Тень Химавата

– Про мое рождение всякие байки рассказывают… Будто бы, как только я показался из маминого чрева, в ясном небе сверкнула молния, но ударила не вниз, а вверх. Другие называют меня сыном Зевса Горкия – хранителя клятв, по воле которого из земли на окраине Тианы бьет источник Асбамей. Тиана считается эллинским городом, но в нашей семье почитали египетского бога Протея. В четырнадцать лет отец отдал меня в обучение финикийцу Эвфидему, известному ритору из Тарсоса. Он думал, что морской порт, где пересекаются торговые пути, пропитан мудростью разных народов…

Аполлоний грустно улыбнулся.

– Странный город… Благодаря торговле с Римом жители ни в чем не знали нужды. Все, к чему они прикасались, обращалось в золото. Казалось, люди пьянеют даже от выпитой воды. Но богатство развращает, и я понял, что не мудрости они ищут, а жирной пищи, роскошных одежд и плотских удовольствий. Тогда я попросил отца, чтобы он позволил мне переселиться в соседние Эги, поближе к храму Асклепия. Эги славились философскими школами. Кого здесь только не было: последователи Платона, Аристотеля, Эпикура, Хрисиппа… Но больше всего меня интересовало учение самого загадочного философа Эллады – Пифагора Самосского. Именно тогда я впервые услышал о сансаре и ахимсе. Эти сакральные знания Пифагор получил во время путешествия на Восток, а ученики бережно хранили их после его смерти… Два года меня наставлял гераклеот Евксеном, но он, к сожалению, оказался плохим учителем, потому что просто цитировал Пифагора, не умея объяснить суть изречений. Только самостоятельно изучив труды Пифагора, я понял, что Евксеном принадлежал к школе акусматиков, которых больше интересуют ритуальные заклинания, чем точные науки, такие как арифметика, геометрия и астрономия… Я ушел от него, начав жить по-пифагорейски в храме Асклепия. Отказался от вина, мяса, одежды из шерсти и обуви из кожи, облачился в льняной гиматий, отпустил длинные волосы. Моим девизом стал призыв бога врачевания: очисти желудок, чтобы исцелиться. Настал день, когда я понял, что способен исцелять других. В храм потянулись больные со всей Анатолии. Многие из тех, кого я вылечил, говорили, что их послал ко мне во сне Асклепий. Охотно в это верю, ибо я и сам часто разговаривал с ним во сне. А потом…

Тианец замялся, словно не зная, стоит ли говорить откровенно с иудеем: все-таки они только что познакомились. Но обстановка ашрамы[97 - Ашрама – монастырь, место уединения мудрецов, аскетов или отшельников.] располагала к искренности.

– Однажды я понял, что вижу будущее людей.

– Как это произошло? – Иешуа в волнении подался вперед.

– Ко мне пришел один… царь Киликии, любитель мальчиков, начал меня трогать… Я ему говорю: убирайся, а он угрожает, что голову отрубит, если не покорюсь. Тут мне так тоскливо стало, сердце защемило, словно приближается что-то страшное, неотвратимое. И вдруг как будто все отодвинулось от меня, съежилось. Вижу… хотя – вот она, комната, вот царь, свет пробивается через окно —…что прямо передо мной на горной дороге спешившиеся всадники тыкают копьями в перепачканное грязью и кровью тело. Но только настоящая комната и царь слегка расплываются, словно я на них смотрю сквозь шелк… или будто их тень закрыла. А сверху наложилась картина убийства – яркая, близкая, четкая до дрожи… Так бывает, когда смотришь весной в ручей сквозь прозрачный лед. Дно видно, камешки, рыбок, веточку течением несет… Но лучше всего видишь сам лед, голубые разводы, узорчатые трещины и все, что на нем: вмерзшие листья, клочья лисьей шерсти или птичье перо… Потом все вернулось, как было. Я не мог очухаться, а он подумал, будто я испугался его угроз. Стоит, улыбается кривым ртом, глаза масленые… Мне действительно страшно стало, но не за себя – за него, смерть-то какая ужасная. Я говорю: «Тебе осталось три дня!» Он побледнел, когда понял, что не шучу. Развернулся и вышел из храма. А на третий день его убили, именно так, как я видел. Все это время я молился Асклепию, чтобы он не карал царя, а наставил на путь благоразумия и добродетели. Но, похоже, так хотели боги…

Аполлоний вздохнул.

– Потом умер отец. Я отправился в Тиану, чтобы воздать его останкам почести, и написал старшему брату доверенность на управление семейной собственностью, так как он стал моим опекуном… Еще три года жил в храме Асклепия вместе с единоверцами, пока не достиг совершеннолетия. Тогда я вернулся в Тиану, забрал свою половину имущества и раздал его родственникам, оставив себе лишь малую часть на пропитание. Хотелось жить в скромности, как жили древние философы… Поняв, что речь, лишенная мудрости, – это лишь пустая болтовня, я принял пятилетний обет молчания, но продолжал изучать труды Пифагора. С друзьями мне пришлось общаться при помощи жестов и мимики. Наступил день, когда я понял, что знаю, что они хотят сказать еще до того, как кто-нибудь из них откроет рот. Читая труды Пифагора и оттачивая практические навыки, я научился управлять людьми безмолвно. Однажды в Памфилии[98 - Памфилия – историческая прибрежная область на юге Малой Азии.] мне удалось без единого слова обуздать голодную толпу горожан, которая собиралась сжечь архонта[99 - Архонт – высший сановник в древнегреческом полисе.], хотя он не был виноват в задержке поставок зерна. Я с трудом сдерживался от рыданий при виде измученных голодом женщин и детей, но не нарушил данный Асклепию обет…

Иешуа внимательно смотрел на тианца, подавшись вперед.

– Гермес Трисмегист, – внезапно сказал он.

– Что? – не понял Аполлоний.

– Твои слова свидетельствуют о том, что Пифагор читал «Изумрудную скрижаль» Великого Тота.

– Да, он жил в Египте… Так ты читал труды Тота? Прошу тебя, научи меня египетской мудрости.

– Мне нечему тебя учить: если ты умеешь контролировать тело и разум, значит, ты постиг энергии высших планов. Я объясню потом…

Аполлоний продолжил:

– Когда истек срок обета, я ушел в Сирию и поселился в храме Аполлона Дафнийского. Это в Антиохии Великой.

Он вопросительно посмотрел на Иешуа.

Тот кивнул, тогда тианец снова заговорил:

– Именно там сложился ритуал, которому я с тех пор неукоснительно следую: на заре медитация, потом беседа с жрецами, после полудня разговоры с друзьями, а под конец дня, еще засветло, читаю проповедь для всех, кто приходит к храму. Вечер посвящаю уходу за телом: гимнастика, купание в холодной воде, растирания…

Аполлоний прервался, налил себе воды.

– Я много слышал о магах. Но до Сирии пока не дошел ни один из них. Тогда я решил отправиться в Мидию Атропатену. В Вавилонии с изумлением узнал, что там проживает не меньше магов, чем в самой Парфии. Шли через Ниневию, где я и познакомился с Дамидом. Теперь он един в трех лица: слуга, секретарь и переписчик.

Тианец потрепал по плечу друга, все это время тихо сидевшего рядом, что-то старательно записывая каламом[100 - Калам – тростниковая палочка с заточенным концом, которую на Востоке использовали для письма.] на навощенной деревянной табличке. Поняв, что его тоже приглашают к беседе, он поднял голову и скромно улыбнулся Иешуа.

– Откуда ты родом? – спросил иудей.

– Из Горной Киликии.

– Армянин?

– Нет, кадусий. А ты?

– Из Нацрата, но родился в Бет-Лехеме… Что ты пишешь?

– Дневник. Высказанные хозяином мысли, аргументы собеседника, обстоятельства беседы…

– Зачем?

– Чтобы сохранить истину для потомков.

Иудей удивился.

– Для чего? Разве она не существует независимо от того, записал ее кто-нибудь или нет?

Дамид задумался. Аполлоний рассмеялся.

– Ты говоришь о гносисе, а он имеет в виду конспект. Прошу тебя, не смущай неокрепший разум моего слуги учеными рассуждениями. Зато мы с тобой прекрасно понимаем друг друга. Согласен: записаны слова или нет – для Истины, или, как считают арии, Брахмана, это неважно.

– Я не только собираю мудрые высказывания, но и описываю значительные события, произошедшие в пути, – пояснил Дамид.

Заметив интерес в глазах Иешуа, он продолжил:

– Ну вот, например, такое… Однажды хозяин говорил с людьми в священной дубовой роще о взаимопомощи. Внезапно на ветке дерева, возле которого он стоял, зачирикали воробьи, потом вдруг сорвались и куда-то улетели. Он прервался, внимательно посмотрев им вслед. Затем произнес: «Этих ячменных зерен им должно хватить надолго». Раздались крики изумления, потому что слушатели решили, будто Аполлоний понимает язык птиц. Тогда он объяснил, что по дороге в рощу обратил внимание на мальчишку, разбившего кувшин с зерном. Ребенок собрал сколько мог в головной платок, но много зерен осталось на земле. Воробьи полетели как раз в ту сторону. Вот и разгадка чуда. Просто надо быть внимательным, тогда всему можно найти разумное объяснение.

– Было такое, – с улыбкой сказал тианец. – Но ты неправильно акцентируешь мораль. Я потом, если помнишь, добавил, что воробьи узнали о зерне от прилетевшего товарища, который мог воспользоваться добычей единолично, но пригласил на пиршество всю стаю. Так и люди должны поступать – заботиться друг о друге, помогать в трудную минуту… Этот пример очень кстати пришелся для предмета моей проповеди.

Дамид тем временем достал из котомки связку табличек. Он перебирал их, словно искал какой-то текст.

– Вот… Я проверил, есть в моем дневнике и лакуны. К сожалению, мне ничего не удалось записать из твоих встреч с магами, потому что ты запретил мне сопровождать тебя. Единственное, что я запомнил, – твое рассуждение о том, что маги совсем на так мудры, как о них говорит молва.

– Это не помешало мне самому стать мудрее, – с достоинством ответил Аполлоний.

«Вот оно, – подумал Иешуа, уловивший в происходящем едва заметную фальшь, которую ему не удавалось четко сформулировать, пока он не услышал эти слова, – проговорился… Если человек сам себя считает мудрецом, вряд ли он является таковым на самом деле».

– Что такое мудрость? – спросил он.

– Умение в малом находить признаки великого, – глубокомысленно изрек тианец.

Иешуа покачал головой в знак несогласия.

– Мудрость заключается в том, чтобы предвидеть последствия поступков, как своих, так и чужих. Взаимоотношения – вот что главное в жизни человека. Остальное – просто сухая ученость. Или чрезмерная осторожность и подозрительность вроде сомнительной мудрости упанишад[101 - Упанишады – раздел ведийской литературы, около двухсот философских текстов, написанных в виде диалога между учителем и учеником, которые, как считалось, выражают истинную суть Вед.], которые восхваляют уход от реальной жизни. С этим, насколько я понимаю, боролся Кришна, призывая брахманов заменить саньясу[102 - Саньяса – четвертый, заключительный этап жизни ария, во время которого он покидает семью и предается созерцательному размышлению в уединении или среди таких же, как он, отшельников.] лесного уединения карма-йогой[103 - Карма-йога – учение о благотворных действиях.] в быту.

Аполлоний закусил губу: ни один из его прежних собеседников не выражался так точно, просто и доходчиво. При этом показывая глубокое знание предмета, в котором он сам пока разбирается плохо. В запальчивости тианец уже готовился возразить иудею, процитировав что-нибудь подходящее из сочинений Пифагора, лишь бы не потерять лицо перед оппонентом.

Но тут на веранду пришли люди в белых рупанах.

4