечательный провидец, то мы с Дашей и минуты бы не оставались в этом фанерном пенале. Однако, я не послушался внутреннего голоса, и случилось то, что случилось. Совершенно неожиданно на полукрике замолчала в коридоре Верка. Это было так неожиданно, что мы оба непроизвольно повернулись в сторону осиротевшей двери. В нее по-хозяйски громко постучали, после чего она распахнулась настежь, и в комнату ввалились три человека в милицейской форме с наганами в руках. Мы с Дашей невольно поднялись с кровати.

– Руки вверх! – приказал милиционер с решительным и суровым лицом победившего пролетария.

По нему было видно, что если мы не подчинимся, он начнет стрелять. Пришлось поднять руки и ждать, чем все это кончится.

– Попались, голубчики, – сказал, выглядывая из-за его спины, второй с острым лисьим лицом.

– Что вам здесь нужно? – спросила ничуть не напуганная Даша.

– Вы задержаны за сбыт краденного, – сказал суровый милиционер. – Смирнов, зови понятых, будем делать обыск!

Смирнов сказал: «слушаюсь» и поставил на пол какую-то раздутую сумку. Что-то в его голосе и лице мне показалось знакомым. Потом я увидел заглядывающую в комнату Верку и понял, кто он. Фамильные черты говорили сами за себя. Стало понятно и что происходит. Действовать нужно было немедленно и самым решительным образом Подкидывая нам ворованные вещи, милиционеры не знали, какие матерые преступники на самом деле попались в их чистые руки!

Рядом с их бутафорским тряпьем на затоптанном полу стоял саквояж, полный неимоверных ценностей, украденных у народа. Кроме того, бывшая эсерка и ее подручный были вооружены целым арсеналом, тремя единицами огнестрельного оружия и боевыми гранатами!