Имя твоё…

– В пулемётной роте – четыре максима. Патронов крайне мало – по одной ленте на пулемёт.

– Слушай, капитан, выделишь один пулемёт – исправный. Две ленты к нему. Подберёшь толкового наводчика. Останется прикрывать отход, – пристально глядя прямо в глаза, подчёркивая значимость каждого слова, распорядился командир полка. Опустошенные усталостью и казавшиеся поначалу безразличными глаза комбата сразу сузились, брови сдвинулись к переносице. На лице появилось выражение серьёзной озабоченности, тяжёлой работы мыслей – комбат думал. Майор не торопил его, а лишь продолжал всё так же пристально смотреть ему в глаза. Обмозговав приказ и получив разрешение лично доставить и наводчика, и пулемёт, капитан вместе с ординарцем торопливо зашагал в сторону своего батальона. Это был единственный оставшийся в полку кадровый командир батальона, поэтому майор и обратился именно к нему, рассчитывая, что приказ будет понят, осознан и выполнен так, как того требует дело. Закончив с комбатом, майор подозвал к себе командира разведвзвода и приказал:

– Лейтенант, приведи из взвода ещё одну лошадь. – И глядя как у того недоумённо стали округляться глаза, уточнил строго: – На время.

Отдав поручения, командир полка погрузился в размышления о том, что конечно правильней бы было оставить не одного пулемётчика, а хотя бы отделение. Но жертвовать таким количеством бойцов в сложившейся обстановке было недопустимо. Если уж противник предпримет данный манёвр, да ещё и будет упорен, то и отделение его не остановит. А с задачей задержать врага, помешать ему – справится и один боец. И была ещё надежда, что противник всё-таки не воспользуется возможностью переправиться в том месте.

Оторвавшись от своих невеселых мыслей, майор заметил возвращающегося с двумя бойцами командира батальона. Присмотревшись, разглядел: рядом с капитаном шёл сержант, немного ссутулив крепкие плечи под тяжестью пулемёта, а чуть сзади волочил станок ординарец комбата. Помогая подчинённым, капитан сам нёс две патронные коробки. «Быстро управился!» – мысленно похвалил майор комбата, не ожидая от него такой расторопности.

– Товарищ майор, разрешите доложить… – подойдя, чётко по уставу, монотонно начал комбат.

Почти не слыша его, командир полка внимательно рассматривал сержанта. Пыльная, выбеленная солнцем, с чёрной окантовкой пота пилотка была с форсом надвинута на правую бровь пулемётчика. Такая же пыльная, с такими же тёмными разводами от пота, вероятно знавшая и лучшие времена гимнастёрка, туго перетянутая ремнём, всё равно ладно сидела на его статной фигуре – без единой складки спереди. На груди висел сильно потёртый бинокль, без кофра. Справа, из-за спины, за плотно прилегающей к бедру кобурой нагана, торчал черенок малой лопаты – видимо комбат уже, в общих чертах, объяснил пулемётчику предстоящее задание. Остановив взгляд на петлицах, в которых тускло отсвечивали красной эмалью две пары треугольников, командир полка коротко спросил:

– Наводчик?

– Ни как нет, командир расчёта, – не без гордости, уточнил сержант.

Продолжая сосредоточенно рассматривать пулемётчика, командир полка, оценивающе заглянул ему прямо в глаза. Голубые, насыщенные цветом глаза сержанта ответили ему твёрдым, уверенным до самонадеянности взглядом. Но даже за этой серьёзностью майор разглядел затаившиеся где-то глубоко – в блеске узких зрачков, в дерзком прищуре – искорки какого-то мальчишеского задора.

– На фронте давно?

– С осени сорок первого. Тысяча девятьсот тридцать девятого года призыва, – с достоинством, понимая суть заданного вопроса, ответил сержант.

Командир полка довольный ответом многозначительно кивнул, достал из полевой сумки планшетку и жестом руки подозвал поближе. Раскрыв потёртую на сгибах, испещрённую разноцветными обозначениями карту, – уколом остро отточенного карандаша указал:

– Мы здесь.

Ведя грифелем по синей ленте реки, задержался у небольшого скопления коротких штрихов, – пояснил:

– Выше по реке есть брод.

Острие карандаша, оторвавшись от синей ленты, проткнуло полотно карты между кривыми коричневыми линиями недалеко от мелких чёрных прямоугольников населённого пункта Глинки.

– Здесь, на правом берегу реки, возвышенность, – отметил командир полка и, переведя взор с карты на сержанта, снова заглянул ему в глаза. Пристально, будто ища что-то, смотрел в них.

– Задача твоя такая, – придавая значение каждой сказанной фразе, перешёл к сути дела майор. – Займёшь позицию на этом взгорке. С большой вероятностью, противник предпримет попытку переправы через брод. Будешь препятствовать его продвижению, всеми возможными средствами. Необходимо задержать противника на данном участке до конца дня. С наступлением темноты, даже если противник не предпримет такой попытки, оставишь пулемёт, вынешь из него замок и отходи в сторону станции, а затем по железнодорожному полотну до райцентра. Мы будем там. Найдёшь. – Выдержав паузу, подчеркнул: – Главное не дать противнику до вечера переправиться на этом участке. Задача ясна?

– Так точно! – уверенно, даже как-то излишне спокойно, ответил пулеметчик. Но по изменившемуся, ставшему напряжённо строгим, выражению его лица явно чувствовалось, что он вполне понимает всю ответственность и опасность порученного ему задания.

– Вместе с лейтенантом, – командир полка указал на вернувшегося с двумя лошадями разведчика, – верхом доберёшься до места. Он только что оттуда – путь знает. Пулемет навьючите на лошадей.

В том, что сержант умел ездить верхом, майор почему-то даже не сомневался.

– Как прибудете на место, – обернувшись к лейтенанту, напутствовал командир полка, – поможешь сержанту, если в чём будет необходимость. Но не задерживайся. Заберёшь лошадь и скачи к станции, догоняй нас. Понял?

– Так точно! – отозвался лейтенант.

– Ну, что ж, время не ждёт. Действуйте! – завершил майор и, обращаясь к пулемётчику, мягко совсем не по уставу спросил: – Получится?

– Должно получиться, – твёрдо ответил сержант, слегка кивнув головой. И улыбнулся простой светлой улыбкой.

И ещё раз захотелось командиру полка посмотреть в серьёзные, обнадёживающие глаза пулемётчика. Глядя в них, майор верил, что, требующие самопожертвования, задуманное им дело – при всей своей сложности – будет выполнено.

– Удачи! – улыбнувшись в ответ, пожимая руку сержанта, пожелал командир полка. И задержав рукопожатие, добавил: – У райцентра ищи нас… Мы там будем.

Переходя с рыси в галоп и обратно с галопа на рысь, с той скоростью, которую могли позволить усталые кони, добрались до места. Задержавшись у брода, пока лейтенант набирал воды для охлаждения ствола пулемёта, сержант внимательно, с разных точек, осмотрел этот участок местности, определил его особенности. Перед взгорком спешились – на крутой склон коней пришлось вести под уздцы. После подъёма, лейтенант помог сгрузить пулемёт и, по-дружески подмигнув на прощание, ускакал прочь, держа за поводья второго, с опустевшим седлом, коня.

Оставшись один, сержант первым делом оглядел окрестности и оценил, что рельеф местности, как нельзя лучше, подходит для выполнения поставленной перед ним задачи. Поросший кустами взгорок, на котором стоял он, крутым склоном спускался в почти плоскую низину, тянувшуюся к реке, за которой пологим подъёмом, до самого горизонта, лежало перепаханное поле. Левый край этого поля уходил к изгибу реки, угадываемому по зарослям на берегах, а правый заканчивался не то небольшим леском, не то посадкой, вдоль которой спускалась к броду грунтовая дорога. И низина, и брод, и поле за рекой лежали перед пулемётчиком как на ладони.

Осмотревшись, сержант выбрал две огневые позиции. Обе они были скрыты растительностью, обе обеспечивали хороший обзор, обе позволяли вести прицельный огонь в направлении брода. Преимущество одной позиции над другой заключалось лишь в том, что на первой в земле уже было небольшое углубление: оставалось лишь малость поработать лопатой – и пулемётное гнездо готово. Слегка поразмыслив, сержант решил использовать эту позицию как запасную и, не теряя времени, приступил к устройству основной. Вырыв совсем не глубокий окопчик для стрельбы лёжа, подготовил площадку для установки пулемёта, насыпал впереди бруствер. Закончив земляные работы, сержант принялся за сборку пулемёта. Умело, выверенными движениями, установил тело пулемёта на станок, придав ему горизонтальное положение, направил на брод. Затем присоединил щиток и наполнил водой кожух. Заправив ленту, зарядил пулемёт и, прикинув расстояние до переправы, выставил прицел на нужном делении. Подготовив пулемёт к стрельбе, сержант занялся запасной позицией, рассчитывая, что лучше сразу доделать всё необходимое, а уж потом отдохнуть – если конечно получится.

Закончив подготовку позиций и убедившись в надлежащем качестве маскировки, сержант уселся на бровке окопчика, вытянул затёкшие ноги, расслабил натруженные мышцы и сразу ощутил: насколько он измотан и голоден. Сейчас ему, нормально не питавшемуся уже несколько дней, даже чёрствые сухари из пайка казались желанной едой. Но не было у него и осьмушки такого сухаря. Вздохнув и ещё туже затянув ремень, пулемётчик полез в карман за кисетом. То, что кисет был пуст, сержант знал, поэтому, вывернув его наизнанку и бережно вытряхнув оставшиеся крошки махорки на небольшой клочок газеты, принялся тщательно выковыривать застрявшие в швах крупицы. Самокрутка получилась чрезвычайно тощей – такой, что не понятно было чего в ней больше махорки или бумаги. Но всё равно тянул её сержант с большим наслаждением – это был первый его перекур за весь день.

Беспокойство, притуплённое до этого делами и работой, теперь всепоглощающе овладело им. Тревожные мысли о том, насколько трудна поставленная перед ним задача и чем закончится для него предстоящий, явно не равный бой, тяготили сознание. Томительно ожидая исхода, он всё отчётливей осознавал, что возможно именно здесь и сегодня будет решаться его жизнь.

Он ждал. И всё время, пока занимался оборудованием позиций, пока устанавливал пулемёт, пока отдыхал, – посматривал на противоположный берег, на поле за рекой, на дорогу, тянувшуюся к броду, – иногда мельком, иногда внимательно в бинокль. Но там, впереди всё было без изменений и никакого движения не наблюдалось. Уже заметно перевалило за полдень. Время шло. Он ждал. И тихая безмятежность солнечного дня убаюкивала наивной надеждой, что опасения командира полка окажутся напрасными и до заката на этом участке ни чего не произойдёт.

Вначале, где-то вдалеке, возник звук. Сперва слабый и невнятный – этот звук, с каждым мгновением, становился всё сильнее и ближе. Сержант чутко прислушался и определил – рёв моторов. А после, напряжённо всматриваясь вперёд, различил, как на линии горизонта один за другим образовались два нечетких силуэта. Прильнув к биноклю, рассмотрел – по дороге, поднимая за собой неимоверное количество пыли, катились к реке два мотоцикла. «Разведка!» – сообразил сержант. И наведя пулемёт на участок брода, остро ощущая, как нелегко ему будет управиться без второго номера, приготовился к бою.

Все прежние переживания отошли куда-то в сторону, мучительное ожидание уступило место действию. Всё, кроме предстоящего боя, стало лишним, не нужным. Главное сконцентрировалось теперь здесь – у переправы, ограничившись прямоугольным вырезом в щитке пулемёта.

Мотоциклы подъехали к реке и, скрывшись на какое-то время за зарослями по берегам, выскочили уже у самого брода. Остановились. Теперь их можно было отчётливо рассмотреть и без бинокля. На каждом мотоцикле сидело по два немца – один за рулём, второй в люльке. Водители, стянув защитные очки, стали осматривать местность у брода – видимо решали, как ловчее переправиться. Прошло около минуты и тот немец, что был за рулём первого мотоцикла, приподнявшись на подножках и коротко кинув взглядом по сторонам, резко рванул вперёд и, уверенно перескочив через брод, остановился на другом берегу. Слез с мотоцикла и, что-то задорно крича, замахал рукой второму водителю.

Сержант плавно повёл пулемётом – совместив прорезь целика с мушкой, поймал в прицел фигуру водителя первого мотоцикла. Затем, аккуратно подняв предохранитель, мягко коснулся спускового рычага. И стал ждать, когда водитель другого мотоцикла начнёт переправу. Тот, наконец-то решившись, двинулся вперёд, и пулеметчик, нажав на спуск, – дал короткую очередь. Ещё одну. Ещё и ещё… От пулемёта, вперёд к мотоциклам, метнулись выброшенные из ствола пули – невидимыми, но вполне осязаемыми трассами прошили пространство. Пулемётчику казалось, что он сам мчится с ними, ощущает силу их удара. Сломавшись пополам, упал на землю водитель первого мотоцикла. Замер в неестественной позе другой немец, так и не успев выбраться из люльки. Разобравшись с первым мотоциклом, сержант занялся вторым. Тот, пытаясь уйти из-под огня, разворачивался, суетливо ёрзая взад-вперёд. И вдруг, сильно накренившись набок, застрял, увязнув на заболоченном берегу. Но только пулемётчик, хорошо прицелившись, собрался вести стрельбу, как водитель проворно выскочив из-за руля, во весь опор бросился прочь от мотоцикла, а следом за ним и второй мотоциклист. Да так быстро и неожиданно, что посланная сержантом вдогон беглецам очередь прошла мимо, и немцам удалось, домчавшись до зарослей у реки, укрыться там.

Прекратив стрельбу, сержант немного отполз от пулемёта, чтобы с участка, где кустарник был реже, лучше рассмотреть место закончившегося боя. Два немецких мотоцикла, ещё недавно грозным рычанием рвавшие тишину, бессильно застыли у переправы, пробитые пулями. Два оккупанта нашли бесславную смерть на берегу, чужой для них, речушки. Удовлетворённый результатом своей работы и воодушевлённой, той неожиданной лёгкостью, с которой досталась ему первая победа, пулемётчик стал ждать подхода основных подразделений противника. Он не сомневался, что оставшиеся в живых мотоциклисты, вперёд больше не сунуться – теперь их задача предупредить своих о засаде. В суматохе они скорей всего даже не определили, откуда вёлся огонь – слишком уж неожиданным был для них этот бой. Рассудив так, сержант решил пока остаться на прежней огневой позиции. И изготовившись к новой атаке, заменил ленту в пулемёте, – рассчитывая сначала использовать полную, а уж потом добить начатую.

Не прошло и полчаса, как далеко впереди, на противоположном берегу, пулемётчик заметил движение. Снова шум моторов потревожил тишину – на этот раз густой, тяжёлый. Несколько, отчётливо различимых в бинокль грузовиков, съезжая с дороги, жались к посадке, стараясь втиснуться в неплотный ряд крайних деревьев. Чёрными силуэтами, отделяясь от машин, из тентованных кузовов стали выскакивать немцы и, отбегая, растворялись в зарослях. Приняв решение, что самым разумным в сложившихся обстоятельствах будет вести огонь по противнику во время его переправы через уже пристреленный участок брода, сержант стал ждать. Ощущая каким-то звериным чутьем невидимое, но вполне осязаемое перемещение людей в массиве посадки, в зарослях на противоположном берегу реки, пулемётчик шарил въедливым взглядом по местности в надежде предугадать момент начала атаки. Именно сейчас должно было начаться самое главное.

Но время шло, тянулись напряжённые минуты, а немцев ни на дороге, ни у брода видно не было. Машины, заглушив моторы, смазанными пятнами слились с тёмной полосой посадки. Стало опять тихо. И сержант догадался – противник не знает, что противостоит ему здесь всего лишь один боец с пулемётом, и не будет предпринимать переправу без разведки и не рассосредоточившись. Понятно было и то, что, не форсировав реку сходу, немцы начали терять время – самый важный сейчас фактор. А значит, выполнение поставленной задачи идёт по плану и теперь остаётся только одно – как можно дольше задержать противника. И осознавая насколько это важно, веря в свою удачу, сержант твёрдо решил, что сделает всё возможное и невозможное.

Из береговых зарослей выскочила штурмовая группа. Молча, без криков команд, растягиваясь вдоль цепью, немцы бежали по низине к взгорку. Пулемётчик был готов к этому и, в ту же секунду, ударил по ним злыми расчётливыми очередями. И сразу, откуда-то с противоположного берега, прикрывая атакующих, зачастил вражеский пулемёт. Пули впивались в скат взгорка, выбивали комки земли с его гребня, проносились со свистом выше – с каждой очередью всё ближе и ближе к позиции сержанта. А он, стараясь не обращать на это внимания, время от времени поправляя правой рукой ленту, бил и бил по приближающимся к нему фигурам, ловя их в прорезь прицела. Не пробежав и половину пути до взгорка, цепь атакующих залегла. Залегла плохо – почти ровная низина значительных складок рельефа не имела и потому хорошо простреливалась. И пулемётчик, не останавливаясь, слал вниз очередь за очередью по елозившим в поисках укрытия немцам. Стрелял до тех пор, пока не осёкся, выплюнув пустую ленту, переставший биться в руках пулемёт. Сержант знал неизбежность этого момента и тревожно ждал его. Торопливо нервными, излишне суетливыми движениями он принялся заправлять другую, начатую уже, ленту – отчаянно понимая, что нужно как можно скорее снова открыть огонь. И вдруг, будто сговорившись, все немцы из штурмовой группы, – кроме трёх убитых, – вскочили и опрометью бросились назад к реке – в спасительные заросли. «Сдрейфили фрицы!» – злорадным восторгом мелькнуло в сознании пулемётчика – он никак не ожидал такого поворота событий. Да, это была удача – дав дёру, атакующие совершили большую ошибку. Добежав до склона взгорка, они попадали в мёртвое пространство и, хотя могли потерять ещё несколько человек, оставшихся хватило бы справиться с одним бойцом. И сержант, пользуясь случаем, потащил пулемёт на запасную позицию, прихватив коробку с лентой.

Добравшись до позиции и основательно установив пулемёт, сержант аккуратно, без спешки, заправил ленту, приспособив как можно лучше патронную коробку. Закончив с пулемётом, спохватился – забыл бинокль. Но возвращаться не стал, понимая, что всё решится теперь здесь – у брода. Остальное не важно. Знал он и то, что если сейчас бросит позицию и уйдёт – у него ещё будет шанс выжить. Но чувство какого-то яростного азарта, ощущение собственного превосходства над врагом, смешанные с извечными русскими понятиями «надо» и «кто, если не я» – не могли позволить ему уйти, не обеспечив прикрытие отходящему полку.

Был уже поздний вечер. Солнце, приблизившись к линии горизонта, светило прямо в глаза, мешая вести наблюдение. Вытянув к нему ладонь, пулемётчик определил – до заката остался приблизительно час. И задержав на короткое мгновение вытянутую вперёд руку, почувствовал – словно прощальное рукопожатие – мягкое тепло солнечных лучей.

А впереди, по полю на противоположном берегу, напрямую без дороги, чёрной грязной громадой сползал к реке танк. Дойдя до переправы, танк остановился и завертел, из стороны в сторону, квадратной башней с задранным вверх коротким стволом пушки – будто принюхивался, ища цель. Затем открылся люк, и над командирской башенкой показалась голова танкиста. Сержант, быстро навёдя на него пулемёт, послал очередь и сразу ещё одну – вдогон. Танкист тут же скрылся, захлопнув за собой створки люка. Пули прошли мимо – понял с досадой пулемётчик. И через мгновение ощутил, как сжалось сердце: ствол танковой пушки, немного повернувшись, уставился прямо на него. Что-то тяжёлое двинуло землю. С силой толкнуло назад пулемёт. Чёрный сноп земли, вырвавшийся впереди из ската взгорка, закрыл свет. Будто ватой заложило уши. Резко поднявшись, стряхнув с плеч набросанную взрывом землю, сержант толчком вернул пулемёт на место. В голове колокольным эхом гудел набат. Танк стоял на прежнем месте, – вероятно, наводчик корректировал прицел, а по позиции с берега работало уже не менее двух немецких пулемётов. В иступлённой ярости, сержант ударил по танку мстительной очередью, метя по смотровым щелям. Пулемёт осёкся, прервав очередь – замолчал. Сержант ещё раз резко нажал на спуск – пулемёт молчал. «Перекосило ленту в приёмнике…» – догадался он. И тут, какая-то неведомая, страшная сила, грубо вжав его в затыльник пулемёта, больно ударила по спине тяжёлыми комьями земли; лишив воздуха, замутила сознание.

Он не знал, сколько прошло времени, пока к нему не вернулось сознание. Вяло приподнявшись на слабых руках, мутным рассеянным взглядом уставился вперёд. И низина, и заросли, и поле за рекой будто плыли в слепом тумане. Лишь солнце, уже почти коснувшееся горизонта, слабыми лучами пробивалось сквозь пелену этого тумана, последним светом прощаясь с этим миром.

Всё что можно и всё что нужно было сделать – было сделано. И он, повинуясь привычке доводить каждое дело до конца, слабеющими пальцами открыл крышку короба пулемёта, вытянул оттуда замок и отшвырнул его в сторону. Окончательно размылись грани реальности. Боль притупилась, и тело стало каким-то невесомо лёгким. Время, властное над всем в этом мире, перестало существовать – растворившись в вечности. Теряя последние искры угасающего сознания, он прижался к пулемёту, ощутив, как вдавился в грудь твёрдой текстолитовой гранью пенал медальона, висевший у него на шее. На бумажном вкладыше, тугой скруткой вложенным в этот пенал, чёткими прямыми буквами было выведено имя пулемётчика: «Пчельников Андрей Никитович».

И был закат. Солнце, кровавым заревом разливаясь по небу, спешило за горизонт. Уходило, чтобы завтра взойдя вновь, даровать миру новый день; чтобы каждое следующее утро подниматься ввысь и ещё многие годы светить для других – будущих поколений…