Последнее заблуждение. Лекции по эволюционной типологии. Том I

Рационализацией сенсорики должно быть, в сущности, такое событие, которое призвано беспокоиться о том, чтобы этот объективный мир никуда не делся, чтобы он длился. Мышление функционирует во имя того, чтобы «Я», как некое одинокое, длилось. И оно же проецирует для этого «Я» «внешний мир». Но, вместе с тем, «Я» реагирует на мир, каким-то образом соотносит себя с ним, вступает в отношение. Почему мы так не безразличны к миру, который дан нам всего лишь как изображение на сетчатке глаза, как отображение собственной эмпирики? Почему мы переживаем, испытываем страсть или похоть, если перед нами выставлена сплошная иллюзия? Это основополагающая, обескураживающая загадка. Мы уже частично аргументировали этот парадокс нашей склонностью ошибочно принимать этот объективный мир за «реальный». Однако, удивительно не это, а другое: ведь самой своей психической реакцией на мир мы делаем его «реальным», как бы повышаем его статус или признаем за ним некоторую «реальную» ценность.

Зачем вообще нужно длить, рационализируя, сенсорику? Какой от этого прок? Мы говорили, что рациональные фазы бытия – это наша способность, упаковывая действительность в «смысл», преодолевать «черные дыры» – те моменты, когда все сущее исчезает на «вдохе» Единого. Следовательно, психика и есть наш инструмент для хранения объективного мира. Психика упаковывает внешний мир в эквивалент психических реакций – чувств. В чувствах мы длим наше мнение о мире. Здесь тоже можно говорить о феномене памяти – чувство это своего рода память о какой-то картинке из мира. Увидели красивую девушку в метро и влюбились, приехали домой, а перед глазами все еще стоит эта девушка…

Мы «раскрашиваем» мир психически, упорядочиваем его своими чувствами для того, чтобы, когда действительные свойства уйдут в темноту, мы могли бы продолжать «видеть» мир уже не как физический объект, но как психический. По большому счету, нам все равно, какой мир длить – «внутренний» или «внешний», невидимый или видимый. И чувство, и мышление дают одинаковый шанс на бессмертие, что бы там философы ни говорили и как бы ни превозносили мышление над чувством. Разница лишь в том, что мышление – это «холодная» функция, которая длит мир через конструкцию, тогда как чувство – «горячая» функция, которая длит мир через эмоцию, как бестелесный слепок его свойств. И пока есть хоть сколько-нибудь различимое сущее, в виде описаний или энергий, есть и «Я».

Психика имеет непосредственную связь с психеей – душой. Поэтому такое слово, как «одушевление» совершенно точно описывает феномен хранения и дления мира. Испытывая к миру какие-то чувства, эмоционально откликаясь на мир, мы порождаем всполохи душевных энергий в качестве эквивалента сенсорной действительности, а это значит: одушевляем мир. Любовь, в частности, есть один из грандиозных способов одушевлять сетчатку глаза, придавая ей статус реального события. И это не просто метафора. Психика на самом деле уравнивает «внешний» и «внутренний» мир в правах, придавая им одинаковый статус реального: психика переводит объекты «внешнего» мира во «внутренние» переживания. Мышление порождает иллюзии, но чувство делает эти иллюзии в высшей степени Реальными!

Видеть мир иррационально значит видеть все время новые картинки, оставаясь безразличным. Видеть мир рационально значит испытывать к нему чувства, одушевлять – схватывать картинки психикой и нести их в себе, хранить. Заповедь «люби ближнего, как самого себя» сенсорный иррационал понимает, как внимание к ближайшему, сейчас фактически предстоящему перед тобой. Сенсорный рационал выделяет из фона некоторого «ближнего» и утверждает эту близость своим чувством, делая его единственно ближним, ближним навсегда. И покуда он чувственно длит этого ближнего, он, тем самым, длит и себя. Сенсорному иррационалу нравится нечто только в актуальном настоящем, в тот момент, когда оно появляется на сетчатке глаза. Он любит старинный особняк, мимо которого проходит каждый день, за его розовый цвет, или соседского пуделя, с которым периодически сталкивается во дворе, за его лохматые кудри. Но стоит перекрасить особняк в какой-нибудь синий цвет, стоит соседке остричь пуделя, и сенсорный иррационал уже просто будет его игнорировать, ему тут же начнет нравится что-то другое. Сенсорный рационал, напротив, будет вести себя так, словно ничего не произошло. Он будет вести себя так, словно не замечает изменений. Он будет смотреть на особняк и «видеть» прежний, розовый особняк, а в пуделе – прежнего кучерявого пуделя, которого он когда-то полюбил. А возможно, он будет рефлексировать в этом особняке и в этом чувстве самого себя, проходившего когда-то мимо. Возможно, он будет всегда любить во всяком ближнем и через всякого ближнего только себя самого…

Иррациональность или витальность – это способность смотреть каждый раз на мир сызнова и видеть действительность, вообще «не притрагиваясь» к миру, не реагируя, оставаясь безразличными или, как говорят на Востоке, совершенномудрыми. Даже если мы и реагируем (а психика, собственно говоря, всучена каждому человеку от природы), мы «просто не берем это в голову», наша реакция кратковременна, она быстро угасает и забывается. Иррациональное всегда регистрирует фактическое положения дел. Рациональное же подменяет действительность образом, оно воображает и длит, тем самым, некоторую бессмертную выжимку действительности – образ.

И тут может возникнуть путаница, поскольку распространено мнение, что самый «живой» человек есть тот, который наиболее чувствителен, у которого развито чувство. Чувственность и способность чувствовать, реагировать считаются в обиходном толковании вообще признаками жизни. Следует спросить тогда, что тут понимается под «чувством» и что понимается под «жизнью»? Согласно нашим определениям, витальность или жизненность соответствуют иррациональности, тогда как чувство – рациональная функция: чувство это путь к постоянству, бессмертию, «консервированию». Психолог Джеймс Хиллман очень точно описал чувство метафорой «разум сердца». Само слово «разум» указывает на рациональную природу чувств, на родственность чувств мышлению.

Чувство (как и мышление) всегда уводит от жизни в виртуальную, психическую реальность, и это хорошо понимали на Востоке, поэтому практиковали отключение рациональных функций – мышления и чувства. Восточный образец святости – бесстрастность, отрешенность, иррационализм, поток изменений, который и есть сама жизнь, – одним словом, это присутствие «здесь и сейчас», при действительности. Нужно отбросить имена, названия, отключить мышление и ухватиться за действительность, увидеть мир «как-есть». Рожденные при этом чувства – суть потоки чистой энергии, которые постоянно обновляются, омывая внутренний мир. Так проповедовал, например, Кришнамурти.

Но известен и другой, западный, средневековый образец экстатической святости, как страстной любви к Богу. Такой любви свойственна явно психическая природа чувств, небывалое постоянство, даже определенная безграничность, доходящая до безумия. Святые Терезы шли «мимо мира», словно одержимые, они целенаправленно уходили от действительности в виртуальный, религиозный мир, они плавили себя в пламени чувств, сгорали от любви к Христу. Такое чувство, хоть оно и выглядит очень «живым», не имеет ничего общего с витальностью, оно всегда отвлечено от действительности, «перекачивая» этот мир в какую-то альтернативную «действительность». В дальнейшем анализе мы столкнемся с такими известными всем типами, как например «Дон Жуаны» или «Дон Кихоты», которые очень искренни в своих чувствах, любвеобильны, энергичны в «жизненных» проявлениях, но фактически являются рационалами, а не виталистами!

Итак, мы имеем два рациональных события: одно находится на территории эмпирики и переводит, экстериоризируя, эмпирику в сенсорику (мы назвали это мышлением), тогда как второе находится на территории сенсорики и возвращает «внешний» мир обратно в эмпирику (мы назвали это чувством). Мы получаем замкнутое кольцо, потому что чувство опять направляется через эмпирику в мышление и т. д. Все заканчивалось бы «внешней» проекцией мира, если бы не таинственный Эрос, переносящий нас на своих крыльях в интимные глубины мира психического, «внутреннего». Картинки «внешнего» мира теснят одна другую, падая по очереди в небытие минувшего, прошлого, они проходят незамеченными и осыпаются, до тех пор, пока чувство не выхватит одну из них и не унесет на своих крыльях туда, где все начинается – в сокровенную обитель эмпирики. Этот избранный образ мира обретает свою вторую жизнь – переживается заново.

И вот тут, в реальности эмпирического переживания, мы с полным правом можем говорить о витальности, о жизненности события, принесенного чувствами. Само же чувство, как переносчик из сенсорики в эмпирику, рационально, – в завершении этой главы стоит еще раз акцентировать и осознать этот факт. Вспомним, что рациональные фазы бытия соответствуют «мертвым зонам» Единого, через которые нас переносит мышление и чувство (Эрос). Территория Единого допускает только универсальные упаковки, шаблоны, здесь нет места всей множественности произвольных вариаций сущего. Мышление и чувство опираются на образы и смыслы, как самые общие символы Единого, символы ментальные и сексуальные. Эрос, в частности, переносит во «внутреннее пространство» не все содержимое сенсорики с ее неисчерпаемой палитрой возможностей, но лишь те «божественные» символы, которые он узнает. Только самые общие символы имеют крылья, чтобы пронести себя над бездной Единого. Эти символы обитают обычно в бессознательном и представляют из себя примитивные психические стандарты – психоанализ отдал должное внимание их изучению и применению на практике. Они достаточно могущественны, ибо вызывают желания, рождают страх, слезы, страсть, поднимают реальные переживания.

Что такое символы как «смыслы чувств», можно понять на примере музыки – цель нашего примера состоит, собственно, в том, чтобы устранить недоумение по поводу странного сочетания, казалось бы, несочетаемых слов – «смысл» и «чувство» (латинское sensus несет в себе оба этих значения и переводится, как смысл или чувство). Чувство не только может иметь смысл, оно целиком состоит из стандартных смысловых единиц. В музыке эти психические стандарты известны, как лейтмотивы. Лейтмотивы дают ответ на вопрос: какими должны быть ритмо-гармонические формы, чтобы человек растрогался, пролил слезы или отправился совершать подвиг. Уже ранней, доклассической музыке такие формы были хорошо известны, но особенно ярко они вышли на поверхность в эпоху романтиков. Вагнер, как и его великие современники, в основу своего творчества положил сознательную манипуляцию лейтмотивами, сделав это с особой нарочитостью, и первым, еще до Фрейда, описал через музыку психические стандарты реакций, создал каталог. Мастерство композито-ров-романтиков как раз и состояло в том, чтобы подавать на сенсорику те психические стандарты, которые выхватывали бы чувство, «впрягая» в работу психику. Нам остается лишь поражаться такому мастерству и озадачивать себя тем фундаментальным вопросом, который был поставлен в начале главы: почему мы так не безразличны к миру, который дан нам всего лишь как изображение на сетчатке глаза? Почему мы переживаем, испытываем страсть или похоть, если перед нами выставлена сплошная иллюзия? Если нашей сенсорике просто дается звук, как может психика из этого звука сделать трагедию? Человек послушал девятую симфонию Бетховена и застрелился, – что за событие должно стоять за этим, чтобы так среагировать на вибрацию собственной барабанной перепонки уха? Мы описали это событие, насколько могли, опираясь на некоторый набор терминов, мы призвали на помощь какие-то слова, и даже крылатого античного бога, но, по сути, эти и подобные вопросы ожидают от психологической науки более основательных ответов.

Четыре функции

Полученные в результате деления Целого четыре основополагающих события, в первом приближении описанные в предыдущих главах, уже давно вошли в поле психологических исследований благодаря Юнгу. Можно сказать, что мы не изобрели тут ничего нового – мы лишь методологически указали путь, следуя которому четыре аспекта бытия естественным образом выделяются из Целого, как четыре времени года. Однако, есть одно важное отличие от системы Юнга, о котором мы расскажем чуть позже. А сейчас давайте подытожим самое главное и установим соответствие с терминологией Юнга.

Иррациональную эмпирику Юнг называет интуицией.

Рациональную эмпирику Юнг называет мышлением.

Иррациональную сенсорику Юнг называет ощущением.

Рациональную сенсорику Юнг называет чувством.

Слово «психика» может использоваться как для именования всех четырех событий в совокупности, составляющих психическое бытие человека, так и в более узком смысле, означая то же, что и чувство (синоним чувства). Наш разговорный язык вообще не всегда адекватно передает то содержание, которое мы вложили в вышеуказанные термины. Например, выражение «органы чувств» не имеет отношения к чувству в нашем определении. Под органами чувств скорее понимаются сенсоры, датчики, относящиеся к сенсорике. Обиходное выражение «внутренние ощущения» говорит о внутреннем мире эмпирики, тогда как мы, вслед за Юнгом, относим термин «ощущение» к внешнему миру. Слово «ощущение» вообще кажется нам не очень подходящим переводом, поэтому мы будем использовать вместо него более адекватное слово Сенсорика. Таким образом, название Сенсорика отныне закрепляется за иррациональной территорией сенсорики, тогда как ее рациональную фазу мы будем называть Чувством; то же относится и к Эмпирике и Мышлению; все эти названия, как специальные термины и главные действующие лица нашей книги, мы, начиная с этой главы, будем писать с заглавной буквы.

Но самое большое недоумение может вызвать термин «интуиция», заимствованный Юнгом из философии. Рассмотрим простую ситуацию: рыбак смотрит на небо поздним вечером и произносит: «чувствую, завтра будет дождь». Что звучит из этой реплики? Говорится о некотором предчувствии, о чувстве. Небо отображается сенсорикой, и картина звездного неба рождает некоторое чувство. Чувство раскрывается во «внутреннем мире» через опыт, который рационализируется мышлением, интерпретируется, как некоторое явление, именуемое дождем. В итоге звучит предсказание, прогноз. В неизвестность завтрашнего дня, еще не наступившего и вообще пока не существующего, из точки «сейчас» прочерчивается некоторая траектория, прокладывается путь, вперед забрасывается некоторое знание, определенный сценарий или проект завтрашнего дня. Речь, таким образом, идет о чисто рациональных событиях, о чувстве и мышлении. Именно мышление проектирует реальность, заботясь об определенности завтрашнего дня, о каком-то плане, очерченности будущего. Мышление идет впереди и укладывает тот асфальт, на который мы поставим ногу в следующем шаге, оно создает образ мира для следующего момента, представляет завтрашний день.

И, вместе с тем, в высказывании рыбака отчетливо проступает феномен интуиции – по крайней мере в том обиходном значении, в каком мы понимаем интуицию, как проникновение в невидимое, в неизвестное, как «безотчетное, стихийное, непосредственное чувство, основанное на предшествующем опыте». В этом толковании из словаря говорится о чувстве, интуиция перетолковывается через чувство, и неспроста, ведь слово «предчувствие», «чутье» часто относят к феномену интуиции. Однако, в нашем понимании интуиция есть иррациональное эмпирическое событие, которое следует отличать от примыкающих рациональных процессов чувства и мышления. Иррациональная фаза эмпирики подразумевается в реплике рыбака, как неявное событие, но в целом речь идет о рациональной эмпирике, т. е. событии мышления, когда опыт «внутреннего мира» уже выведен в рациональное измерение, объективирован.

Слово «интуиция» происходит от латинского intuitio, что значит созерцание, пристальное всматривание, проникновение взглядом вовнутрь. Это ведение, которое не визуализируется. Интуиция соотносится всегда со «внутренним миром», в который всматривается, проникает взгляд, постигая истину. Причем, речь идет о мгновенном постижении, не требующем выкладок, расчетов – такое постижение, как вспышка озарения, не имеет длительности. Однако, философы никогда не придерживались понимания интуиции, как сугубо иррационального события. Декарт уже в полной мере говорил о ментальной интуиции (mentis intuitus), как некотором составном событии, являющемся, по существу, рациональным расширением интуиции. Из философии понятие интуиции, уже исключительно в рациональной версии, перекочевало в современную науку, где под интуицией понимают некоторое умение мгновенно усматривать результат или путь к результату – метод.

Как следует понимать интуицию в психологическом ракурсе? В первую очередь, как ярлык, указывающий на территорию иррациональной эмпирики: интуиция есть операция с реальностью с закрытыми глазами. Более точные и исчерпывающие описания интуиции будут даны позже, в процессе изложения материала. В настоящий момент мы ограничимся самым общим определением интуиции, как некоторой зоны, где происходит, с одной стороны, распаковывание содержаний психики, которое мы называли переживанием, накопление этих содержаний в качестве опыта, а, с другой стороны, упаковывание этого опыта в смысловые единицы, создание описаний. Сама интуиция есть точка выхода из трансцендентно-психического мира в эмоционально-телесный, «реальный», «внутренний» мир. Интуиция интерпретирует или «читает» телесно чувство, которое формируются в каком-то совсем ином измерении, и, таким образом, все то, что не существует в реальности, посредством интуиции становится реальным. Интуиция служит медиумом между мирами – она приносит «оттуда» и делает реальными феномены психики.

Итак, если понятие интуиции немного прояснилось, то все четыре фундаментальных события: Чувства, Эмпирики, Мышления и Сенсорики, как четыре «стихии» психического бытия, должны быть в принципе освоены. Весь дальнейший анализ будет происходить на базе этих четырех основополагающих событий, которые будут пристально рассматриваться, уточняться, рафинироваться, однако, если эти события и сопутствующие им понятия Рационального, Иррационального, Объективного, Реального на данном этапе представляются чем-то совершенно туманным, последующие выкладки и описания скорее всего не принесут читателю никакой пользы.

Следуя Юнгу, мы будем относится к четырем событиям (Чувства, Эмпирики, Мышления и Сенсорики) онтологически, как к процессам или функциям. Само слово функция происходит от латинского fungi, что означает исполнять, выполнять некоторую работу. Функция действует, как оператор бытия. Можно сказать конкретнее, что функция действует, как оператор переноса, причем этот перенос характеризуется одним из четырех возможных динамических принципов: изнутри-наружу, снаружи-вовнутрь, изнутри-вовнутрь и снаружи-наружу. Здесь «внутренний» и «внешний» используются, как абстрактные категории, которые не следует путать с понятиями «внутреннего» и «внешнего» мира, введенными для описания Эмпирики и Сенсорики.

Четыре динамических принципа могут рассматриваться, как результат прямого произведения двух основополагающих динамических принципов: горизонтальности-вертикальности и экстравертности-интровертности:

4 функции = {горизонталь, вертикаль} X {экстравертный, интровертный}

Мы используем термины «экстравертный», «интровертный» для указания направлений: из некоторого центра наружу (ех) и наоборот, к центру вовнутрь (in), без какого-либо отношения к понятиям интровертного и экстравертного типов, введенного Юнгом. Вертикаль означает перенос из одного пространства в другое (изнутри-наружу или снаружи-вовнутрь), взаимодействие внутреннего и внешнего, тогда как горизонталь означает перенос в пределах одного пространства (изнутри-вовнутрь, снаружи-наружу).

Пересекая принцип вертикальности-горизонтальности с принципом интровертности-экстравертности, мы получим четыре символа, называющих четыре функции на каком-то более фундаментальном, символическом языке, отвечающем непосредственно на вопрос «что происходит?» Мы можем в принципе отбросить многозначные и вводящие в заблуждение ярлыки «Чувство», «Эмпирика», «Мышление», «Сенсорика», которыми мы пользуемся исключительно для того, чтобы вытаскивать какое-то содержание, указывать на какой-то процесс. Символы самодостаточно и наглядно показывают нам, каким образом каждая функция оперирует сущим. Начертания символов, их графические знаки отображают саму суть четырех функций, тогда как весь остальной текст есть лишь дополняющая их интерпретация.

Итак, нам остается сопоставить функции с динамическими принципами. Как следует из сказанного, две функции имеют горизонтальную, и две – вертикальную природу. Что такое горизонтальность? Это такая соотнесенность сущего, такой способ бытия, когда любая точка прямой ничуть не лучше другой, просто отлична от нее. Вертикаль, напротив, это иерархия, когда всякая точка выше или ниже другой. Как только мы разворачиваем горизонталь на девяносто градусов, мы получаем иерархию, шкалу ценностей. Сама вертикаль по своей сути описывает ценность, как явление, которое что-то может поставить над чем-то, а еще точнее, она описывает степень близости – выделяет, делает ближе.

Выделяя, мы делаем что-то более ценным, чем остальное, мы возносим поэта над толпой. «Вы все – приспешники закона, ничтожества, и только Пушкин – настоящий поэт!»; «шерстяной свитер теплее, чем хлопковый»; «эта кофточка тебе идет, она лучше, чем другие кофточки, имеющиеся в ассортименте» – все это суть вертикальные высказывания. «Он всегда носит желтый шарф и синюю куртку» – горизонтальное высказывание. Но стоит нам сказать: «какой красивый цвет у куртки, и какой безобразный, ядовитый цвет у шарфа!», как мы тут же выставляем вещи в вертикальном ракурсе.

Именно Чувство порождает ценности. Мир, как продукт нашего Мышления на экране восприятия, вдруг становится ценным, «одушевляется» Чувством. Без Чувства нет ценностей. Без функции Чувства нельзя сказать, что одно лучше другого. Чувство – это то самое событие, которое может сделать ценным то, что изначально в принципе не имело никакой ценности. На сетчатке глаза все равны, на сетчатке есть цветные пятна, но ни одно пятно не лучше другого. И способность из этой сетчатки выхватить кусок и «оживить» его, придать ему значение – это функциональность Чувства.

Следовательно, Чувство вертикально. Само проявление Чувства, чувствование как таковое означает выстраивание мира в вертикальном режиме. Любое высказывание «что-то лучше чего-то» изначально коренится в Чувстве. Мышление, в отличие от Чувства, работает в горизонтальном режиме. Мышление выставляет мир на одинаковое расстояние взгляда, рядополагает. Только в таком режиме рядоположения можно «беспристрастно» сравнивать объекты, вынося объективные суждения. Чувство оперирует близью и далью, оно приближает и удаляет, субъективируя; Мышление объективирует. Любовь, как одно из самых сильных чувств, способно приблизить объект настолько, что он затмит собой весь остальной мир. Это экстремальная степень вертикальности, Ромео и Джульетта, которых чувство сблизило настолько, что они видят только друг друга.

В чем состоит функция Сенсорики? Сенсорика набрасывает на мир свойства: желтое, красное, фиолетовое, рыхлое, прозрачное. Пока Чувство не ворвется в этот иррациональный сенсорный мир, все свойства находятся на одной горизонтали, они равновелики. У глаз и ушей нет собственного вертикального суждения, они всегда выдают то, что есть. Мы идем по улице и видим дома. Красивые они или не красивые – решает не функция ощущения. Сенсорика просто располагает перед нами пятна, и только Чувство их «обрабатывает», выставляя в вертикальном режиме.

Эмпирика держится на том основополагающем событии, которое Фрейд называл «принципом удовольствия». Она, подобно лакмусовой бумажке, «окрашивает» «внутренний мир», приводит все к одному из двух фундаментальных переживаний: хорошо или плохо, кайф или не-кайф, благо или не-благо, счастливы мы или несчастны. Следовательно, Эмпирика по своей сути вертикальна. Эмпирика все время соизмеряется с понятием блага, – не того Блага, которое Платон выдвигал, как идею всех идей, сравнивая с образом Солнца, но обычного телесного блага, которое Платон считал чем-то низменным. Эмпирика расшифровывает Чувства на телесном уровне, она показывает, яснее ясного, что для нас благо, а что не-благо. И вердикты Эмпирики настолько очевидны, что не подвергаются никакому сомнению. Мы знаем, что после бокала шампанского нам может стать хорошо, а после второго – еще лучше, на вечеринке мы наращиваем благо, покуда возможно, достигаем кайфа, а утром, просыпаясь с головной болью, мы всем своим существом осознаем, что такое не-кайф. Высшее же состояние эмпирического блага, не каждым достигаемое, выражается в благодати. Страдание и боль, характерные для ада, это, напротив, самый низ эмпирической вертикали – «гиена огненная». Поэма Данте говорит языком эмпирической вертикали, и вообще, когда Святые Отцы Церкви безо всякой философии пытались передать нам свое религиозное чувство, они говорили языком эмпирической вертикали.

Теперь мы можем отчасти ответить на вопрос: почему так трудно разобраться в связке Чувств с Эмпирикой, почему эти две функции, даже несмотря на часто встречающееся между ними противоречие (когда нечто с одной стороны нравится, а с другой стороны оно же вызывает эмпирический дискомфорт, и наоборот), так крепко срослись в нашем языке и нашем обиходном представлении о них? Потому, что это – два вертикальных события, следующих одно за другим, и подчас непонятно, где кончается одна вертикаль и начинается другая. Чувство не ведает непосредственно о счастье и несчастье. Чувство – это некоторое движение, импульс, возбуждение энергии, называемое страстью. Лишь в Эмпирике оно разливается по всему «внутреннему миру», как море счастья или несчастья. Мы идем по улице и «чувствуем»: нам холодно или жарко. Но это не функция Чувства, это переживание жары или холода внутри себя, в Эмпирике, это наш «внутренний мир» сигнализирует нам о состоянии не-блага. Нужно что-то сделать, чтобы настало благо – расстегнуть шубу или наоборот, зайти в магазин погреться.

Когда мы смотрим на термометр, мы видим температуру в объективности «внешнего мира», на Сенсорике. Цифры термометра могут объяснять, почему нам хорошо или плохо, почему нам жарко или холодно (причем, одним при тридцати градусах невыносимо жарко, другим – комфортно), но, сами по себе, это всего навсего цифры, они не реальны, как реальны эмпирически переживаемые нами жара или холод. Когда человек говорит: «воздух сухой», это еще не значит, что влажность воздуха понижена, это может всего навсего означать, что нам сообщают о своем внутреннем состоянии, о переживании сухости во рту, об отсутствии блага. Таким образом, человек нам объясняет, почему ему не совсем хорошо, он пытается отследить причину недостатка блага.

«Принцип удовольствия» Фрейда констатирует тот факт, что живыми организмами движет благо, что мы все время стремимся наращивать благо, и в общем-то Сенсорика и прочие «инструменты» психики нужны для того, чтобы достигать в Эмпирике состояния благодати. Эмпирика постоянно «оглашает» уровень счастья, причем «оглашает» так настойчиво и убедительно, что от этого никуда не отвертеться, это невозможно подвергнуть сомнению, и Эмпирике совершенно безразлично, каким образом и откуда это счастье приходит. Чувство «накачивает» Эмпирику, манипулируя «планкой счастья», Эмпирика же отражает наше итоговое состояние, результат. В свою очередь, Мышление мыслит наше присутствие в мире, бытие-в-мире; Эмпирика же, не опираясь ни какое Мышление, как высший судья, судит о том, как нам присутствуется: хорошо или плохо. Мышление приходит, как рационализация Эмпирики, и выстраивает «внутренний мир» горизонтально, чтобы разобраться, почему нам так плохо, почему мы все время пытаемся достичь счастья, но вместо этого оказываемся глубоко несчастными и, потерпев поражение, умираем (или, напротив, выработав подходящий метод, все время добиваемся повторного прихода счастья).

Видеть функции, как горизонтальные и вертикальные процессы – значит максимально глубоко познать их природу. Это один из главных инструментов к типированию, на котором базируется практика типирования. Но, чтобы выявить полностью сущность функций, нужно к этому описанию добавить еще два динамических принципа: экстравертности и интровертности. Введение направлений позволит нам различить две вертикали и две горизонтали между собой.

Рациональные функции экстравертны, поскольку они «выносят» нас из действительности. Происходит перемещение на свободное – виртуальное – место, выход за пределы. Когда мы глубоко задумываемся или влюбляемся, мы как бы забываем о себе, мы «вне себя». Экстравертность подразумевает нашу активность, причем центр активности, интенциональный центр находится в нас, и от него исходит импульс наружу. За экстравертным смещением стоит некоторый акт – собственный выбор, собственное действие (именно эта особенность дает возможность Рациональному менять себя и мир). Есть две собственных инициативы: Мышление и Чувство. Одно работает, как понимание, конструирование, второе – как идеология, «знамя». Причем, Чувство, всегда выражающее наше отношение к миру, наиболее показательно – оно, себя показывая, говорит о нас больше, чем любая другая функция. Идеология заинтересована в том, чтобы манифестировать свою позицию, заявить о себе, поднять свое знамя.

Иррациональные функции, наоборот, интровертны. Интровертность подразумевает нашу пассивность. Инициатива не принадлежит нам. Нечто происходит внутри, инкогнито, и мы тут как бы ни при чем. Интроверсия ничего не может изменить – это столкновение с обстоятельствами, с данностью, фактами, с чем-то уже явленным. Таким образом, мы установили соответствие четырех функций и четырех графических символов. Далее мы вкратце опишем особенности всех функций с точки зрения динамических процессов.

Мышление – это экстравертная горизонталь. Это активная, созидающая функция, которая действует, перемещая сущее «снаружи-наружу». Мышление движет сущее. Движение как таковое основано на сравнении положений настоящего с предыдущим, которое хранится в памяти. Поэтому Мышление, движение, память сопричастны, принадлежат друг другу, находятся в одной упряжке. Движение Мышления – это проектирование, вычерчивание траектории, это метод, путь. В каких-то случаях акты Мышления можно назвать интерпретацией: это движение от исходной формы к альтернативной форме суждения. Хайдеггер в своих толкованиях вынес за скобки, выкинул Ego из тезиса Декарта Ego cogito, ergo sum, но именно это Ego очень точно передавало экстравертную природу Мышления, наличие некоторого центра: Я мыслю, Я действую, Я меняю.

Сенсорика – это интровертная горизонталь. Сенсорика – самый таинственный процесс, который происходит в глубокой скрытности от нас. Мы видим стену, но никогда при этом не можем увидеть свои глаза, которые видят стену. Поэтому мы говорим, что Сенсорика – глубоко внутреннее событие, незаметно проистекающее «изнутри-вовнутрь», она замкнута внутри себя. Сенсорика, как картинка перед глазами, статична и пассивна. Сенсорный мир не движется. Он составляется из тех же самых семи цветов радуги, наброшенных на экран.

Чувство – это экстравертная вертикаль. Чувство меняет статус Сенсорики, переводит ее в активный режим выбора, приводит в движение (и в этом смысле, вносит в нее жизнь). Здесь можно говорить о внимании, как вынимании чего-то из фона. Греки называли это Эросом. Чувство – это всегда идеология, чувствовать значит «иметь мнение по поводу…» – мнение о мире перед нами. Движение Психики – это всегда идеологическая атака. Когда мы психуем, мы атакуем нечто, как Дон Кихот – мельницу. Мы поднимаем знамя, берем наперевес копье. Центр активности, интенциональный центр находится внутри нас и как пружина выбрасывает нечто наружу, словно совершая харакири.

Эмпирика – это интровертная вертикаль. Это пассивная функция, – она вбирает в себя, как губка, все, что приносит Чувство. Чувство, как активное событие, предшествует, Эмпирика, как губка, пассивно внемлет, пропитывается счастьем или несчастьем. На Эмпирику, как на мельницу, дует какой-то ветер, Дон Кихот колет ее свои острым копьем, но мельница лишь принимает эти импульсы, впускает в себя. Эмпирика не может сама дать установку на счастье, потому что она не выбирает, а вбирает, она обусловлена Чувством. Эмпирика помещает нечто «извне-вовнутрь», в свое одинокое, это процесс поедания.

Большой и малый круг

Модель психики, оперирующей посредством четырех функций, с онтологической, хайдеггеровской точки зрения есть не что иное, как «конкретизированные капсулоподобные представления о психике». Как и любая модель, она есть упрощенное представление, где четыре процесса выставлены в последовательность кругообращения. В реальности же функции являют себя в одновременном психическом акте, и все выглядит несколько сложнее. Однако, эта сложность, присущая даже такому элементарному психическому акту, как созерцание стула, оставляет нас при весьма неопределенном онтологическом описании. Онтология Хайдеггера не идет дальше простой констатации факта нашего бытия-при стуле, тогда как типологическая модель как раз конкретизирует, каким образом стул является нам как стул.

И, тем не менее, наша модель еще настолько упрощена, что не способна полноценно ответить на все насущные вопросы. Если бы все было так, как описывает циклическая модель четырех функций, человек был бы бессмертен. Действительно, мы имеем круг какой-то идеальной самодостаточности взаимопорождающих процессов, которая заключается в той идее, что мир есть наше собственное творение, которое, чтобы осуществиться, проходит по этому кругу. Мы сами для себя порождаем то, что потом «поедаем». Наша психика питается собственными продуктами жизнедеятельности, заглатывая их целиком, и нет ничего в остатке. Как бы это колесо не крутилось, мы не можем получить в (выброшенном перед нами) мире больше, чем имеем в Эмпирике. И, в свою очередь, вся наша психика зависит только от мира перед нами, который мы же и порождаем. Если бы так было, мы были бы богами, поскольку богам и только богам свойственна полнота бытия и самодостаточность. Мы существовали бы в статусе perpetuum mobile, вечного возвращения равного, вечного круговорота Вселенной, которая пожирает все множество и его же производит, ничего не упуская. Это схема целостности, желанной для человека – чтобы ничего не примешивалось со стороны, чтобы не было посторонней воли, помимо нашей собственной.

Однако, эта чисто солипсическая модель откровенно игнорирует чужую волю. Она не объясняет, почему мир так плох, если мы сами его порождаем, почему вдруг на нашей Сенсорике появляется некто и начинает что-то делать, что нам не угодно. Нельзя сказать, что внешний мир для нас – это наша пассивная Сенсорика. То обстоятельство, что на нас смотрят другие, нас видят другие, уже подрывает замкнутый круг. Этот круг описывает, в сущности, феномен мира как нашего сновидения: все это нам снится, каждый из нас вообще тут единственный, все другие – фантомы, которые суть пятна на сетчатке глаза. В зависимости от своего Чувства (реакции на сенсорный мир), мы выбираем из этих фантомов то, что нам нравится, откидываем то, что не нравится, переживаем это, как кайф или не-кайф, и формируем ту реальность, которая нам должна быть благоприятна. Достаточно пройти несколько кругов, чтобы на своем опыте отточить и настроить эту систему, чтобы она работала безупречно и выдавала желаемый результат.

Поскольку, как мы знаем, на практике эта схема не работает, нужна более полная модель. Этот круг слишком мал, он не вмещает все бытие. Он описывает человека автономно; на самом деле, в наше бытие-в-мире вовлечено больше феноменов, чем мы имеем в этом круге. И вопрос этого «больше» изначально волновал человечество. Из того странного казуса, что в солипсический круг что-то не вмещается, что есть еще какая-то неведомая, скрытая территория бытия, существующая помимо нас, нами управляющая, фактически появились все мировые религии и психоанализ. Что же такое это таинственное «больше» и где оно находится?