Свидание, окно трактира и кровь на мостовой. РусскIй детективъ

– Ну что? Фунтиков пять есть? – с надеждой спросил Тощий.

– Да поболе будет…

– Поднимаемся?

– Да погоди ты… Осмотреться надо, может, и ещё чего есть…

И Жихарь начал осматривать стену, противоположную месту, через которое они попали в склеп. И точно, за досками, он заметил ещё один выход… Старшой усмехнулся, вспоминая троих, оставшихся наверху.

– Тощий, пошли сюда…

Этот гробокопатель понимал замысел старшого. Но, могло выйти плохо, да и что он задумал, старшой-то? Такие мысли вились клубком в голове Тощего.

– Не боись… Не порешу я тебя… Вот, гляди, и нож убрал, – и Жихарь спрятал орудие в карман, – да пойми ты… На двоих поделим, в богатстве заживём! Ты же ведь торгаша знаешь?

– А то! – улыбнулся Тощий, – но боязно… Бледный, он не простит…

– Да это его дело… Я в балке пару коней припрятал. Уйдём, точно!

Старшой посмотрел на товарища, а сам нащупал финский нож в кармане поддевки. Не хотел бы убивать старого знакомца. Но, решение уйти было твёрдым. И он был рад ответу товарища:

– Согласен, Жихарь. Уходим. Мы от них успеем оторваться!

– А верёвка на твоей руке? Я видел, Бледный уже три раза проверял…

– Придумал я… Ничего не заметит, дело верное!

ГЛАВА 1 Первая встреча

Что могло быть интересного здесь, в его комнате? Ну, а вот для Якова Семёновича Гурнина, то что находилось в этом помещении, а вернее, подвешено на гвоздиках, имело значение наиважнейшее. Фотография отца, сделанная ещё на коронации государя императора Александра Третьего. Полковое фото, Лейб-гвардии Измайловского полка. Такой же фотопортрет в несчастливую коронацию Николая Александровича. Помимо этого, на гвоздике аккуратно подвешена была одна вещица… Тесак прадеда, Семёна Яковлевича, который тоже служил в Лейб-гвардии Измайловском полку, и участвовал в Бородинской битве, в далёком 1812 году, о чём свидетельствовала и бронзовая медаль, висевшая рядом.

А в шкафу, запертым на ключ, лежал и орден Семёна Яковлевича, солдатский Георгиевский крест. Иногда Яков брал в руку эту памятку, да представлял такие бои… Но, и сам отслужил срочную, всё честь по чести вышло.

Но тут опять поглядел молодой человек на деревянные ходики, висевшие на стене рядом. Подходили стрелки к десяти часам…

– Яша, всё приготовила, отгладила, – услышал он голос своей матушки, Аграфены Никодимовны, – а и рубашка-то хороша! Да ты в ней, словно жених! Примерь, я посмотрю, порадуюсь!

– Я сейчас!

Опять погляделся в зеркало Гурнин. Но и чего эта девица, Елизавета в нём нашла? Милая ведь такая девушка, с карими глазами, рыженькая. Вздохнул Яков, вспоминая тот день знакомства. Опять положил перед собой, на старый комод это письмо…

«Добрый день, Яков Семёнович!

Простите, узнала ваше имя и фамилию в полицейском участке и телефонировала. Если сочтёте это возможным, предлагаю увидеться 25 декабря, на Рождество, в праздник, в 12 часов, у церкви «Трёх Радостей» на Покровке. Или пишите по адресу, Хохловский переулок, дом 5, Елизавете Григорьевне Шумской».

Перечитывал это послание, и не заметил, как в его комнату вошла мать. Держала в руках вешалку с сорочкой, и смотрела на него.

– И что ты так переживаешь? Съезди на Покровку, недалеко, небось. А я в нашу церковь, Богородицы, и сама схожу. А вернешься, как раз и обедать станем. Да я что, и не понимаю, что ты так приоделся? Да и мне, вот, и шаль, и пальто новое справил?

Точно, было дело, как припомнил Гурнин. Вот, вчера наградные дали, он прикупил в «Мюр и Мюрилизе» себе обнову новую, да маме пальто с платком. И то, ведь Рождество, порадовать надо…

– Ну всё… – вмешалась Аграфена Петровна, – приоделся, нечего здесь столбом столбеть, – и принялась подталкивать его в прихожую, – и, часы не забудь!

И ведь и на часы денег хватило, на наручные «Омега», понятно, что не из дорогих. В прихожей одел спортивные ботинки, гетры на бриджи, поправил новомодный пиджак, пальто двубортное, короткое, тоже по моде, и «боярку», прямо как у Сергея Петровича. Но, понятно, что не бобровую. Трость не стал брать, решил, что будет уж слишком для него. Так сказать, не по чину. Присел на табурет на минутку, и, наконец, открыл дверь. Краем глаза заметил маменьку, которая быстро перекрестила его на дорожку. Он же, уходя закрыл дверь на ключ, и спустился по почищенному им накануне от снега крыльцу.

А погода на диво ладная в Москве стояла, так и так прогуляться сегодня стоило. Лёгкий морозец чуть пощипывал уши и щёки, снег поскрипывал под каблуками его каблуками. Яков вышел на дорогу, поздоровался с проходившими мимо соседями. Поправил санки бабы Нюры, и мешок привязанный сверху.

– Спаси тебя Христос, Яшенька, – услышал он благословение старушки.

– С наступающим Рождеством, бабушка! – ответил он.

– И тебе счастья!

Гурнин поклонился, и пошёл дальше, к остановке трамвая на Яузском бульваре. Здесь стояли пятеро обывателей, поглядывая по сторонам. На вид, подозрительных лиц среди них и не заметил. Привычка уж такая прилепилась, ничего поделать с собой Гурнин не смог. Вот, подлетел красный вагон трамвая, гремя на стыках рельсов и позванивая, распугав извозчиков и обывателей. Но, на остановке вагоновожатый плавно остановился. Яков чинно поднялся на заднюю площадку, пропустив дам среднего возраста. Вошёл в салон, приготовив четыре копейки.

– Мне билет на целый день, – не забыл о важном полицейский.

Картонка на проезд удобно поместилась в кармане пальто, а трамвай, звякнув уж Бог знает чем, тронулся с места и покатил по Бульварому Кольцу. Проехал три остановки, и вышел. Да, конечно, зимой, здесь, на бульварах не так забавно. Хотя, вот, на Чистых прудах, весело и приятно, народ на коньках по льду озера катается, оркестр музыку играет. Красота!

***

Елизавета сидела перед зеркалом в своей спальне, расчёсывая волосы. И то, было ведь о чем заботится- длинные, густые, шелковистые, правда- рыжеватые. Ну, если быть честной – то точно уж не рыжеватые, а прямо огенно-рыжие, цветом поярче шерсти кота Мурзика, проживавшего в доме Шумских на правах хозяина. По крайне мере, кот так искренне считал, и сейчас пытался пробраться к ней в комнату. Сначала прилёг на пол, и лапкой пытался потянуть дверь на себя. Сначала не получалось, затем придал ещё усилия- и, полотно скрипнуло, и приоткрылась щель в которую пролезла довольная круглая хитрая морда. Лиза улыбнулась, ведь на всё это было невозможно смотреть без улыбки. Затем Мурзик вошёл весь, ткнулся носом в её руку, и занял своё место, разлёгшись на её домашних тапочках.

– Лиза, ты здесь? – позвала мама, Анна Фёдоровна, – а то к тебе уже подруга пришла, Кристина!

– Я уже скоро! Пусть в гостиной подождёт! – ответила дочь.

– Только до темноты возвращайтесь! – дал знать о себе и отец, Григорий Ильич.

Её батюшка служил врачом, хирургом, в больнице. Поэтому и Лиза училась на курсах, чтобы стать медиком. И то, преподавали ведь у них проффессора из Московского Университета. Она старалась, хотя поначалу и тяжеловато было, видать, слабохарактерная выросла. Просто млела в анатомических классах, долго привыкнуть не могла. Потом, кажется, отошло.

– Конечно, папа. Ведь Рождество же! – ответила барышня.

Сама же Елизавета опять посмотрела на платье, кажется, осталась довольна собой. Но, пуховкой, опять обмахнула лицо, что бы чуть скрыть такие настырные веснушки. Подкрасила губы, чуть-чуть, и кажется, осталась довольна собой.

– Ну вот, давайте чаю выпьем, – предложила Анна Фёдоровна, поглядев на свою дочь и её подругу, – вполне себе постные!

Женщина была рада, что дочь ещё не вышла замуж. А то, оба сына, Лаврентий и Сергей, служили в армии, пока в небольших чинах, и навещали родителей нечасто.

– Вот, пироги несу, – со значением сказала кухарка дома, Василиса Егоровна, – остыли, тёплые. Ах, вышли-то хорошие!

– Спасибо, Василиса, – поблагодарил Григорий Ильич, – я самовар принесу.

На столе их ожидали фарфоровые приборы, и чудные чашечки наполнились ароматным чаем. А углу комнаты, стояла и красовалась ёлка, украшенная чудными игрушками.

Елизавета помешивала в кружке сахар, съела один пирожок, с яблоками и корицей. Опять поглядела в окно. Правда, мысли были слабовольные, придёт этот молодой человек, Яков, на службу в церковь, или не придёт? Или решил, что она слишком взбалмошная и суетливая? Тут её губы упрямо сжались, и она чуть было не облилась чаем. Матушка, поглядев на неё, покачала головой, а батюшка, лишь поправил своё пенсне и сделал вид, что ничего не заметил.

Чай был допит, Елизавета Григорьевна поднялась и пошла в прихожую, одеться. Следом пошла Кристина.