Красная книга Мельника

Он схватил его и сунул мне под нос:

"Видишь сумму? Таких. Клиентов. Терять. Нельзя! Понял меня?"

Я молчал

"Я задал вопрос"

Я видел, что он начинает закипать. С трудом разлепив губы, буркнул:

"Понял"

"Чтобы лучше понял, ты оштрафован на сумму этого счёта. Учись разруливать проблемы, не оскорбляя клиентов. Вали отсюда!"

Я вышел из бара под палящее солнце. Вокруг бродили разморенные жарой туристы с надувными кругами. Из задней двери бара выскочила Ромашка в полосатом купальнике и, размахивая в воздухе полотенцем и подпрыгивая, помчалась к морю. Я развернулся и побрёл в другую сторону. Через 18 часов начнётся следующая смена, надо выспаться.

Любовь не пришла. Подкараулила и шарахнула пыльным мешком по глупой голове московского шефа. Бедняга выл от тоски на надувном матрасе под задней стеной бара, пока Ромашка, сияя, носилась между столиками с подносом, так близко и так недосягаемо. Конец истории про Ромашку и её недолгое путешествие через тёмный лес с волками.

"Нелепый мальчишка"

Его имя вылетело у меня из головы напрочь. Пусть будет Семён, это имя ему подходит. Когда-то, за много лет до этих событий, он работал в одном ресторане с владельцем нашего бара. Один повар, второй бармен. Первый уехал в Москву и стал шефом, второй остался в Севастополе и открыл бар на пляже. Вроде как друзья, но ну её, такую дружбу…

Хозяин привез его как-то утром на машине, сплюнул через губу, что это друг, денег с него не брать, всё, что заказывает – записывать и стряхнул его с рук. Семён в это время стоял перед стойкой и играл желваками. С этого момента я ни разу не видел, чтобы они разговаривали.

Семён прижился. Он был лёгким и ненапряжным, улыбчивым и несуразным. Рассказывал смешные истории и задавал глупые вопросы своим приобретённым московским говорком. С утра до поздней ночи он проводил в баре, и причина этого была одна.

"Летит с многоэтажек…"

Я своими глазами видел, как он влип. Это было в первый день, как "друг" сбросил его в наши заботливые руки. Семён сидел перед стойкой, потягивал Ркацители с минералкой из запотевшего хайбола и рассказывал байки из московской ресторанной жизни, когда из кухни ко мне впорхнула Ромашка и начала сосредоточено складывать салфетки треугольничком. На её ушах сидели наушники, она подпевала Земфире, периодически сдувая падающую на глаза прядь рыжих волос.

Семён запнулся на полуслове. Он смотрел на Ромашку расширенными зрачками, не отрываясь, с открытым ртом, и не мог отвести взгляд. Наверно так внезапно врезаются в стену. Или в асфальт… Я впервые увидел со стороны, как за мгновение в спокойно текущие в организме вещества попадает катализатор и вызывает взрывную реакцию, образуя связь, пусть и одностороннюю.

Ромашка закончила складывать салфетки. Она мазнула равнодушным взглядом по обалдевшей физиономии москвича и, пританцовывая, побежала в зал их раскладывать. Семён зачарованным подсолнухом провожал взглядом своё рыжее солнце, не в силах оторваться. Больше покоя он не знал. Он просидел в баре весь день, разговаривая со мной, периодически теряя нить разговора, потом, как бы выходя из ступора. Попыток подойти к объекту страсти он не делал. Когда Ромашка его замечала, отводил глаза.

Когда под утро расползлись последние клиенты, я вышел через заднюю дверь и обнаружил Семёна спящим в позе эмбриона на надувном матрасе под стеной бара.

"Платите в кассы…"

Неопытная Ромашка постепенно осваивалась. В работе официантки есть свои маленькие хитрости. Всё-таки на работу мы ходим, чтобы зарабатывать деньги, как бы других этот факт не расстраивал. Я видел, как она поправляла салфетки на столике при расчёте, чтобы услышать заветное "Спасибо" и, ответив "Это вам спасибо", положить в карман сдачу. Как она закусывала нижнюю губу или бросала игривый взгляд через плечо на сорящего деньгами клиента. Как она научилась медленно хлопать своими длинными ресницами, производя гипнотическое действие на того, кто смотрит ей в глаза. Я в тот период уже встретил свою будущую жену и голова моя была забита совсем другим. Но мне было немного жаль наблюдать такие перемены. Как-будто на моих глазах навсегда уходило детство.

Семёна Ромашка демонстративно не замечала, а он страдал до слёз, до боли в груди. И не подходил, только провожал её умоляющим взглядом.

Один раз у меня сместилась смена, не вышел мой сменщик (ссылка на эту историю внизу). Ромашка убежала домой, я остался с официантками второй смены. Я увидел, как постепенно ожил Семён. Опять начал шутить, рассказывать свои байки, только иногда ненадолго зависая с застывшим взглядом. Как будто вампира оторвали, и он начал восстанавливать потерю крови. Это взаимная любовь даёт силы. Неразделённая любовь вытягивает жизнь.

"…с веером вечером не ходи"

Повеселевший Семён под утро стоял в одних плавках и бейсболке сбоку от стойки, когда перед опустевшим баром с тихим свистом остановился линкольн-купе. Из него вылез молодой парень, помог выйти своей спутнице, ослепительно красивой высокой девушке. В бар они вошли уверенной походкой кинозвёзд на красной дорожке в Каннах. Семён проводил взглядом посетительницу и восхищённо прошептал:

"Вот это красота…"

Я удивлённо посмотрел на несчастного влюблённого. Такая реакция внушала надежду на исцеление. Шёпот был слишком громким. Парень усмехнулся, а сидевшая спиной к стойке девушка развернулась вполоборота на стуле к Семёну. Вид у него был довольно комичный в бейсболке в цветочек и с профессиональной поварской деформацией, свисающей над плавками. С ехидной усмешкой утренняя звезда спросила:

"А что это у нас за говорок такой интересный? Откуда приехал?"

"Из Москвы" – гордо сказал Семён, втягивая живот.

"Люблю кататься на москвичах…" – мечтательно закатила глаза она, явно не имея в виду чудо отечественного автопрома.

Семён расстроился и ушёл спать на свой матрас.

"Меньше всего нужны мне твои камбэки…"

Приближался конец сезона. Семён, сидя перед стойкой, сказал, что директор поставил ультиматум: или он немедленно возвращается, или останется без работы. Надо уезжать. Я видел, что ему тяжело. И видел, что он очень устал и хочет закончить эти мучения, каким способом – уже неважно. Вся наша летняя история катилась к финальным титрам. Мы паковали посуду, Семён чемоданы.

Дождавшись, когда рядом никого не будет, ко мне подошла Ромашка, задумчиво взяла стакан и начала тереть его одним из моих полотенец.

"Как думаешь, он правда меня любит?" – тихо спросила она.

"Не знаю, любовь у всех разная. Не могу говорить за него." – пожал я плечами. – "То, что он мучается вижу, а любовь ли это…"

Молчание затягивалось. Я ей не помог. Ромашка глубоко вздохнула:

"Он предлагает мне поехать с ним в Москву"

"Замуж зовёт?"

"Об этом он не говорил"

Я пожал плечами: "Тебе это зачем? То, что ты его не любишь я знаю точно"

Ромашка кинула полотенце на стойку и развернулась ко мне.

"Надоело всё"

Она почти кричала, и её огромные серые взрослые глаза смотрели в упор, без привычного кокетства. Я видел все стадии ромашкиного взросления. Нежные бутончики в её глазах распустились. Их сияние стало ярким и бесстыдным. Теперь они подвяли и забурели по краям. Пересохшие лепестки бесшумно осыпались к моим ногам.

История взросления всегда грустна. Люди – жалкие бабочки. Наши коконы полны шипов и крючьев. Мы вылезаем из них, покрытые шрамами и расползаемся по норам, так и не сумев расправить порванные в лохмотья крылья. Небо не для нас.

Через полчаса две покалеченных бабочки, сидя на горячем парапете, провожали садящееся в море солнце. Привычная с детства красота не трогала душу. Говорить было не о чем. Сезон закончился и люди разъехались по своим городам, а нас, как мишуру после праздника, распихают по коробкам до следующего сезона. Губы Ромашки еле заметно шевелились, вели неслышный диалог. Я не мешал. Будто услышав мои мысли, она повернулась.

"Поеду"

Я пожал плечами.

"Не хочу вот так каждый год. Будто жизнь прошла."

Она обняла меня

"Спасибо за всё"