Учитель Дымов

Володя посмотрел изумленно.

– Нет, – ответил он после паузы, – в школе меня совсем не интересовала наука, я хотел стать… я хотел заниматься другими вещами.

Не то в Володином голосе, не то в сильных руках, которыми он отгораживал Женю от толпы, вдруг снова почувствовалось то напряжение, которое она уже не раз замечала. Но сейчас это была не просто сдерживаемая сила – скорее, скрытая тревога, словно Володя вспомнил о чем-то опасном… может быть, о фронте, о войне?

И, чтобы отвлечь его от грустных мыслей, Женя защебетала, словно какая-нибудь фифа из американского фильма:

– Ой, а мне всегда казалось, наука – это так интересно! Я даже когда учебники читаю, так волнуюсь! Ученые – это люди, которые меняют мир!

– Наука – это интересно, – кивнул Володя, – но нам только кажется, что ученые меняют мир. А на самом деле мир меняют совсем другие люди – например, те, кто решает, как использовать наши открытия и изобретения.

– Ты имеешь в виду… руководителей? – спросила Женя, все больше входя в роль игривой дурочки и от этого забыв слово «политики».

– Можно и так назвать, – ответил Володя. – Названия не важны, важно, что это люди, которые готовы принимать на себя ответственность за других людей. Люди, которые строят новый мир.

– И ты хотел быть таким человеком? – Тут толпа еще плотнее прижала ее к Володе, и сердце, как тогда в Тушино, отрывисто стукнуло в груди.

– Ну, поначалу да.

– А потом? – спросила Женя прерывающимся голосом.

– А потом перестал, – ответил Володя и попытался отодвинуться, мягко и решительно поворачиваясь к пробивавшейся им навстречу Оленьке. Женя подумала, что это вовсе не была тревога, просто Володя боялся, что Оленька потеряется, а теперь они снова все вместе, Володя обхватывает Оленьку за плечи, и они начинают протискиваться сквозь толпу, и, глядя на него, Женя думает, что Володе все-таки удалось стать человеком, который отвечает за других, пусть даже сегодня «другие люди» – это только Женя с Оленькой. Володя продолжает крепко держать Женю за руку, ей даже кажется, что он незаметно пожимает ее ладонь, и она тоже отвечает слабым пожатием.

Лишь когда они выбираются из толпы, Володя отпускает Женину руку, а потом поворачивается к Оленьке, и они целуются – впервые так открыто, на глазах у всех. У Жени внезапно портится настроение.

– Давайте пойдем домой, – говорит она, – а то я устала.

Хватит себя обманывать, думает Женя, лежа на сундуке, который с каждым годом все неудобнее, все меньше и жестче. Не говори этого никому, но скажи себе самой: я люблю Володю. Это глупо, неприлично и, может быть, даже подло, потому что он любит Оленьку и Оленька любит его. А Оленька мне сестра и даже, наверное, подруга. Они с тетей Машей приютили меня. Они все эти годы заботились обо мне, кормили и одевали – как же я могу влюбляться в Оленькиного жениха? Ведь на самом деле Володя – Оленькин жених. Я сама слышала, как они говорили, что если бы им было где жить, они сразу бы пошли и расписались, – значит, жених. А я в него влюбилась.

Женя прислушивается к ровному дыханию спящей Оленьки. Представляет ее лицо с широкими скулами, резко очерченными губами, светлыми волосами, разметавшимися во сне по подушке. Представляет Оленькино тело, утопающее в мягкой перине, по-кошачьи ленивое, представляет крепкие, как у Марики Рёкк, ноги и бедра, полные (как сказал бы Лев Толстой, «роскошные») плечи, пышную грудь, которую подчеркивает любое платье. Как можно не влюбиться в такую девушку? Вот Володя и влюбился. Все справедливо.

Женя повторяет «все справедливо», пытаясь заглушить тихий, почти неслышный голос, который где-то глубоко всхлипывает, плачет, жалуется… какая же справедливость? У Оленьки есть свой дом, своя постель, да, у нее тоже нет отца, но она его хотя бы помнит! И мама ее жива, и Оленька живет со своей мамой, а не с чужими людьми, взявшими ее к себе из жалости, без любви. Почему же Оленьке достается все? Почему Володя, такой красивый и умный, выбирает ее? Ведь Оленька не умна, совсем не умна. Она и школу-то закончила с трудом, а в институт – в институт она никогда не поступит (теперь в голосе злорадство). Никогда! А я закончила школу на одни четверки и пятерки, я поступила, и не просто – а поступила, куда хотела, поступила в Первый мед! И почему Володя этого не видит? Почему не понимает, что ему не нужна Оленька, а нужна я, только я!

«Что ты говоришь!» – одергивает себя Женя. Володя – взрослый, умный мужчина. Он сам знает, кто ему нужен, и уж точно не мне это решать. И, если честно, мне ведь немного и надо: я не хочу обниматься с ним, не хочу целоваться… думаю, если бы Володя поцеловал меня, я бы просто умерла на месте. От ужаса или от счастья, но умерла бы. А Оленька – ничего, Оленька жива, значит, он правильно ее выбрал. И она такая красивая, такая счастливая. А я… я просто могу быть рядом, вот и все. Будем друзьями – мы же и так уже друзья, вот и будем дружить дальше, пока не состаримся и не умрем.

Женя улыбается и переворачивается на другой бок. Просто будем всегда вместе, повторяет она, и тут же все тело пронзает ледяной холод – как той зимой, в деревне, когда хоронили маму.

Мы не будем всегда вместе, понимает Женя. Рано или поздно Володя получит жилье от своего завода и они поженятся. Не в этом году, так в следующем. Не сейчас, так через пять лет. Он хороший инженер, ему быстро дадут хотя бы комнату в коммуналке, а если будет жена и ребенок, то, может, даже и две. А я останусь здесь, и мы будем видеться по праздникам – 1 Мая, 7 Ноября, день рождения….

Только я так не хочу, думает Женя. Не хочу.

Но что я могу поделать? Любовь – это не экзамен, к ней не подготовишься, ее не пересдашь.

14 декабря объявили: отменены карточки. Теперь все продукты нужно покупать в обычном магазине. Володя и Оленька, обнявшись, сидели на кухне, слушали радио и обсуждали, что будет с ценами.

– Понятно, что ниже, чем в «Особторге», – сказал Володя, – но выше, чем были по карточкам. Так что многим придется туго.

– А я довольна, – сказала Оленька, теснее прижимаясь к нему. – Я всегда боялась, что мы карточки потеряем или их у нас украдут.

– Ну, так хотя бы у всех был гарантированный минимум, – пожал плечами Володя, – а теперь, если нет денег, то что же – с голоду подыхать, как при царе?

– Ладно тебе, – ответила Оленька, – вон у тебя есть деньги, у мамы есть… я вообще никогда не слышала, чтобы у человека совсем не было денег.

– Ты, наверно, и про голод этой зимой не слышала, – сказал Володя, – а мне один парень на заводе такое про Молдавию рассказал – вспоминать не хочется. Говорит, даже хуже, чем в войну. Трупы ели, и все такое.

Оленька скривила носик. Это была одна из тех гримасок, которые она специально разучивала перед зеркалом, и теперь у нее получалось почти рефлекторно, мило и непосредственно – Володя сразу прекратил про голод и поцеловал ее в переносицу.

Хлопнула входная дверь: вернулась с работы Оленькина мама.

– Я на самом деле и раньше знала, что дело к этому идет, – объявила она, входя в кухню. – Меня Роман Иванович предупредил. Еще спросил, сколько у меня денег на сберкнижке, потому что там будут один к одному менять, а наличные – один к десяти. Ну, у нас-то ничего в сберкассе давно не осталось, так что я даже предложила ему положить свои деньги на мой счет.

Недовольная гримаска пробежала по Оленькиному лицу: мамин ухажер был ей неприятен, хотя она и не видела его ни разу. Какой-то спекулянт, говорила она Володе, что мама в нем нашла? Хотела добавить «особенно после папы», но промолчала: что уж тут говорить, жаль, что Володя с папой не был знаком.

Конечно, Оленька никогда не заговорила бы так при маме – Марии Михайловне хватило сейчас одной ее гримаски, чтобы прикрикнуть в ответ:

– Это еще что такое? Я к тебе по поводу твоих кавалеров не пристаю. Хотя могла бы!

Она метнула недовольный взгляд на Володю. Тот вздохнул и посмотрел на Selza: пора было идти на завод.

Спускаясь, он встретил на лестнице Женю: теперь, поступив в мед, она приходила домой совсем поздно, а уходила ни свет ни заря.

– Как дела у наследников Галена? – спросил Володя.

Женя устало улыбнулась в ответ. Совсем девчонку замучили, подумал Володя и, поравнявшись, похлопал ее по плечу:

– Ты держись, Женька. Первый курс – всегда самый трудный.

– Спасибо! – ответила она и побежала вверх.

Хорошая девушка, подумал Володя, только застенчивая очень. Трудно ей будет найти себе парня. Познакомить ее, что ли, с кем-нибудь подходящим?

Выйдя из подъезда, он привычно задумался о подборе катализаторов для синтеза полимеров и тут же забыл про Женю. Но, даже продолжая вертеть в голове формулы, в глубине сознания – а может, в глубине тела – помнил тепло Оленькиных кошачьих объятий, и оно согревало его морозным декабрьским вечером.

Володя открывает бутылку: пенная струя фонтаном бьет в зенит, женщины с веселым визгом отскакивают, спасая праздничные платья, пробка стукается о потолок и откатывается за диван, на долгие годы затерявшись овеществленным воспоминанием об этой ночи.

– Ну, с Новым годом! – кричит Володя, разливая шампанское.

Они все знают: этот Новый год особенный. Впервые с 1930 года 1 января снова объявлено выходным. Целое поколение – поколение Жени и Оли – прожило детство без зимних праздников: у них не было ни Рождества, ни Нового года. Теперь праздник вернулся, а детство прошло. Так что же? Раз они взрослые, значит, можно налить им шампанского! Эх, жалко, удалось достать всего одну бутылку!

Следом за шампанским приходит черед водки, Володя и тетя Маша опрокидывают стопку за стопкой. Неожиданно для себя Оленькина мама пьянеет быстро – наверно, потому что злится на Романа Ивановича, который ни разу так и не позвонил после того, как забрал из сберкассы свои десять тысяч, удачно обмененные по курсу три к двум вместо десять к одному.

– Он же на этом тысяч пять заработал, – говорил Володя. – По совести, должен был поделиться!

Женя всегда считала, что совести у спекулянтов не бывает, поэтому, услышав про сберкассу, сразу подумала, что ухажера тетя Маша больше не увидит: наверняка раскидал деньги по нескольким доверчивым женщинам, потом собрал урожай – и прости-прощай! Конечно, Женя не стала говорить об этом тете Маше – рассказала только Оленьке. Та привычно сморщила носик – мол, я так и знала! – но Володи рядом не было, гримаска пропала зря, а Женя вернулась к своим конспектам и учебникам. Впрочем, Женя была уверена, что, сколько ни учи, сессию она все равно провалит и из меда вылетит.

После очередной стопки тетя Маша обхватывает Володю за шею и говорит ему:

– Володь, я дура, да? Надо было украсть у него эти деньги – и все! В милицию он бы точно не пошел, верно?