Время бесов

– Вяжи ее, дуру! – закричал он и свободной от нагана рукой швырнул бедную женщину на койку покойного Ордынцева.

– Так вы, мамаша, еще и с товарищем Запруйко крутите! – горестно воскликнул поцарапанный Смирнов.

– Держи ее, Бортников, – кричал Запруйко молодому милиционеру, с трудом отбиваясь от рассерженной Верки.

Втроем милиционеры повалили ее на кровать. Про нас они почти забыли, слишком много впечатлений свалилось им разом на головы.

– Мордой ее в подушку, чтоб не орала! – распоряжался старший Смирнов, держи ей голову, а то укусит! Бортников, дай ей по жопе, чтоб помнила.

Сам товарищ Запруйко навалился на нижнюю часть тела поверженной воительницы и всем своим весом пытался удержать брыкающие ноги. Бортников, разгоряченный схваткой и тоже покусанный гражданкой, снял с талии широкий форменный ремень и, отцепив от него портупею, неловко хлестнул мать своего товарища по месту, указанному ее любовником.

Верка пронзительно завизжала, но сын вдавил ее лицом в подушку покойного генерала, и визг захлебнулся.

– Бей, чего ты ждешь, – закричал на подчиненного товарищ Запруйко, с трудом удерживая извивающееся женское тело.

Бортников от души размахнулся и так вломил по веркиной женской прелести, что она, как на пружинах, подскочила на кровати. Однако, силы были слишком не равны, и вскоре экзекуция над беднягой приобрела характер личной мести и садистского игрища.

– Ну, доволен? – спросил меня разгоряченный Запруйко, когда Верка затихла. – Давай бомбу!

– Нет, – ответил я, – бомбу я не отдам. Если хотите остаться живыми, отдайте свои наганы.

– Ты чего? Да за это трибунал!

– Тогда выньте патроны. Только быстрее, а то у меня рука устала.

Опять все уставились на гранату в моей руке. Мне тоже было страшно, но не так сильно, как милиционерам.

Рука у меня и правда устала, смертоносная пружина разжимала пальцы, и они побелели от напряжения.

– Быстро, – поторопил я, – ссыпьте все патроны в шляпу. Только учтите, если…

– Ладно, – хмуро сказал Запруйко, – сами знаем, не дураки.

– Даша, забери патроны, – попросил я свою очарованную подругу.

Она, продолжая призрачно улыбаться, повиновалась.

– Теперь дай мне вон то кольцо.

Она подняла с пола кольцо с чекой, удерживающей взрыватель, и подала мне.

– Законтрь, ты ее, ради бога, – взмолился милиционер, – не дай бог, отпустишь.

– После, как-нибудь, – пообещал я – Оставайтесь на месте. Увижу, что идете за нами, брошу – мало не покажется!

– Ладно уж, идите! Сами-то что делать будете?

– Поедем за город и подорвемся, – пообещал я.

– Зря вы это затеяли, – без особого сожаления сказал Запруйко. – Молодые, жить да жить!

Как ни напряжены были у меня нервы, чеку я на место вставил без особого труда. После чего уже с трудом разжал закостеневшие руки. Потом мы из подъезда вышли на улицу. Время было полуденное, и народа на ней было немного.

– Ты, правда, мог взорвать бомбу? – спросила Даша, когда мы уже свернули в Староваганьковский переулок и пошли в сторону Воздвиженки.

– Мог бы, если бы у нас не осталось другого выхода.

– Ты думаешь, эта женщина, Вера, все затеяла, чтобы получить папину комнату?

– Нам нужно срочно уехать из Москвы, – не отвечая на глупый вопрос, сказал я. – Иначе нас под землей найдут. Сейчас поменяем одежду, и сразу на вокзал.

– А куда мы теперь поедем?

– В Ивановку.

– Куда?

– В деревню под Троицком. Я уже что-то устал от вашего времени. Погостили, пора и честь знать. Поедешь со мной в будущее?

– А можно? – спросила Ордынцева.

Глава 19

В Ивановке на первый взгляд ничего не изменилось. Те же сонные избы и ленивый лай собак. Правда, их стало значительно больше. Мы подъехали к дому Ивана Лукича. Кучер остановил лошадей.

– Здесь? – спросила Даша.

Я кивнул, вылез из пролетки и помог ей спуститься на землю.

Пока я расплачивался с извозчиком, она сделала несколько шагов, разминая ноги В окнах показались прильнувшие к стеклам лица. Меня, видимо, не узнали, и никто не вышел навстречу. Тогда я сам открыл знакомую калитку и зашел в подворье. Только после этого в избе открылась дверь, и из нее вышел сильно постаревший Иван Лукич. Вид у него был не самый радушный. Он спустился с крыльца и посмотрел на меня, приложив ко лбу ладонь.

– Вы, товарищ, никак фининспектор?

– Нет, Иван Лукич, не инспектор, я, если помните, – сказал я, но он не дослушал, сбежал с крыльца и порывисто меня обнял.

– Алеша, голубчик, прости старика, совсем стал плохо видеть. Аксинья! – закричал он, – смотри, кто к нам приехал!

Крестьянин заплакал и, прижимая к груди, гладил меня по спине. Такого приема я никак не ожидал. Ни так уж мы с ним подружились, чтобы проявлять при встрече такие бурные эмоции. Я был бы рад, если меня просто не забыли.

Из избы выскочила невестка старика и несколько подростков. Меня плотно окружили и повели в дом.

– Радость-то, какая, – бормотал хозяин, все не отпуская меня, – а мы уж и не чаяли тебя увидеть.

– Ну, как вы тут? – спросил я, чувствуя себя блудным сыном, вернувшимся в отчий дом.

– Живем, как можем, – ответила за всех Аксинья. Она почти не изменилась, только стала полнее, и плечи опустились ниже, чем прежде. – Если бы ты тогда не помог… – Она махнула рукой и заплакала.

Встречаться с такой памятью на добро мне случалось так редко, что у самого из глаз чуть не закапали слезы.