Приглашение к счастью

– Что с ней?! – натужно выдавил он из горла сорвавшийся крик и захлебнулся кашлем.

– Это стало известно перед моим приходом сюда. Её ограбили, оглушив ударом по голове. Кстати, где то здесь, неподалёку от твоего дома.

Лео вскочил с дивана и захромал по комнате. – Она жива?!

– Да.

– Кто это сделал?!

– Ещё не известно, этим сейчас занимается полиция.

– Иван, одеваться! – хрипло прорычал гусар. – Я немедленно еду к ней!

– Остынь, Лео – повысил голос Одинцов. – Сейчас она чувствует себя уже вполне сносно. Да и не пустят тебя. Допускаются только полиция и врач, напрасно потратишь время.

Лео, задумавшись, остановился у камина.

– Как это случилось?– спросил он, гневно глядя на огонь.

– Мне известно, что вечером второго дня она выехала из Царского Села в Петербург, проведать тётушку, где и намеревалась заночевать. А вчера, утром, её обнаружил на улице, лежащей без чувств, проезжавший мимо извозчик. Она не смогла назвать себя, и он доставил её в лечебницу св. Марии. Сейчас она уже дома. Генерал грозится изрубить в капусту негодяя, осмелившегося поднять руку на его дочь.

– Думаю, что ему придётся занять очередь – мрачно прохрипел Лео – это должен быть, действительно отпетый мерзавец. Какая нужда была калечить девушку, итак неспособную оказать сопротивление?

– Возможно из опасения, что она сможет узнать нападавшего.

– Похоже на то. Что стало добычей грабителя?– поинтересовался Лео.

– Насколько я осведомлён, это золотое колечко, серьги и, само собой, деньги. Она, даже не смогла объяснить, где провела ночь и почему оказалась на улице. Одинцов пристально посмотрел в глаза другу – послушай, Лео, тот факт, что её нашли неподалёку от твоего дома, уже дал пищу для предположений некоторым умам, наделённым буйной фантазией.

– Меня мало заботит этот вздор – оборвал его Лео.

– Тогда подумай о ней – продолжил настаивать ротмистр. – возможно, София Николаевна, просто, не хочет никому ни чего объяснять, ссылаясь на отсутствие памяти. И твой порыв, ещё больше распалит страсти и воображение окружающих. Тебе сейчас нужно побыстрее поправиться и дать ей возможность сделать тоже самое. А я завтра загляну к тебе снова. Надеюсь, с хорошими новостями. Ротмистр, насильно усадил друга в кресло и попрощался.

Мгновение спустя, после того, как за Одинцовым закрылась дверь, до слуха денщика донёсся, хриплый, но подозрительно ласковый голос графа.

– Ив-а-ан. Поди-ка сюда, голубчик.

«Голубчик», слегка напрягшись, поспешил на зов, нутром предчувствуя неприятности. – Расскажи-ка мне, любезный, ещё раз, как ты проводил нашу гостью, прошлым утром?

Обращение «любезный», вызвало у Ивана внутренний трепет, так как являлось верным признаком проблем.

. – Так, это … Ваше благородие, я же уже докладывал. Как только барынька проснулась, я ей и чайку горяченького, и извозчика к крылечку. Всё, как изволили приказать – залепетал Иван, опасливо поглядывая на трость, на серебряном оголовье которой нервно вздрагивали пальцы хозяина.

– Врёшь, шельмец! – надрывно захрипел Лео.

Не в силах больше сдерживать ярость, он вскочил с кресла и дубовая трость, описав в воздухе дугу, тяжело опустилась на хрустальный графинчик с водкой, окропив Ивана родным и желанным ароматом.

– Виноват, Ваше благородие, проспал – тут же признался денщик, отчётливо понимая, что человек, разбивший вдребезги штоф водки, способен убить и младенца – а, когда проснулся, барыньки уж и след простыл. Я было за ней наладился, а от неё, даже следочков на снегу не осталось. Пурга замела.

Лео, осыпав бедолагу, отборной бранью, по обыкновению, подошёл к окну, пытаясь успокоиться и привести мысли в порядок.

– Да, кабы я знал, Ваше сиятельство, куда Вы, той ночью, уйти изволили. Разве ж смог бы я уснуть, Господи Исусе! – Иван размашисто перекрестился – Вы же для меня и сын, и брат, и отец родной – лукаво сопел денщик, разводя Лео на сантименты – Да, раз такое дело, я более ни в жисть капли в рот не возьму. Вот те крест. Не успела его рука очертить знамение, как пришло осознание, что переборщил с клятвой. Скосив взгляд на Лео, застывшего у окна, он продолжил не прерываясь – Хоть на части меня режь, а до Пасхи Святой, ни капли. Господи, да кто же меня за язык то тянет? Мыслимо ли столько терпеть? – озадачился Иван, снова, украдкой взглянув на офицера – Неделю цельную не согрешу – снова скорректировал он срок своего обета.

Лео, не отрывал взгляда от, тускло мерцающего, фонаря над входом в убогий трактир, размещённый в подвале углового дома.

– Брось паясничать, подойди сюда – прервал он покаянные страдания Ивана. – Не знаешь ли ты, часом, каков хозяин вон того шалмана?

– Помилуйте, Ваше сиятельство, почём же мне знать? Нешто я забулдыга какой, по таким ямам шастать?

– Не юли, шельма! Мне известно, что ты туда наведываешься!

– Ну, было разок, другой, на именины.

– Тогда говори. Хозяин этого трактира принимает вещи или украшения в счёт выпивки или долга? А, может быть, и скупкой краденого грешит?

– Грешит, Ваше сиятельство, точно грешит. Это шкуродёр известный. На моих глазах одного малого, в единых исподниках, на мороз выкинул. Крест нательный и тот снял, не побрезговал.

– А когда закрывается этот вертеп?

– Да, бог с Вами, Ваше сиятельство, никогда. Или, проще говоря, когда у последнего забулдыги в карманах одна вошь на аркане останется.

– Подай одеваться и сам соберись, со мной пойдёшь – распорядился Лео.                   Несколько минут спустя, Лео, слегка прихрамывая и опираясь на трость, решительно шагал на свет мерцающего на ветру фонаря. Колючий снег дробью стучал по козырьку, надвинутой на глаза, фуражки. За ним шагал негодующий Иван.

– Мыслимое ли дело гвардейскому офицеру, в этакий-то вертеп захаживать. Дозвольте, Ваше благородие, в эскадрон телефонировать, и от этого притона только запах кислой капусты останется.

Лео не удостоил его ответом. Думая о своём, он не обратил внимания на автомобиль, притормаживающий у края дороги и на сиплый, надрывный окрик у себя за спиной. Обернувшись, он увидел Раевского. В полутьме, его мощная фигура в «николаевской» шинели с бобровым воротником, имела вид ещё более внушительный. Лицо, наискось, перечёркивала чёрная повязка, прикрывающая правый глаз и придававшая лицу свирепое выражение.

– На ловца и зверь. Постой, Гончаров, надо объясниться – простужено закашлявшись, просипел кавалергард. Его взгляд, тон и выражение лица красноречиво свидетельствовали о весьма скверном расположении духа.

– Я охотно удовлетворю твою жажду общения, но несколько позже – ответил Лео – а сейчас у меня есть дело нетерпящее отлагательства.

– К чёрту дела, Гончаров! – мучительно сдерживая бешенство, произнёс Раевский. Разве ты ещё не знаешь, что произошло с Софией Николаевной?

– Как раз, в этом и состоит моё дело. Я намерен выяснить, кем совершено нападение.

– Каким образом?

– Видишь тот фонарь?

– Да, чёрт возьми!

– Это вход в трактир в котором собирается местное отребье и, хозяин которого, как мне кажется, знает или должен знать нападавшего.

– Вот как! – из ноздрей Раевского вырвались шумные потоки пара и заклубились в морозном воздухе – тогда, это и моё дело. Рысью, вперёд!

У входа в трактир, полупьяный мужик, без усердия расчищал снег. Увидев двух офицеров, он мгновенно вытянулся перед ними «во фрунт», вытаращив стеклянные глаза и прижав лопату к бедру. Из обшарпанной двери, навстречу им, выплыл изрядно хмельной бородач и, просияв лицом, как это бывает при встрече с родным человеком, повис на шее у Раевского. Гвардеец, не расположенный к сантиментам, воткнул «родственника» головой в снег и двинулся дальше.

Уже на первых ступеньках, ведущих в недра вертепа, была ощутима его тяжёлая атмосфера, насыщенная запахами плесени, табака и кислой капусты. Откуда-то сбоку выплыл мордатый половой с тщательным пробором посреди головы, разделяющим сальные волосы. Самоуверенный вид и внушительная фигура говорили о том, что он, видимо, здесь выполнял функции блюстителя порядка.