Петровские чтения

Достижение заветной цели вело к усилению труда; добыли новый морской берег, надобно было строить новый флот, и на берегах Свири кипела работа, ронили громадные деревья и на новой верфи, в Лодейном поле, строили морские военные суда. Разумеется, сардамский плотник был там, но в глубокую осень, когда по Неве уже плавает лед, он в Петербурге, около Котлина острова, меряет морскую глубину: здесь будут укрепления, оборона Петербурга, куда уже пришел первый иностранный купеческий корабль. А между тем Шереметев забирал старые русские города, которые швед завел за себя в XVII веке, Копорье, Ямы, и опустошал Эстляндию, чтоб на будущее время не дать шведам пристанища и прокормления. Петр торжественным въездом в Триумфальные ворота отпраздновал в Москве возвращение русских городов и немедленно отправился в Воронеж. Чуждый односторонности, он одинаково внимательно смотрел на Запад и на Восток: на северо-западе нужно было работать, чтоб отбивать шведа, на юго-востоке нужно было также работать, чтоб сдерживать турка.

Весною 1704 года Петр опять на Западе, по обычаю торопит Шереметева, чтоб шел поскорее и взял Дерпт: «Идти и осадить конечно Дерпт, чтоб сего Богом данного случая не пропустить, и зачем мешкаете не знаю, не извольте медлить». Простодушно отвечает Шереметев: «Здоровье мое уже не прежнее и не от кого помощи нет, легко мне было жить при тебе да при Данилыче (Меншикове): ничего я за милостию вашею не знал». Шереметев осадил Дерпт; чтобы ему было легко, приехал сам Петр, и Дерпт был взят. «Сей славный отечественный град паки получен», – писал царь своим. Из Дерпта Петр поехал под Нарву, и скоро пошли от него письма: «Где четыре года тому назад Господь оскорбил, тут ныне веселыми победителями учинил, ибо сию преславную крепость шпагою в три четверти часа получили».

Главное на Западе было сделано. Петр не хотел ничего более, сильно желал прекращения войны с удержанием завоеванного, готов был и уступить часть завоеваний, только бы удержать новопостроенный приморский городок. Но согласится ли Карл ХII на такой мир? Конечно, нет. Петр успел сделать свое дело потому, что «швед увяз в Польше». Но швед увяз в Польше для того, чтоб обеспечить себе тыл для действия против России, чтоб свергнуть с престола короля Августа и возвести на его место человека, себе вполне преданного, следовательно, враждебного России. Чтоб воспрепятствовать исполнению этого плана, надобно было деятельно помочь Августу. Но помочь ему было трудно. Русский посланник в Польше князь Григорий Долгорукий писал, что «в короле крепости не много; как у короля, так и в казне Речи Посполитой денег нет, но на польских дам, на оперы и комедии у короля деньги есть, одним оперным певцам дано на зиму 100000 ефимков». Русского посланника особенно должны были поражать эти издержки, ибо он знал, как просто и бедно жил в России шкипер и капитан Петр Михайлов. Долгорукий чрезвычайно наглядно изображает это страшное расслабление, овладевшее польским высшим сословием, которое на словах было готово воевать, но не было способно ни к какому движению: «Хотят они на коней сесть, только еще у них стремен нет, не по чему взлезть». «Надейтесь на Бога, – писал Долгорукий Петру, – а на поляков и на саксонцев надеяться нельзя». Карлу ХII легко было при таком расслаблении объявить Августа лишенным польского престола и провозгласить королем познанского воеводу Станислава Лещинского.

Петр не оставил Августа: с помощью русского войска тот взял у шведов Варшаву. Русские войска заняли Курляндию и Литву. Меншиков шел дальше и поразил шведов при Калише; Петр запировал в своем парадизе, Петербурге, узнав, что его любимец одержал победу, «какой еще никогда не бывало». Но вслед за этим он узнал, что Август, чтоб спасти свою Саксонию от вторгшихся в нее шведов, помирился с Карлом, отказавшись от польского, престола; следовательно, швед уже не увязнет более в Польше и все бремя войны надобно будет взять на одни свои плечи. В конце 1707 года Карл XII двинулся на Петра, грозясь свергнуть его с престола.

Петр распорядился, чтоб в польских владениях не вступать с неприятелем в генеральную битву, а старался заманить его к своим границам, вредя ему при всяком удобном случае, особенно при переправах через реки. Петр находился в затруднительном положении, потому что Карл подолгу останавливался и неизвестно было, куда он направит путь. Петр в одно время укреплял и Москву, и Петербург.

Только в июне 1708 года Карл переправился через Березину. После жаркого дела при Головчине русское войско отступило, и Петр был доволен. «Зело благодарю Бога, – писал он, – что наши прежде генеральной баталии виделись с неприятелем хорошенько и что всю его армию одна наша треть так выдержала и отошла». Подождав несколько времени в Могилеве своего генерала Левенгаупта и не дождавшись, Карл повернул на юго-восток, к реке Соже, потом на север, к Мстиславлю.

У местечка Доброго князь Михаила Голицын напал на правое неприятельское крыло и поразил его; когда же сам король пришел на помощь, то Голицын отступил в порядке. Петр был доволен и писал: «Я, как начал служить, такого огня и порядочного действия от наших солдат не слыхал и не видал, и такого еще в сей войне король шведский ни от кого сам не видал. Боже! Не отыми милость свою от нас впредь!»

В сентябре Карл повернул к Украине; сам царь 28 сентября перехватил спешившего к нему Левенгаупта при деревне Лесной, недалеко от Пропойска, и поразил наголову, взял всю армию и обоз, на который так надеялся Карл.

«Сия у нас победа, – по словам Петра, – может первая назваться, понеже над регулярным войском никогда такой не бывало, к тому же еще гораздо меньшим числом будучи пред неприятелем: тут первая проба солдатская была». Карл вошел в Украину. Малороссийский гетман Мазепа перешел на его сторону, перешли на его сторону запорожские казаки, но масса народная в Малороссии осталась верна русскому царю; Петр дал ей нового гетмана; Меншиков в виду шведов взял гетманскую столицу Батурин, которую защищали приверженцы Мазепы. Запорожская Сечь была разорена. Петр, по его словам, «с превеликою радостию услыхал о разорении проклятого места, которое корень злу и надежда неприятелю была».

Карл обманулся во всех своих надеждах: после Мазепы и запорожцев он еще надеялся на Турцию, что та воспользуется случаем и поднимется вместе с ним на Россию, но турки и татары не трогались; повсюду кругом было тихо; все соседние народы отказались принять участие в борьбе за ту или за другую сторону; все как будто притаило дыхание, дожидаясь, чем разыграется кровавая игра между Петром и Карлом, чем решится судьба Восточной Европы. Она решилась 27 июня 1709 года под Полтавою. «Доносим вам, – писал Петр своим,доносим вам о зело превеликой и нечаемой виктории, которую Господь Бог нам чрез неописанную храбрость наших солдат даровать изволил. Вся неприятельская армия фаетонов конец восприяла. Ныне уже совершенно камень во основание С.-Петербурга положен с помощью Божиею».

«Превеликая виктория»! Спустя полтораста с лишком лет историк имеет право прибавить к словам победителя, что эта виктория была одним из величайших всемирно-исторических событий; могущество Швеции, созданное искусственно, посредством завоеваний, было сокрушено; исчезла завеса, скрывавшая Россию от остальной Европы, и пред изумленными народами Запада явилось новое обширное и могущественное государство, умевшее победить вождя и войско, считавшееся до сих пор непобедимыми. При громе Полтавской битвы родился для Европы, для общей европейской жизни новый великий народ, но и не один народ: при громе этой битвы родилось целое новое племя, племя славянское, нашедшее для себя достойного представителя, при помощи которого могло подняться для сильной и славной исторической жизни. В европейской истории наступила новая эпоха.

Чем славнее, многозначительнее победа, тем выше поднимается победитель.

Но Петр поднимается ли высоко для нас как полтавский победитель? Нет, в глазах историка он стоит так высоко, что титул победителя, даже полтавского, является чем-то малым и односторонним. В этом победителе мы не видим ничего воинского, ничего геройского в тесном смысле военном, никакого пристрастия к войне, никакого стремления к военной славе. Мы видим великого человека, народного героя, сознательно удовлетворяющего известной народной потребности; раз начертал он свой преобразовательный план и выполняет его неуклонно; война, военный успех входят в этот план только как средство. Мы видели это необыкновенное спокойствие и ясность взгляда при оценке каждого военного действия; эти спокойствие и ясность не покидают Петра и при оценке Полтавской победы. Война начата как тяжелая необходимость для произведения экономического переворота в народной жизни, для приобретения моря; после долгих, тяжких трудов и опасностей одержана блестящая, решительная победа, сокрушившая все силы врага, изумившая Европу. Как же победитель смотрит на значение победы? Она, по его взгляду, кладет камень в основание приморского городка, дает средство закрепить для России, берег западного моря. Война, победа исчезают в своем самостоятельном значении, исчезает полководец, победитель, но тем выше поднимается великий человек, вождь своего народа в великом движении, обхватившем весь организм народной жизни.

Чтение девятое

Война входила в общий план преобразований как средство для достижения сознанных, определенных целей этого преобразования, входила в общий план как школа, дававшая известное приготовление народу, приготовление, необходимое в его новой жизни, новых отношениях к другим народам. Поэтому мы должны ожидать, что война не останавливала преобразовательного движения в других сферах. Мы видели, что еще перед Северною войною, в конце XVII века Петр высвободил промышленное городское население из-под власти воевод и дал ему самоуправление; и было замечено, что подобные преобразования имели воспитательное значение для общества, приучая его членов к самостоятельной деятельности и деятельности сообща, уничтожая рознь, причину слабости гражданского духа в народе. Упомянутое преобразование в жизни промышленного городского населения не стояло одиноко и бессвязно. Целая система подобных учреждений проводилась неуклонно и сильно преобразователем, и, разумеется, только такая система и может дать историку право говорить о воспитательном значении преобразовательной деятельности.

Знакомые уже с характером деятельности Петра, с его постоянным движением из одного угла обширной страны в другой – то в Петербург, то в Воронеж, то в Азов, то в Литву,"мы должны ожидать изменений и в высшем управлении.

Прежде царь постоянно находился в Москве, и дума, совет, собиравшийся при нем из трех знатнейших чинов – бояр, окольничих и думных дворян, постоянно была под влиянием этого царского присутствия; как угодно было государю вести совещание, так оно и велось, не было никаких форм, которые бы определяли степень участия и ответственности членов думы. Но теперь царь часто и подолгу отсутствует из Москвы, приедет на короткое время, укажет на множество необходимых дел и уедет. Члены думы остаются одни с обязанностию обсудить, как что лучше сделать, и непременно сделать, и скоро сделать: царь не такой человек, чтоб хладнокровно смотреть на медленность, на делание кое-как, чтоб принимал какие-нибудь отговорки. И вот старая дума должна усилить свою деятельность: царя нет, нельзя ждать, как он укажет в трудном деле, надобно решить самим трудное дело и исполнить. Тяжело, непривычно. Один кто-нибудь скажет, как надобно сделать, – и прекрасно: что долго думать, сделать так. И вдруг царь разгневался: не так. Что же делать? Кто виноват? Никто, все так решили.

Но царь принимает свои меры, приходит требование, бесцеремонное в выражениях, как все требования петровские, требование, чтоб они всякие дела, о которых советуются, записывали, и каждый бы своею рукою подписывал, и без того никакого дела не решать, «ибо этим дурость всякого буде явна». Каждый, следовательно, должен обдумать дело, подать свое мнение и подписать его; согласился с другим – и это обозначится подписью, каждый должен принять на себя ответственность за свое мнение, ибо уже не скроется, что кто думал; надобно думать да и думать, а то придется объявить свою «дурость». И вот некоторые отзываются с готовностию на призыв к самостоятельной деятельности; другие, более ленивые по натуре, невольно должны становиться на свои ноги, приучаться к самостоятельной деятельности, думать, изучать дело, справляться, советоваться с другими, а сфера все более и более расширяется, беспрестанно слышатся слова: в такой-то стране делается так, в другой иначе, и побуждение к деятельности не ослабевает, не ослабевает царское требование – не сметь своего суждения не иметь.

В старину, если посылали кого-нибудь исполнить известное поручение, то давали ему длинный наказ, инструкцию, определявшую с точностию каждое его движение, длинный свивальник, которым пеленали взрослого человека.

Действия свивальника оказывались тотчас же, отнимая всякую свободу движения: как скоро исполнитель поручения, спеленатый наказом, встречал какое-нибудь малейшее обстоятельство, непредвиденное в наказе, он останавливался и слал из дальнего места в Москву за новым наказом; между тем благоприятное время уходило невозвратно. Петр не мог равнодушно сносить этой привычки русских людей к пеленкам и требовал, чтоб посланные с поручением поступали по своему рассуждению, смотря на оборот дела, ибо «издали, – писал он, – нельзя так знать, как там (на месте) будучи». И повторял: «Во всяком к вам указе всегда я по окончании письма полагался на ваше по тамошнему состоянию дел рассуждение, что и ныне подтверждаю, ибо нам, так отдаленным, невозможно конечного решения вам дать, понеже случаи ежедневно переменяются».

Более десяти лет старинная дума привыкала к новому положению управлять во время отсутствия царя, привыкала к самостоятельной деятельности и к необходимо связанной с такою деятельностию ответственности, ответственности пред царем, о котором знала, что не пропустит никакого упущения, не посмотрит ни на что сквозь пальцы. Между тем новые слова для выражения новых отношений незаметно входят в употребление. Высшее правительственное собрание называется уже конзилиею и члены его – министрами. В 1711 году эта конзилия министров получила новое название и более определенное значение и устройство: учрежден Правительствующий Сенат, которому каждый обязан был послушанием, как самому царю, и в то же время явилась новая форма присяги государю и государству.

Правый суд, наказание несправедливых судей и ябедников, соблюдение строгой бережливости в расходах, умножение доходов, снабжение войска людьми, усиление торговли – вот первые обязанности Сената, предписанные ему учредителем.

Дела решались единогласно, каждый указ должны подписывать все члены собственноручно; если один откажется подписать, то приговор остальных недействителен, но не соглашающийся сенатор должен изложить причины своего несогласия на письме.

За два года перед тем Россия была разделена на 8 больших губерний, подразделявшихся на области, которыми управляли по-прежнему воеводы. Теперь губернаторы стали подчинены Сенату, в канцелярии которого безотлучно находились комиссары из каждой губернии для приема указов и подачи ответов на вопросы по делам, касавшимся их губерний. Считались нужными эти живые посредники, живые и скорые ответчики на запросы правительствующего, ибо губернаторы по непривычке к своему положению, к разнообразию дел в обширных областях, при недостатке способных, знающих, привычных и благонамеренных людей отличались медлительностью в своих распоряжениях и ответах. Но делать нечего, надобно было и губернаторам проходить свою тяжелую школу, приучаться к быстроте движения, потому что царь не выносил медленности, она его приводила в печаль, а печалить Петра было нельзя без опасных последствий. Так, в начале 1711 года Петр писал Меншикову: «Доныне Бог ведает, в какой печали пребываю, ибо губернаторы зело раку последуют в происхождении своих дел, которым последний срок в четверг на первой неделе (поста), а потом буду не словом, но руками с оными поступать».

Но признак великого человека – приготовленность к удаче и неудаче; неудача ожидается как естественное следствие новости дела, непривычки к нему, человек должен знать, что в деле человеческом нет совершенства, должны непременно обнаружиться темные, нежеланные стороны. Видя эти неудачи, несовершенства, темные стороны нового дела, люди обыкновенные тревожатся, теряют веру в пользу нового дела, кричат, зачем оно, прежде лучше было или по крайней мере оно рановременно, надобно было подождать, пока народ, общество будут к нему готовы, – и вот стремление если не уничтожить новое дело, то хотя изменить, ограничить его. Но великий человек, сознавши необходимость известного дела, не тревожится первою неудачею, несовершенствами; он может печалиться, оскорбляться неприготовленностию людей, особенно если это нравственная не приготовленность, но не придет в отчаяние, не бросит дела, а усилит только внимание к нему, уход за ним. Мы не приходим в отчаяние от того, что новорожденный ребенок является таким слабым существом, не может ходить, а спокойно ждем. когда он окрепнет и станет ходить, и тут не приходим в отчаяние, что он еще плохо держится на ногах, часто падает. Мы смотрим спокойно на эти явления, ибо привыкли смотреть на них как на естественные и необходимые; но не все способны привыкнуть к признанию общих законов в явлениях, не все привыкли в каждом новом деле видеть новорожденного ребенка, которому надобно окрепнуть, а для этого нужен старательный уход, устранение всех вредных влияний. Новые дела, а их было много при Петре, приносили ему, особенно вначале, много огорчений тем, что шли не так, как бы хотелось, но огорчение не переходило в отчаяние, и после неудач в делах внутренних преобразователь являлся так же велик, как после неудачи первого Азовского похода, как после нарвского поражения.

Мы видели, что одним из первых внутренних преобразований его было высвобождение городского промышленного народонаселения от власти воевод, самоуправление промышленного сословия. Дело было новое и пошло неудачно. И здесь, как во всех неудачах коллегиального управления при Петре, бьыа поверка древней Руси и поверка мнениям о древней Руси. Если б в древней, допетровской Руси был силен так называемый общинный быт, была сильна привычка к общему действию, к соединению сил, привычка отзываться на общее дело и делать его усердно, уменье видеть в общем интересе охрану интереса частного, привычка сильных для сохранения своей силы, нравственного и политического влияния сторониться с своим интересом пред интересом слабых поодиночке, но сильных опять тою же привычкою к соединению, – если бы все эти привычки были сильны в древней Руси, то, когда Петр, отстраняя существовавшие до него препятствия, призывал русских людей к общему действию, они должны были бы явиться с великою охотою и дело пошло бы чрезвычайно успешно с самого начала. Но если мы видим явление обратное, то естественно и необходимо должны прийти к заключению, что привычка к общему делу была очень слаба в древней Руси, и в деятельности великого человека, великого государя, который в своих учреждениях завел школы для общего дела, мы должны видеть благодетельный почин народного воспитания.

Мы видели, что на выборных для городского самостоятельного управления, или так называемых бурмистров, возложен был сбор казенных доходов и поверка их, и вот оказались сильные беспорядки при этой поверке и казнокрадство в обширных размерах. Обнаружился и другой признак крайней слабости в деле самоуправления: неуменье соединенными силами слабых сдерживать сильных, которые стремятся к господству, к удовлетворению своим личным выгодам на счет слабых, порозненных и потому не могущих выставить никакого сопротивления.

Такое положение есть самое опасное для общества или учреждения, которому дано самоуправление; освобожденное от тяжести внешней власти, получивши свободу управляться само собою, выбирать из своей среды людей, которые должны заведовать его делами, общество или учреждение выбрало себе господ, которые стремятся употребить во зло свое значение и могут делать это тем безнаказаннее, тем благовиднее, что они, выборные представители свободного общества или учреждения, действуют во имя его. Рождается вопль: это же выиграно? Прежде не было так тяжело, прежде было лучше, надобно возвратиться к прежнему или по крайней мере переделать, изменить новое сообразнее существующим средствам; ясно, что люди не способны к новому делу, нет людей, надобно их приготовить, воспитать. Так вопят люди, не знающие, что известная деятельность и есть необходимое приготовление, воспитание. Но эти вопли способны сильно смутить, ввести в искушение преобразователя. Петр выдержал искушение. Его сильно печалил неудачный ход новых дел; человека с орлиным полетом сильно оскорбляли и раздражали люди, которые, по его выражению, подобилисъ раку в своем движении, но он не потерял веры в свое дело и в свой народ, остался верен мысли о необходимости деятельной школы, которую должен был проходить народ и в которой должен был учиться неудачами, остался верен мысли, что каждое учреждение должно иметь свою Нарву, чтоб иметь Полтаву; остался непоколебим в проведении всюду коллегиального устройства как устройства, имевшего воспитательное значение для народа.

В этой вере в дело и народ преобразователя поддерживал тот живой сильный отклик, который послышался отовсюду, когда вождь кликнул клич по дружину, по смелых, неутомимых работников. Не все были люди, которые вначале раку подобились в новом деле; поднялись и молодые орлята, которые, сгорая нетерпением, стали торопить дело, забегали вперед, требовали мер решительных и крутых, революционных, как мы теперь называем. Сильное движение преобразовательной эпохи, новые предметы и учреждения, расширение сферы, противоположность толков – все это должно было поднять людей живых и способных в разных слоях общества, в самом низшем, возбудить в них надежду на более широкую деятельность.

Это движение, новости, обхват целого общества каким-то другим воздухом выразилось еще в 1694 году одним, если угодно, комическим или трагико-комическим, но любопытным явлением: явился в Москву крестьянин и потребовал у правительства средств сделать крылья, потому что он сумеет полететь, как журавль. Опыт кончился неудачно и очень печально для русского Икара, но скоро движение пошло более серьезным образом.

Мы не раз упоминали о том, что преобразование имело экономический характер; вопрос о бедности и богатстве, о бедности России сравнительно с другими государствами, о средствах сделать ее богатой, сделать для нее возможным удовлетворение громадным издержкам преобразования, предпринимаемого для усиления и обогащения России, – этот вопрос был на первом плане для всякого возбужденного движением человека, и вот снизу является ряд людей способных, бывалых, которые предлагают правительству свои планы относительно увеличения доходов, свои услуги в этом важном деле. Мысли выслушаны, услуги приняты, и некоторые из этих людей, отмеченных в народе названием прибыльщиков, стали видными деятелями эпохи преобразования. Взгляд прибыльщиков, их учение, их теория высказались в известном сочинении крестьянина Посошкова «О скудости и богатстве», которое самым названием дает нам знать, что в это время более всего лежало в сердце у мыслящего русского человека, пробужденного движением преобразовательной эпохи. Обогащение России посредством обеспечения промышленного труда и трудящегося человека от печального положения суда, управления и сословных отношений, завещанного древнею Россиею, причем Посошков предлагает самые крутые, восточные, турецкие меры, показывающие, что сам автор принадлежит половиною своего нравственного существа древней России; сильное сочувствие преобразователю, жалобы на то, что он в меньшинстве тянет в гору, тогда как большинство стремится под гору, – вот основные черты сочинения Посошкова.

В практической деятельности из этих людей, поднятых снизу вверх преобразовательным движением, был знаменит прибыльщик Курбатов. В одном из приказов подкинуто было письмо. Вместо извета о каком-нибудь злом умысле государь нашел в письме проект о гербовой, или орленой, бумаге. Гербовая бумага как важный источник дохода была немедленно введена. Сочинителем проекта оказался Курбатов, дворецкий боярина Бор[27 - иса] Петровича] Шереметева, человек очень бывалый, и не в одной России: вместе с господином своим он путешествовал и за границей. Курбатов был щедро награжден, пожалован в дьяки Оружейной палаты и получил возможность уже не подметными, но явными письмами сообщать царю свои мнения обо всем. Курбатову Петр поручил устроить порядок в Московской ратуше, или бурмистрской палате, в которой, как мы упоминали, дело шло дурно по непривычке к новому делу, по неохоте заниматься общим делом, не приносящим непосредственной выгоды частному человеку, или по стремлению извлечь из общего дела как можно больше частных выгод, покормиться на счет казны.

Петр не пришел в отчаяние от картины тех злоупотреблений и беспорядков по ратушному, т.е. по финансовому, управлению, какую представил ему Курбатов; он не дотронулся до учреждения, поручив только временно надежному человеку уничтожение беспорядков и злоупотреблений. Печальный пример коллегиального управления в ратуше не отнял у него веры в достоинство этой формы, и он немедленно ввел ее в областное управление, велел всякие дела с воеводами ведать дворянам, в больших городах человека по четыре и по три, а в меньших – по два, указы чинить дворянам обще с воеводами, а одному воеводе без дворян никаких дел не делать. Легко понять, как должны были оскорблять и раздражать Петра известия о страшном казнокрадстве в то время, когда при громадном увеличении расходов нужно было изыскивать все средства к увеличению доходов в бедном государстве, когда народ должен был платить тяжелые подати, когда на него наложен был великий труд, когда сам царь, подавая пример, трудился небывалым образом и для уменьшения расходов жил чрезвычайно просто, с отстранением царской обстановки.

Не одна продолжительная и тяжелая война, не одно переустройство войска и заведение флота, построение крепостей требовали больших расходов: Россия должна была войти в систему европейских держав, живших общею жизнию и потому постоянно сносившихся друг с другом, наблюдавших за движениями, за внутреннею жизнию друг друга. Для этого каждый двор имеет при других дворах постоянных представителей: Россия должна была выполнить это необходимое условие вступления в общую европейскую жизнь. Мы уже видели, как ей трудно было это сделать и как Петр с глубокою верою в способности своего народа решил трудный вопрос, признавши и здесь необходимость практической школы, и назначил на важнейшие дипломатические посты русских людей. Но мало было, чтоб представители России при чужих дворах вели себя искусно и достойно: они должны были поддерживать достоинство своего двора внешнею обстановкою, на что нужно было много денег; кроме того, посланники должны были иметь в своем распоряжении значительные суммы для подкупа влиятельных лиц, для узнания нужных секретов. Для удовлетворения всем этим требованиям прибыльщики изыскивали всевозможные средства; взято было все, что только можно было взять; отдано было на откуп все, что можно было отдать. Отнято было право владельцев мест, где производились торжки, брать пошлину на себя, пошлина стала идти в казну; уничтожены были так называемые тарханы, по которым известные лица освобождались от платежа пошлин. У бедного народа была роскошь – дубовые гробы; и этот предмет роскоши казна взяла себе и продавала против покупной цены вчетверо дороже; наложена была пошлина на бороду и усы: кто не хотел бриться, отплачивался деньгами.

Все эти тяжести и труд русский народ должен был поднять временно, чтоб вдвинуть Россию в Европу и приобрести средства усиления и обогащения, а эти средства состояли в искусстве и знании. Петр прямо и для всех понятно указывал своему народу цели его и своей чрезвычайной деятельности – внутреннее спокойствие и внешняя безопасность посредством хорошо устроенного войска и обогащение страны посредством торговли. Так, эти цели прямо были высказаны в знаменитом манифесте 1702 года о вызове иностранцев в Россию. «Мы побуждены были, – говорит царь, – в самом правлении учинить некоторые нужные и к благу земли нашей служащие перемены, дабы наши подданные могли тем более и удобнее научиться поныне им неизвестным познаниям и тем искуснее становиться во всех торговых делах».

При таком практическом взгляде легко понять, какого рода школы должны были явиться в Москве; явились школы математическая и навигаторская, где первыми преподавателями были три англичанина. Школы эти находились в ведении Оружейной палаты, т.е. адмирала Головина и дьяка, известного нам Курбатова.

Скоро после заведения школ знаменитый прибыльщик уже радовался, что многие всякого звания и зажиточные люди познали сладость науки и отдают в те школы детей своих, а иные молодые люди сами приходят с немалою охотою. Мы уже упоминали о правиле Петра, которого держались и все его сотрудники,"брать иностранцев, но строго наблюдать за ними, чтоб они не теснили русских, и как можно скорее выдвигать последних, чтоб они могли заменить наемников.

Так и Курбатов немедленно к трем учителям-англичанам приставил помощника русского, Леонтия Магницкого, и заметим, что иностранцы «обязали себя к нему ненавистью», по выражению Курбатова, за отличное выполнение им своих обязанностей; Курбатов всеми силами поддерживал Магницкого, вследствие чего англичане должны были только усерднее исполнять свои обязанности.

Этот Магницкий был автором знаменитой «Арифметики, сиречь науки числительной», изданной в 1703 году.

Для школ и для распространения сведений между любознательными взрослыми людьми нужны были книги на русском языке, прежде всего учебники. Понятно, что нужно было переводить их с иностранных языков, понятно, что дело перевода книг было одним из самых важных и самых трудных дел. Кроме страшной трудности передачи научных понятий на языке народа, у которого до сих пор не было науки, была еще трудность, происходившая от существования двух языков, резко различавшихся друг от друга: книжного, или так называемого церковнославянского, и народного. Естественно, наука должна была избрать для себя последний язык, но ученые люди, знающие иностранные языки, переводчики, привыкли к книжному языку, и живой язык народный был в их глазах языком подлых людей.

Перевод книг, сказал я, был одним из самых важных и трудных дел, и мы уже должны ждать, что Петр усердно займется им: он не только указывал, какие книги надобно переводить, но и требовал переводы к себе, сам исправлял их, учил, как надобно переводить, учил, что не надобно держаться мертвого перевода слово в слово, но, выразумевши смысл, передавать живым образом этот смысл совершенно удобопонятно для русского человека, т.е. совершенно соответственно складу русской речи, тогда как подстрочный перевод необходимо искажал русскую речь, давал ей чужие обороты. Так, он писал одному из переводчиков: «Книгу о фортификации, которую вы перевели, мы прочли: разговоры зело хорошо и внятно переведены; но как учить фортификации делать, то зело темно и непонятно переведено; не надлежит речь от речи хранить в переводе; но, точию его выразумев, на свой язык уже так писать, как внятнее может быть!»

В 1707 году типографские мастера привезли из Голландии три азбуки «новоизобретенных русских литер». Этими литерами, или так называемым гражданским шрифтом, начали печататься книги с 1708 года, и первою книгою, напечатанною таким образом, была «Геометрия, словенски землемерие». Но как везде в деятельности Петра, так и здесь не было односторонности: царь поручил известному тогда ученому Поликарпову написать русскую историю и в то же время приказывал переводить книги о событиях всеобщей истории, которые по господству древней истории и литературы в Европе были у всех в устах: книгу о Троянской войне, Квинта Курция о деяниях Александра Македонского.

Могущественное средство развития человека состоит в расширении сферы; человек развивается, когда переносится из бедной, простой обстановки жизни, из круга немногих и постоянно повторяющихся явлений в жизнь, обстановленную богаче, представляющую больше разнообразия предметов и явлений; сельчанин поэтому развивается, когда переносится в город, еще сильнее развивает путешествие, бывалость. Но человек новой Европы приобрел еще средство развития, возможность участия в жизни всего современного человечества: это ведомости обо всем совершающемся в современности, ведомости, которые распространяются с такою быстротою посредством печати.

Петр, разумеется, не мог обойти и этого средства развития своего народа; До него знание того, что делалось в чужих странах, было привилегиею правительства; извлечения из иностранных газет (куранты) составлялись для царя и немногих приближенных особ и бережно хранились как тайна государственная. Петр хотел, чтоб все русские люди знали, что делается на свете, и с 1703 года начали издаваться в Москве «Ведомости о военных и иных делах, достойных знания и памяти, случившихся в Московском государстве и в иных окрестных странах», и на первом же листке «Ведомости» объявили, что московские школы умножаются, сорок пять человек слушают философию, а в математической штюрманской школе больше 300 человек учатся и добре науки приемлют. Не забыто было и четвертое средство для народного развития. Как до Петра куранты составлялись только для царского употребления, так и сценические представления давались только для потехи великого государя. Петр и то и другое ввел в народное употребление.

На Красной площади построена была деревянная комедиальная храмина – для всех; как при царе Алексее, так и теперь набрали подьячих из разных приказов и отдали их учиться немцу Куншту, который обязался учить их всяким комедиям.

В репертуаре этого первого всенародного театра после пьес исторического содержания видим и пьесу «Доктор принужденный» – это Мольеров «Лекарь поневоле»; играли также пьесы, нарочно сочиненные по поводу какого-нибудь важного события, торжества, напр[28 - имер] в 1703 году по случаю взятия Орешка. Кроме этого всенародного театра театральные представления давались еще учениками Славяно-греко-латинской академии (новосияющих славяно-латинских Афин); здесь пьесы имели религиозное содержание, но иногда с примесью политических намеков.

Все эти средства развития, воспитания народного – и школы, и книги, и «Ведомости», и театр – представляли, разумеется, еще слабые начатки; чтоб оказалось их влияние, нужно было еще долго ждать, а между тем нельзя было не обратить внимания на некоторые печальные явления, которые были следствием крайне недостаточного народного воспитания в древней России: так, был обычай убивать младенцев, родившихся с физическими недостатками; Петр вооружился против этого варварского обычая, не признававшего в человеке человека и христианина, смертная казнь грозила людям, уличенным в его исполнении.

После указа против убийства младенцев, родившихся с физическими недостатками, видим ряд указов о сохранении жизни и здоровья человека: запрещено хоронить мертвых ранее трех дней; учреждено было 8 аптек в Москве и закрыты зелейные лавки, где продавались так называемые лекарственные травы, от которых люди, как оказалось, умирали скорою смертию.

Любопытна прибавка в указе, чтоб в новоучрежденных аптеках не продавали вина. Страсть к вину русские люди вынесли из своей древней жизни в ужасающих размерах; смертные случаи в драках от пьянства были обыкновенным явлением; правительству нужно было смотреть за взрослыми, как за детьми, смотреть, чтоб они не имели при себе острых ножей – порежутся! И вот Петр запрещает носить остроконечные ножи, потому что многие люди в ссорах и драках и в пьянстве такими ножами друг друга режут до смерти. Известно, в какой степени наши деревянные города терпели от пожаров: как начнется весна, так начнет в Москве, по выражению тогдашних образованных людей, Вулканус свирепствовать, пожаров по шести в сутки. Образованные люди к царю с просьбою укротить свирепство Вулкануса, и вот начинают делать черепичные крыши вместо тесовых, выписываются заливные трубы из-за границы, издается указ строить в Москве, в Кремле и Китае-городе, каменные дома и располагать их по улицам и переулкам, а не внутри дворов, т.е. по европейскому, а не по азиатскому обычаю. Принимались меры, чтоб русский человек в городах мог спать спокойно, не боясь Вулкануса; но вот предстоит беда, нужда требует выехать за город, отправиться за несколько верст в другой город, в деревню: пишется духовное завещание, в семье плач, прощаются, как с человеком, идущим на войну, потому что дороги наполнены разбойниками. Правительству мало шведской войны, оно должно посылать роты с капитанами для сыску разбойников; капитану удалось поймать 10 знаменитых разбойников. Кто ж они? Люди из низших слоев общества? Нет, это все помещики, которые разбойничали со своими людьми, нападали на чужие деревни, били и жгли.

Эти явления показывают нам, с каким обществом имело дело преобразование.