Улики против улик

– А точнее?

– Вспомнить бы. Погоди маленько… В 1985 году дело было…

– С того времени вы и работаете на вилле?

– С того самого времени.

– Про историю с простынями знаете?

– Какими ещё простынями? Ах, этими! Господи помилуй, сколько хлопот на нашу голову свалилось с этими тряпками. Игорь Матвеевич тогда ещё контроль у нас проводил…

– Когда?

– Уже три года как. В тысячу целковых встали простынки-то. А кто в них нужду имел, и по сей день неведомо. Сестра-хозяйка, стало быть, уплатила, грешная…

– Ну и как? Держала зло сестра-хозяйка на Ларичева?

– А чего ей зло держать? Хотя бог её знает. Говорила, не держит. И верно, ещё пуще сдружилась с ревизором. Сиживали на крыльце вместе, чаи гоняли, толковали…

– Ларичев часто приезжал к вам?

– А куда ж ему приезжать, как не к нам, горе ты моё? Мадам Ксения, супруга покойного, говорила как-то, что нигде такой чистоты да тишины, кроме как у нас, не найти. Даже в самой разлучшей гостинице. Что ни лето, господин Ларичев до нас приезжал и только здесь проводил свой отпуск. А то, бывало, в субботу или воскресенье нагрянет, поработать, значит, потому как трудолюбивый был человек, не то что другие – с виду для работы прибудут, а сами шатаются по лесу цельный день без толку или с девками в бассейне куролесят, срамота, а господин Ларичев в комнате запирался, к столу только и выходил.

– И в этот раз он приехал работать?

– Именно.

– Не показалось ли вам необычным его поведение или вид?

– Да нет. Такой, как и всегда, явился. Вот только пишущую машинку не прихватил. Раньше, бывало, по субботам всегда привозил. Я его как увижу, сама себе и говорю: «Горе ты моё! Не иначе своё тук-тук-тук опять заведёт». Некоторые жаловались. Мол, приехали для отдыха, а такая музыка им и на службе осточертела. Их слова. Отдых, говорят, есть отдых.

– И как он вам показался без машинки?

– А чего казаться? «Игорь Матвеич, – говорю, – а что, стукать сегодня не будете?» «Нет, – отвечает, – есть другие дела». И приуныл.

– Почему вы думаете, приуныл?

– А потому как сразу видать, ежели человек приуныл.

– Он спросил вас, кто ещё живет в доме?

– Нет, не спрашивал, не как другие, едва успеют чемоданы поставить, а уж расспросы ведут, кто приехал да с кем приехал, с женой ли, а может, ещё с кем… Спросил только, в какой комнате помещается господин Рубцов, и пулей к нему.

– Как? Даже к себе не зашёл?

– Дружки они были. Зашёл он, значит, к нему, побыли там, после вышли и в комнату к господину Ларичеву удалились, где и сидели, покуда я их к обеду не покликала.

– Сколько времени они пробыли в комнате Рубцова?

– Эдак с полчаса.

– Вы заметили что-нибудь необычное?

– Когда это?

– Когда они вышли из комнаты Рубцова?

– Нет, ничегошеньки…

– Они не показались вам рассерженными, поссорившимися?

– Нет, а чего им сердиться? Дружки ведь были, никогда не ссорились.

– Вспомните получше, Ефросинья Петровна, это очень важно. Скажите точно, как они выглядели, когда выходили от Рубцова?

– Вышли они, значит, и как есть в комнату к господину Ларичеву направились. Он ещё, бедолага, по?ртфель под мышкой держал, чёрный такой, и бумаги все наружу, без бумаг-то он ни часу не мог обойтись.

– То есть как бумаги наружу?

– Да вот так… по?ртфель нараспашку – бумаги торчат. Почитай лет десять он с этим самым портфелем всё ходил. Уж я-то его знаю как облупленного.

– Что ещё было в портфеле?

– А почём мне знать? Пижама, ложки-вилки свои, стакан… То да сё… После еды давал мне их кипятком ополоснуть, а в остальном человек он был приличный…

– Что они делали в комнате Ларичева?

– Господи помилуй, вы что же это, никак в голову взяли, что я под дверями подсматриваю? Я, которая…

– И всё же, может быть, вы что-то заметили, когда открыли дверь, чтобы позвать их на обед?

– А я и не открывала, кто сказал, что я открывала? Кликнула через дверь: пожалуйте к столу! И ушла.

– А после этого вы их видели?

– Как пообедали они, так опять к господину Ларичеву в комнату удалились. Только к ужину и вышли. А тогда-то вот, да, кажись, и вправду сердитые оба были или расстроенные чем. К еде не притронулись. Повар ещё мяса нажарил с подливой, а ещё запеканку рисовую подавали. Любил её раньше господин Ларичев, а в тот вечер даже не притронулся.

– После ужина они продолжали совещаться?

– Ну да, опять у господина Ларичева в комнате.

– И как долго сидели?

– Точно не припомню, во сколько вышли, вроде и не выходили вовсе – так всю ночь и просидели. Я к себе ушла, домишко-то мой во дворе.

– А утром что вы делали?

– А чего мне делать, грехи мои тяжкие! То, что всю свою жизнь делала, – в пять встала курям корм задать, а после за хлебом да молоком в ларёк подалась, там в шесть открывают. А когда уходила, свет-то ещё горел у Ларичева, а господин Рубцов у окна стоял. Возвернулась – и на тебе! – доктора, милиция и господин Ларичев – покойник.