Небесная черная метка

– что можно изменить, приспособить.

4. Любое свое мероприятие планирую с карандашом на листке бумаги. То есть ставлю цель краткосрочную и перспективную. Разбиваю на этапы и определяю, что еще надо, чтобы задуманное осуществилось – развить новую потенцию, изучить и перенять опыт других и т. д. Результат каждого этапа сверяю с задуманным эталоном – при большом расхождении делаю корректировку.

5. Снова регулярно в театр!

6. No cigarettes and alcohol.

7 …………………….

Что же добавить в седьмой пункт?

И только он подумал о седьмом пункте, как небо озарилось вспышкой, словно разорвалась звезда; словно комета, осколки метеорита ворвались в плотные слои атмосферы огненным дождем. Юноша протянул раскрытые ладони навстречу падающим сгусткам небесного света. Вдруг обе ладони обожгло. Он увидел темное пятно на правой ладони. Словно это и был седьмой пункт, отменяющий первые шесть. Это черная небесная метка точно была послана, чтобы сказать, что он навсегда умер для реальной жизни. Но это не значит, что он самовольно может лишить себя жизни. Это значит, что душа его открылась, чтобы прочитать до конца одну из глав небесной книги мудрости, данную в чудесных ощущениях, чем обогатит себя и своих окружающих.

Наконец, ему стала понятна фраза: «Нам книги вырыли могилу».

Просто, живи и не мучайся своей непохожестью, не подгоняй себя под общие стандарты. Тогда в реальной жизни для счастья будет достаточно глотка свежего воздуха и солнечного лучика – всего этого добра предостаточно. Вслед за этим придет человеческое тепло от самых неожиданных людей.

Ее сто первый мужчина

«Египту угрожало нашествие чужеземцев и, неспособный более отразить их, он готовился достойно погибнуть. Египетские ученые (по крайней мере, так утверждает мой таинственный информатор) собрались вместе, чтобы решить – каким образом сохранить знание, которое до сих пор ограничивалось кругом посвященных людей. Как спасти его от гибели.

Сначала хотели доверить это знание добродетели, выбрать среди посвященных особо добродетельных людей, которые передавали бы его из поколения в поколение.

Но один жрец заметил, что добродетель – самая хрупкая вещь на свете; что ее труднее всего найти; и, чтобы сохранить непрерывность преемства при всех обстоятельствах, предложил доверить знание пороку. «Ибо последний, – сказал он, – никогда не исчезнет, и можно быть уверенным, что порок будет сохранять знание долго и в неизменном виде»…»

    из книги «Цыганское Таро». Д-р Папюс

Лариса шла быстро, украдкой бросая короткие взгляды на отдаленные силуэты прохожих, замедляла или наоборот – ускоряла шаги, если вдруг усматривала знакомые черты. Ей совсем было некстати столкнуться лоб в лоб со своим сумасбродным начальником и иже с ними. Великим благом было бы прошмыгнуть мышкой в помпезную дверь с невозмутимым и важным охранником и юркнуть в маленькую каморку в конце коридора служебных помещений, названной гардеробной уборщиков служебно-бытовых помещений. Сама же каморка располагалась в лучшей стоматологической клинике города.

Лариса, разумеется, была здесь уборщиком, что чрезвычайно ее забавляло, словно судьба прикалывалась в очередной раз… Всего их было трое, почти одного возраста, – трое симпатичных молодых женщин только что отметивших свое тридцатилетие или бывшие накануне этого знаменательного события.

Тридцать лет! Магический рубеж. Уже так много позади: уже познана и влюбленность, и любовь, и разлука, и материнство. Испита горечь и сладость измен, мимолетных увлечений. И все под соусом молодой горячности, свежести и веры в свою исключительность. Что еще такого-растакого осталось впереди? Лариса легко могла ответить за других, предугадать чужую судьбу, но о своей узнать не желала. Так гадалка и ведунья, разбирая по косточкам чужую вневременную жизнь, к своей относится с предощущением соприкосновения с великой тайной бытия.

Кажущаяся нелогичность поступков Ларисы была за правило. Вот сейчас она по каким-то своим непонятным соображениям опаздывала на работу, потеряв которую, осталась бы совершенно без денег. Голодная нищенская смерть вряд ли грозила: на худой конец была мама-пенсионерка, друзья-знакомые… Лариса вообще слыла компанейской девчонкой. Даже суровый охранник в ответ на веселый приветственный взмах ее руки расплывался в улыбке. Вторым движением Ларисы часто был недвусмысленный вопросительный жест: свободен ли путь ее, нет ли в холле завхоза, ее непосредственного начальника? Охранник легким кивком головы разрешал сомнения девушки.

Сегодня Лариса действительно опаздывала: обычно приходила на 15–20 минут позже положенного, и выловить и уличить ее было затруднительно; но чуть более этого времени – и она пробиралась по коридорам клиники, как по раскаленным углям. Вот она проскочила охранника, холл, повернула в вестибюль и – е-мое! – услышала вдогонку хриплый бас именно того, из-за кого и шла, крадучись.

Это был завхоз – пятидесятипятилетний дядька с внушительным животом, отвисшими щеками с багровым

оттенком, и маленькими заплывшими глазками. Ладони у него были белые и маленькие, как и сами ручки в целом, отрафинированные длительным, – если не потомственным, бездельем. Так же и в ботинках угадывались ступни ног, удивляющие своей малостью, несоразмерной с куполообразным животом, отяжелевшими щеками, покатым лысым черепом; ножки, созданные преодолевать путь из кабинета в автомобиль, из автомобиля в кресло перед телевизором. Зато голос завхоза гремел и властвовал – это был развитый инструмент власти. Сам завхоз для пущей важности и увесистости еще больше раздувался и ширился в животе и лице. И голос его, подобно рабочему инструменту трудяги, творил словесные опусы, рвал, метал, пиявкой влезал в душу подчиненного или, как боец на ринге, примеривался и так и сяк, меняя тональность, напор, силу, мастерски используя продвинутый сленг, элементы высокой поэтики, чтобы подчинить своей воле ошарашенного слушателя.

Лариса ускоренным шагом дошла до гардеробной и скакнула за дверь. Басистый голос завхоза следовал за ней. Завхоз широко распахнул дверь гардеробной и шагнул в раздевалку.

– Ой! – взвизгнули молодые женщины, отвернулись и постарались спрятаться за дверцы шкафчиков для одежды. – Иван Львович! Почему без стука? Мы переодеваемся.

– Переодеваетесь!? Вы полчаса назад должны были это сделать и двадцать минут с ведрами и тряпками заниматься уборкой… хмм… трусики какие у тебя интересные, Ксюша: цветочки, как на полянке в майские деньки, цвет какой-то необычный.

– Как вам не стыдно, Иван Львович! – ответила возмущенно Ксюша, не зная, куда деться от наглых глаз. Ее шкафчик стоял как раз напротив двери; оставалось разве что залезть внутрь. – Не успели зайти, как разглядели нижнее белье.

– А под трусиками еще интереснее! – со смехом сказала Лариса и вышла навстречу завхозу, точно отдавая себя на заклание. – У вас женщина есть? – живо поинтересовалась Лариса. – Может быть, вам, гражданин начальник, сделать эротический массаж?.. Шваброй по члену! Ха-ха-ха! Можно прямо сейчас. Смелее, господин завхоз. Расстегивайте штанишки!

– Чокнутая, – в замешательстве пробормотал завхоз и попятился.

– Ага! Хотите выйти. Давайте выйдем, чтобы девушек не смущать, – и Лариса с гордо расправленными плечами прошла в вестибюль.

– Вы понимаете, что нарушаете трудовой распорядок дня? – грозно вопросил завхоз, быстро пришедший в себя.

– Слова-то какие: «трудовой распорядок», скажите еще: «Шаг влево, шаг вправо – равнозначен побегу. Расстрелять и растоптать на месте». Не понимаю я «трудовой распорядок». Что в восемь часов начну я мыть полы, что в девять – полы от этого чище не станут.

– У нас не какая-нибудь шарашкина контора, куда приходят, когда хочется и работают, как хочется. Здесь не позволяется работать спустя рукава и систематически нарушать трудовую дисциплину.

– Оеей! Да если бы вы сами не опоздали – и меня не поймали бы.

– Это не ваше дело. У меня свой начальник, которому я обязан давать отчет.

– Понятно. Мы – никто. Нас можно шпынять и гонять, как хочется. Мы – поломойки, которых не отличишь от тряпки в помойном ведре.

– Не переводите стрелки в другую сторону. Вам делают справедливое замечание. Я вижу, одних устных замечаний мало. Пишите объяснительную, почему опоздали, а я, скорее всего, премию вам скорректирую.

– Хорошо, напишу, – спокойно сказала Лариса и поинтересовалась вскользь: – Про ваш комплимент писать?

– Какой еще комплимент?

– Как же! Вы сделали комплимент Ксюше, что у нее красивые трусики! – Лариса хохотнула. – Обязательно отмечу этот интересный факт!

– Почему вы дверь не закрываете на защелку, когда переодеваетесь? – грозно вопросил уязвленный завхоз.

– Стучать надо прежде, как в женскую гардеробную заходить.

– Я буду ходатайствовать за дисциплинарное взыскание с лишением премии за месяц! – кипел от негодования завхоз.

– Давайте, лишайте. С нашей копеечной зарплаты только премии и срезать, – спокойно ответила гордая девушка.

– Не нравится работа – увольняйтесь. Желающих много к нам наняться.

– А это уже мое дело, сама как-нибудь разберусь, – Лариса резко повернулась, быстро зашла в гардеробную и с оглушительным треском закрыла за собой дверь на защелку.

– Объяснительную! – успел гаркнуть вслед завхоз.

– Да пошел ты, дубина толстомордая, – сказала негромко Лариса. Она редко позволяла себе оскорбительные словечки. Если уж получалось само собой, то так, чтобы не касались они ушей, кому адресованы. Сбивать себя на ругань, брань, склоки было не в ее правилах – это сор, издержки, бесполезная трата сил.

– Премии лишит, – доложила она женщинам. – И так жить не на что. Ну, я ему сделаю кое-что. Он меня попомнит. Какую бы гадость ему, девчонки, сделать?..

Тамара – худосочная, бледная, с едва обозначившимися бедрами и грудью и, между тем, большими карими глазами – брякнула:

– В суд подадим. За домогательство!

– Это ты про что? – удивилась Лариса. – Про Ксюшины трусики?