Чёрная книга Мельника

Когда солнце показалось над горизонтом, мы сдвинули рундук и открыли люк. Пол внизу был залит водой, емкости с карбидом пусты. Едкий запах ацетилена говорил, что все наше топливо без всякой пользы ушло в воздух. Хоть вслух я ничего не сказал, Дукат ухмыльнулся:

– Не все. Идемте.

В спальне он полез под четвертую, пустующую койку и выволок за ручку нетронутую емкость.

– Наши безголовые матросы очень торопились и расставили их как попало. Одну деть было некуда, я сказал запихать под кровать.

Мы внимательно осмотрели все части нашей ацетиленовой горелки. Емкости были вскрыты и опрокинуты, но трубы остались целыми.

– Ремонта на несколько часов, к темноте можно попробовать закончить, – заключил Дукат. – А что с лодкой?

Мы заглянули в пристройку. Лодка лежала нетронутой, весла тоже.

– Ну, что будем делать? Скажу сразу: у нас мало шансов пережить следующую ночь.

– И что вы предлагаете, сэр?

– Я постараюсь восстановить работу маяка, а вы можете попробовать на лодке добраться до берега. После такой ночки эти твари, думаю, отсыпаются. По крайней мере, у кого-то будет возможность выжить.

– И вы хотите, чтобы я на веслах проплыл два десятка морских миль?

– Да, – спокойно сказал Дукат. – А я попробую отбиться от этих тварей. Готовы? Или предпочтете сдохнуть со мной, даже не попытавшись?

Дождавшись моего согласия, он ушел в спальню и вернулся через несколько минут с исписанным листком.

– Доберетесь в Сторновей, отдайте это письмо комиссару, он меня знает. Будет расспрашивать – отвечайте все как есть. Поняли? МакАртур, что за смертная бледность на вашей шотландской физиономии? Возьмите себя в руки! – Он достал фляжку и почти насильно влил в меня остатки бурбона. – Полегчало? Потащили.

Мы отволокли лодку в бухту и спустили на воду.

– Давайте, МакАртур, обойдемся без долгих прощаний. Удачи вам! – сказал он и начал раскуривать трубку.

– Вам тоже! – ответил я, прыгая в шлюпку.

Я плыл уже очень долго. Солнце поднялось в зенит, но прогреть холодный воздух не могло. Так они и существовали: светило отдельно, мороз отдельно. Чтобы не задубеть, я упрямо продолжал грести. От усталости шумело в ушах, горели перегруженные мышцы, волдыри на ладонях полопались и пачкали кровью весла: неокрашенное и второе, зеленое, со следами зубов. Я продолжал двигаться, но земля все не появлялась. Солнце клонилось к закату, над морем белесыми струйками начал подниматься туман, но я упрямо греб вперед.

От усталости я не заметил, как накренилась лодка, а, когда об ее дно за моей спиной забарабанили капли, не смог даже пошевелиться. Мокрая рука, заросшая черными волосами, обхватила меня за грудь, стальным обручем вжимая мои руки в бока. Влажная ладонь легла на макушку, неодолимо клоня голову к плечу. Железистый запах рыбьей крови ударил в нос. Удивительно, но панический ужас сменился облегчением. Все кончено. Мне больше не надо бороться за свою жизнь, не надо грести, превозмогая боль в мышцах и натертых до кровавых мозолей ладонях.

– Я сделал все, что мог, – услышал я голос Томми. Длинный раздвоенный язык коснулся моей шеи, и от его движения кожа онемела. Когда ее прокусили острые клыки, я ничего не почувствовал. Я совсем забыл, что мне сказал Томми в ночной бухте Эйлин-Мора: «Смерть – не самое страшное».

* * *

Я очнулся в мерцающей синеве на белой равнине, волнами уходящей вдаль, и не сразу понял, где я, а, когда понял, в панике закрыл рот рукой. Между пальцами натянулись бледные перепонки, легкие заполнились водой. Вода окружала меня, была во мне, нежно струилась по коже, как тончайший песок под спиной, не теплая и не холодная – она стала моим воздухом.

Ухватившись за камень, обросший кораллом с розовыми рожками, похожими на мертвые пальцы, я поднялся. Коралл под рукой рассыпался в труху. Я понимал, что произошло, но еще надеялся, что все это – бред умирающего разума. Оттолкнувшись от дна, я легко взлетел к смутной фигуре надо мной. Мой молодой друг Том неподвижно висел в толще воды и улыбался пастью, полной острых акульих клыков.

– Простите, мистер МакАртур, – виновато сказал он, – но у меня не было выбора. Скоро вы поймете, что здесь ни у кого нет выбора и простите меня.

Я коснулся языком зубов, и что-то длинное и тонкое, похожее на раздвоенный змеиный язык, мелькнуло перед глазами.

– Господь всемогущий! – выдохнул я.

– Его здесь нет, – виновато сказал Том и повел меня к Хозяину.

Морской бог не был похож на Нептуна, каким его изображают на картинах. Он был обычным человеком: плотным, грузным дикарем с длинными волосами. Все тело его покрывали причудливые голубые узоры. Глазами, мутными и безразличными, он посмотрел на меня и молча ушел в свою пещеру. Единственное, что отличало его от нас – рост. В высоту великан был не менее тридцати футов[2 - 30 футов = 9 метров 14 сантиметров].

Хозяин был голоден и зол. Он потерял одного из охотников, старшего сына Нэрна. Не застрели Дукат прошлой ночью этого парня, я бы держал ответ перед Отцом Небесным, а не стал вечным рабом Хозяина Морского. Пропавший старый Нэрн тоже был здесь: крепкий, быстрый и сильно помолодевший.

Том быстро объяснил, почему приказы Хозяина надо выполнять. Он привел меня к огромной яме, заполненной шевелящимися огрызками таких, как я и Том, но без рук и ног. Беспомощные, они не могут выбраться из этой ямы и живут в ней веками, питаясь отбросами и с завистью глядя на проплывающих над ними безмозглых рыб. Урок я усвоил. А еще понял, чем рисковал Томми, пытаясь меня спасти.

Этой же ночью мы выбрались на берег и выломали кое-как прилаженную дверь маяка. Нэрн первый сунулся по лестнице наверх и скатился с простреленной ногой. Тогда я взял одну из пустых емкостей, и, прикрываясь ей, как щитом, подобрался к люку вплотную. Дукат стрелял, пока не закончились патроны, а потом полез в жилетный кармашек за последним, для себя. Я не мог позволить ему такую роскошь: Хозяина лучше не злить.

Одним ударом я вышиб крышку люка. Рундук отъехал в сторону. Я запрыгнул внутрь, в темный фонарь: Дукат так и не смог починить горелку. Обеими руками я стиснул его плечи, он зашипел от боли и ужаса, когда увидел мое лицо и узнал меня. Патрон выпал из его пальцев и укатился в темноту.

Я виновато сказал ему: «Прости» – и передал из рук в руки Тому. Мне было жаль Дуката, но я раб Хозяина, его солдат, и должен выполнять приказы. Кто забывает об этом – ложится в верхний слой ямы и завидует рыбам, а те, кто лежит ниже – ему. Так началась моя новая жизнь.

Я часто вспоминаю родных. Особенно сильно тоскую по внуку Шону. Ему уже десять, и я часто вижу, как он играет на берегу в Мангерсте. Там, на мелководье, из воды торчат камни. Мои мокрые волосы одного с ними цвета. Я подплываю поближе, прячусь в глубокую тень и слежу за своей семьей. Со стороны – просто еще один небольшой валун.

Шон возится в песке у кромки воды, а Шинейд сидит в плетеном кресле с навесом и читает книгу. Иногда появляется моя жена Грейс, но я совсем по ней не скучаю. А один раз они привезли в коляске Лорну, пьяную и веселую, я был очень рад ее видеть. Как бы я хотел посидеть с ней со стаканчиком доброго виски у пылающего камина, как прежде.

Из Лорны вышел бы хороший охотник. Мне хочется забрать их к себе в океан, но сделай я это – обреку на вечное рабство. Выйти к ним я не могу: если солнце меня не сожжет, убьют люди. Остается с тоской смотреть из тени, не пытаясь пересекать границу между нашими мирами.

Я знаю, что и Том часто приплывает в Каслбей и смотрит, как его жена гуляет по набережной с коляской, и я знаю, что его посещают такие же мысли. У Тома уже нет левой ноги. Он разозлил Хозяина, и тот ее съел, медленно и жадно чавкая, под вопли бедняги Маршалла. Свой первый шаг к яме он уже сделал. Плавает Том теперь намного медленней, а, значит, у него больше шансов вызвать недовольство. Хочет ли он такой же участи жене и ребенку? Вряд ли. И я не хочу. Но вдруг однажды моя любовь окажется сильнее осторожности?

Каспар и Джесс

Жизнь у Джесс воняла. Вонял запущенный старый дом, вечно пьяный отчим, мать, которой он дал по голове так, что напрочь отбил обоняние. Воняло пойло, которым мать заливала ревность, когда её муж запирался в крошечной каморке Джесс. Снаружи воняло не лучше: их крошечный квартал из десятка ветхих домиков жался между рыбным рынком и свинофермой. Лишь с одной стороны, краешком, он высовывался на морской берег. Там свежий ветер шевелил драные рыбацкие сети, прибой выбрасывал водоросли, и они гнили на холодной гальке. Этот запах и был самым приятным в жизни Джесс.

Ни отчим, ни мать, ни соседские дети, ни их родители не замечали этой вони. Они привыкли, дышали ей, и, выведи их на чистый воздух, задохнулись бы, как рыбы, выброшенные на берег, а в Джесс был изъян – она не привыкала.

Однажды Джесс убежала. Она пробиралась между рядами рыбного рынка. Торговцы, видя чумазую оборвашку, ревниво подгребали к себе подтухающий к вечеру товар. Некоторые, напротив, улыбались. Пальцами с въевшейся навек грязью они вылавливали кусок копчёной рыбы и тянули его к Джесс, и глаза у них блестели, как у отчима в темноте её каморки. Джесс опускала глаза и ускоряла шаг.

Недалеко от ворот с дощатой вывеской, где уже виднелся край портового пакгауза, её плечо сдавили твёрдые пальцы. Усатый полицейский в высоком шлеме склонился над Джесс.

– Где твои родители? – строго спросил он.

Пуговицы на синем сукне форменного сюртука ярко сверкали, и испуганная Джесс никак не могла оторваться и поднять взгляд. Тогда он взял её за подбородок. Пальцы пахли незнакомо, но приятно. Осмелев, она посмотрела ему в глаза – добрые, а совсем не грозные. У констебля было чистое лицо и аккуратно подстриженные усы. Под гладко выбритым подбородком выглядывал краешек подшитого к стойке воротничка, острого и белого, как чаячье перо. Ароматы кожи, мыла и крахмала, стиранной ткани – пьянящий запах чистоты – одурманил девичью голову, Джесс до смерти захотелось укрыться этими запахами, как одеялом и носа наружу не высовывать.

"Вот будет хорошо, если этот человек заберёт меня к себе…" – подумала она и робко пролепетала:

– Они умерли, сэр…

Джесс отчаянно захотелось, чтобы эта ложь стала правдой, но она догадывалась, что просить об этом Бога нельзя.

– Ты пойдёшь со мной. И не вздумай сбежать!

Крепкая рука стиснула её ладошку, и Джесс послушно пошла за ним. Бежать она и не думала, а думала, как благодарна пресвятой деве Марии, что привела её к этому чистому и доброму человеку, но не успели они подойти к воротам, как сзади раздался грубый голос, от которого у Джесс подкосились колени:

– Что натворила эта негодная девчонка?