Энциклопедия жизни русского офицерства второй половины XIX века (по воспоминаниям генерала Л. К. Артамонова)

Детство Л.К. Артамонова

Леонид Константинович Артамонов родился в небогатой дворянской семье 25/II 1859 г. (здесь и далее все даты приведены по старому стилю) в Херсонской губернии, Ананьевского уезда, Велетьевской волости, близ местечка Каприцы, на одном из хуторов обширных когда-то владений деда его матери, полковника Ивана Велентия. Этот последний, личность почти легендарная, по воспоминаниям знавших его дворовых, несла на себе отпечаток великих характеров екатерининской эпохи. Как писал сам Артамонов, «полковник Иван Велентий[10 - Очевидно, это Иван Лукич Велентий – с 06.04.1810 г. полковник; с 28.02.1811 г. подполковник; с 17.10.1814 г. полковник. Командовал с 06.05.1807 г. по 06.04.1810 г. – командир Нижегородского мушкетерского полка; с 16.04.1812 г. по 03.09.1813 г. – командир 45-го егерского полка; с 15.12.1813 г. по 28.09.1819 г. – командир Козловского пехотного полка (Подмазо А. Командный состав российской регулярной армии, 1796–1855 гг. (шефы и командиры полков, командиры бригад и начальники дивизий): Справочное пособие).], имел своим предком выходца из Италии по фамилии Valenti. Устроившись на юге России, эти выходцы обрусели и служили большей частью в армии, где добились и чинов, и пожалованных обширных владений в степях нынешней Херсонской губернии. Дед, Иван Велентий, вернувшись из турецкого похода, привел с собою целый отряд пленных арнаутов[11 - Арнауты – субэтническая группа православных по вероисповеданию албанцев; несли военную службу османским султанам.], которые и составляли его постоянную дворню и свиту. Выйдя в отставку, дед Велентий занимался в своих обширных степях исключительно коневодством, которое любил до чрезвычайности. Разъезжал он по своим владениям верхом, в сопровождении своих арнаутов. Он не был женат, никогда не обзаводился роскошным домом; по обычаю того времени, жил просто, отличаясь при этом широким гостеприимством и радушием.

Он был человек по натуре не злой, но самодур и очень вспыльчивый. Его опасались задевать и власти, и сильные богатые соседи. Бедняков он не обижал. Его обширные, пожалованные ему за государственную службу земли никогда никем в натуре не обмерялись, а значились лишь по планам. На них в разных местах, выгодных для случных станций, устраивались и необходимые хозяйственные постройки со скромным барским жильем, куда периодически дед и наезжал. Табуны его под надзором верных арнаутов бродили по всей обширной степи, очень редко заселенной хуторами. Один из них – Велентьевка – разросся постепенно в большое село, ставшее центром всей волости этого имени»[12 - Архив РГО, Ф. 119, Оп. 1, № 1, С. 11.].

Отец нашего героя Константин Андреевич Артамонов (1814–1888), скромный почтовый служащий, дослужившийся от простых почтальонов до начальника почтовой конторы, происходил из старинной, совершенно обедневшей дворянской семьи Гуменских, некогда «эмигрировавшей», по выражению Л.К. Артамонова, из Москвы на Украину. Даже неоконченное гимназическое образование дало К.А. Артамонову возможность пробиться в люди, чему очень способствовала железная воля, самоограничение во всех собственных нуждах, самодисциплина, сугубое трезвенничество и огромная работоспособность. Большую помощь в жизни оказало Константину Андреевичу знакомство с такой традиционно запутанной областью социальной жизни России как законоведение. В отсутствие адвокатского сословия в период николаевского царствования такие люди шли, что называется, нарасхват, и Константин Артамонов своей помощью в судебных делах сослуживцам и местным помещикам вскоре составил себе, несмотря на бедность, доброе имя и отличную репутацию.

Именно этим качествам он был обязан тем, что получил руку наследницы богатой и древней фамилии Невадовских, которая по утверждению Л.К. Артамонова предками своими считала владетельную литовскую фамилию князей Ягелло, Клавдии Андреевны Невадовской (1826–1900). История сватовства молодого почтового служащего вполне могла считаться скандальной. Отец Клавдии Андреевны, женатый вторым браком на бывшей французской актрисе, совершенно попал под влияние свой жены и, по ее настоянию, чтобы не выделять приданого своей дочери от богатого наследства ее покойной матери, фактически объявил ее бесприданницей. Альтернативой выхода замуж за бедного, но честного и молодого человека была выставлена свадьба с богатым развратником – польским стариком-помещиком. Бедной Клавдии, по понятиям того времени, когда родительская воля решала все даже в сердечных делах, ничего не оставалось другого, как согласиться стать женой совершенно ей незнакомого человека, который, хотя бы не вызывал у нее физического омерзения. В наследство получила она только 400 десятин хутора в Веленьтьевской волости, на котором, когда она гостила у своей родной тетки по матери, и появился на свет Л.К. Артамонов.

Клавдия Андреевна, получившая неплохое образование во французском пансионе, владевшая украинским, польским, французским и немецким языками, замечательно пела и играла на фортепиано, отличалась прекрасными человеческими качествами, была отличной хозяйкой и надежной помощницей своего мужа. В браке у них родилось 11 детей, из которых малолетними умерло два сына (Владимир и Филадельф), и одна дочь Наталья скончалась от дифтерита в возрасте 14 лет. Остальным детям – семи сыновьям и одной дочери – родители Л.К. Артамонова смогли дать полное среднее образование, а шести сыновьям и образование высшее, о каковом родительском подвиге Леонид Константинович всю жизнь вспоминал с глубокой признательностью.

Сразу после свадьбы К.А. Артамонов получил должность помощника пограничной почтовой конторы в м. Гусятине, где во флигеле при казенной квартире при станции и прошло ранее детство Леонида Константиновича. Здесь выросли и его братья и сестры: Николай (1848–1894), Екатерина (1850–1922), Александр (1852–1900), Максимилиан (1854–1902), Михаил (1858–1919), Леонард (1862–1912), Виталий (1864–1926), Наталья (1866–1879). Обеспечивать многочисленное семейство помогало то, что родители содержали при почтовой станции небольшой постоялый двор, точнее, принимали у себя наиболее знатных путешественников, не желавших останавливаться на частных, как тогда говорили, «жидовских» квартирах в м. Гусятине, если при проезде через границу им приходилось по каким-либо причинам задержаться на некоторое время. Приобретаемые таким образом связи и знакомства среди сильных мира сего очень помогали Клавдии Андреевне пристраивать ее мальчиков одного за другим на казенный счет в кадетские корпуса, что тогда гарантировало получение полного среднего образования.

После 18 лет службы начальником Гусятинской потовой конторы Константин Андреевич решил для экономии перебраться на жительство в губернский город Каменец-Подольск, в гимназии которого к тому времени уже училось трое его старших сыновей (Николай, Александр и Максимилиан), на что требовалась немалая сумма. Подрастали и младшие дети, которым тоже надо было дать образование. Экономии, ввиду более высоких цен в губернском городе и отсутствия возможности иметь собственное хозяйство, не получилось, и этот период запомнился Леониду Константиновичу как время тяжкой нужды и ограничения буквально во всем. Именно необходимостью оказывать помощь семье объясняется решение старшего брата Николая по окончании гимназии сразу поступить на службу в Министерство финансов, оставшись таким образом, единственным из мальчиков, кто не получил высшего образования.

Были, однако, в каменец-подольской жизни семьи Артамоновых и светлые моменты, к которым относились прежде всего дни религиозных праздников очень пестрого в этом отношении населения города. Вот как описывает их сам Леонид Константинович: «Воскресные и все большие праздники резко выделялись из сереньких будней. Вообще, во всем Юго-Западном крае исполнение религиозных обрядов, притом всех религий, отличалось торжественностью и многолюдством. Ритуал католиков отличался особой пышностью и многолюдством молящихся. Но еще большим многолюдством и строго соблюдаемой древней обрядностью отличался вечер пятницы и вся суббота у евреев. В пятницу раньше времени закрывалась всякая еврейская торговля; она совершенно не производилась всю субботу до вечерних огней. С наступлением вечера в пятницу во всех еврейских домах, начиная с самых бедных семей до местных богачей включительно, накрывалась вечерняя семейная трапеза, за которой ярко пылал семисвечник, а в каждом окне горела еще и свеча. Керосиновые лампы были очень редко у кого-либо и то лишь у богачей. Свечи употреблялись из бараньего сала, небольшие и тонкие (так называемые «шабалувки»). За трапезу усаживалась в праздничной одежде вся семья и всякий единоверец, попросивший в этот день гостеприимства. Утром в субботу огромные толпы евреев (мужчин, женщин и детей), богато наряжались в одежды из дорогих материалов (бархат, шелк, высших сортов заграничные ткани разного рода; дорогой мех на шапках и при отделке длиннополых сюртуков и пр.), причем молодежь обоего пола, особенно женского, старалась одеваться по парижской или венской моде.

Синагоги в часы молитвы переполнялись донельзя. После обеденного отдыха разряженные и шумные толпы еврейского населения заполняли все большие улицы и городской сад. В период празднования нигде ничего нельзя было купить, кроме немногочисленных польских и русских лавчонок, так как вся торговля находилась почти исключительно в руках еврейства.

У католиков накануне праздников шла вечерняя служба в костелах (так называемые «нишпоры»), а в дни праздников «меша» (месса – литургия). В большие католические праздники часто устраивались удивительно красочные и торжественные процессы с особо чтимыми реликвиями. Наибольшее впечатление на меня лично произвела процессия на «Боже Цяло» (т. е. праздник Божьего Тела) с участием множества девушек (15-и лет) в пышных белых кисейных платьицах, с цветами на голове и через плечо.

Митрополит Леонтий

Митрополит Феогност

В православную церковь мы, дети, ходили каждое воскресенье к литургии, а иногда и ко всенощной. Молящихся всегда было много и притом всех сословий. Уже в пятницу или субботу обычный разговор среди старых людей, но и молодежи обоего пола как учащихся, так и не учащихся,[был], куда кто пойдет в церковь. Гимназические церкви (при мужской и женской гимназиях) охотно посещались молодежью, так как там пели хорошие хоры из учеников и учениц.

Мне особенно нравилась торжественная служба в городском соборе, где по воскресеньям служил владыка архиепископ Леонтий[13 - Митрополит Леонтий (Иван Алексеевич Лебединский) (1822–1893) – епископ Русской православной церкви. 20 декабря 1863 г. назначен епископом Подольским и Брацлавским; 17 ноября 1891 г. назначен митрополитом Московским и Коломенским. Почетный член Императорского православного Палестинского общества.] и его викарий – епископ Феогност[14 - Митрополит Феогност (Георгий (Егор) Иванович Лебедев) (1829–1903) ~ епископ Русской православной церкви. 21 ноября 1892 г. назначен архиепископом Новгородским и Старорусским. С 1900 г. – митрополит Киевский и Галицкий. С 6 мая 1895 г. – постоянный член Святейшего синода.] (впоследствии архиепископ и митрополит Новгородский).

Собор всегда был переполнен молящимися, и надо было заранее прийти, чтобы занять удобное место. Сначала я ходил с кем-нибудь из старших, а потом и самолично, без меньших братьев.

Епархиальный владыка очень любил хорошее пение, и его хор поистине был великолепен, так как среди украинского населения часто встречались выдающиеся по своему качеству и тембру голоса. Стоял я часто, как очарованный этим пением, а уходил из собора домой всегда с каким-то особым душевным подъемом. На Св. Пасху проникнуть в собор даже взрослым мужчинам задача была крайне трудная, и нас к заутрени под Светлое Воскресение не брали, и мы ходили днем, на второй день. К нам же всегда в праздники приходил с крестом церковный причт.

Надо признаться, что я совершенно не помню в этот период жизни каких-либо недоразумений и скандалов между верующими разных религий. Все они уживались рядом одни с другой без бросающихся в глаза трений. Мы, православные, праздновали Св. Пасху в другое время, чем католики и евреи. Поэтому нередко многие ходили в костел и с благоговением слушали пение молитв и торжественные звуки органа. Ходили иногда любители пения и в еврейскую синагогу послушать выписанного на время их праздника какого-либо знаменитого «кантора» (запевалы) с чудным голосом.

У меня уже в этот период жизни складывалось убеждение, что Господь Бог услышит всякого, кто с чистым сердцем и искренними чувствами обращается к Нему, в какую бы форму эта молитва не вкладывалась…

Особо оживленный по внешности вид принимал город в торжественные царские дни. Торжественная служба в соборе и парад войск собирали массы зрителей. К вечеру зажигалась иллюминация, состоящая из глиняных горшочков, наполненных бараньим салом с фитилем; этими «плошками» убирались дом губернатора и все присутственные гражданские и военные дома, а в городском саду пускали ракеты. Для меня и моих товарищей это было особо редкое и интересное зрелище, и мы долго бродили, пока нас не отыскивал кто-либо из старших, прогоняя без церемоний домой спать»[15 - Архив РГО, Ф. 119, Оп. 1, № 1, С. 74–76.].

Весной 1869 г. Константин Андреевич Артамонов получил пост начальника акцизных сборов в Гайсинском уезде Каменец-Подольской губернии, и семья перебралась на новое место жительства в г. Гайсин. В этом же году Леонида Константиновича отдали в знаменитую на весь Юго-Западный край Украины классическую гимназию в м. Немирове. В то время гимназисты проживали на частных квартирах, в своего рода пансионах, хозяева которых получали на то специальное разрешение гимназического начальства и обеспечивали проживавших у них детей уходом, столом и местом ночлега.

Во главе гимназии стоял действительный статский советник П.Г. Барщевский[16 - Петр Гаврилович Барщевский – директор Немировской гимназии в 1868–1872 гг. Автор «Краткой русской грамматики» (1865).] – просвещенный и опытный педагог, выбранный на эту должность самим основателем гимназии, владельцем местечка графом Г.С. Строгановым[17 - Граф Григорий Сергеевич Строганов (1829–1910) – действительный статский советник, коллекционер и почетный член Академии художеств; владел имением Немиров на Украине, доставшимся в приданое его супруге графине Марии Болеславовне Потоцкой (1839–1882).]. То, что директор учебного заведения носил высокий генеральский чин (действительный статский советник соответствовал генерал-майору по Табели о рангах), говорило о многом. Обучение и воспитание в гимназии было поставлено отлично.

Григорий Сергеевич Строганов

Особо отмечался как день гимназии Первомай, который совсем не носил тогда того революционного оттенка, который он приобрел впоследствии. На «маевку» в строгановскую заповедную рощу под звуки оркестра выходил весь состав гимназии с начальством и преподавателями. Весь день дети резвились на природе, угощались бесплатными лакомствами и веселились.

После успешного окончания первого класса гимназии, по счастливому стечению обстоятельств родителям Л.К. Артамонова удалось добиться протекции о приеме его в Киевскую Владимирскую военную гимназию. Поскольку программы классической и военной гимназии сильно разнились, ему пришлось держать экзамен в первый класс военной гимназии, в котором уже учился в шестом классе его старший брат Максимилиан. Надо было уметь читать и писать по-французски и по-немецки (вместо латыни, которую преподавали в классической гимназии) и серьезно расширить познания по арифметике.

Подготовленного братом Алесандром на летних каникулах к поступлению в военную гимназию Леонида Константиновича решил везти в Киев сам отец семейства. Начинался новый этап жизни нашего героя, рассказать о котором мы предоставим ему самому в последующих главах.

Глава II

Учеба во Владимирской военной гимназии в Киеве (1870–1876)

В г. Киев мы с отцом приехали около 11 ч. утра. Вокзал в городе был деревянный, большой. Оживление необычайное, так как огромная толпа запрудила перрон вокзала в ожидании поезда, кажется, в тот день опоздавшего против расписания. С вокзала мы проехали на парном извозчике по широкой, плохо мощеной улице с маленькими (почти все одноэтажными) домиками, окруженными садиками или огородами.

В одном из таких домиков недалеко от вокзала мы и остановились с отцом, наняв одну комнату. Здесь мы и прожили до моего поступления в корпус.

От вокзала вид на Киев особого впечатления на меня не произвел. Вокзал стоит в довольно значительной низине, а в окрестностях вокзала, вправо и влево от широкой улицы, по которой мы ехали, виднелись болота, поросшие осокой, а иногда небольшие, с купальнями, пруды. На один из таких прудов я скоро и сходил выкупаться по указанию хозяйки нашего домика. Она отдавала три из своих пяти комнат в наем приезжим, и нами была занята последняя свободная комната. Совершенно случайно оказалось, что сосед по комнате, тоже приехавший сдавать сына в корпус, наш сродник: он оказался мужем единокровной сестры моей матери (г. Станкевич). С моим двоюродным братом, которого я раньше никогда не знал, мы быстро сошлись. Отец его, отставной капитан, сам готовил сына к экзамену и теперь очень волновался. Отцы наши стали вместе ездить и узнавать все подробности о приеме и начале экзаменов. Скоро явился из корпуса и брат Максимилиан. Он сильно вырос, выправился, и я был рад его видеть. Отец поручил ему узнать все подробности относительно приемных экзаменов.

Обедали мы втроем у хозяйки, которая сдачей комнат с обедами только и существовала. Выяснилось на следующий день, что до экзаменов ещё несколько дней, но явка обязательна тотчас же по приезде.

Мы с отцом отправились на извозчике в корпус. Помню, что выехали сначала на так называемый Бибиковский бульвар – широкую аллею из тополей, огражденную невысоким бревенчатым забором из переводин[18 - Переводина – перекладина, брус, на который настилается пол, кладется потолок и т. п.] на невысоких стойках с частыми проходами, а справа и слева от бульвара тянулись мощеные части улицы.

Доехав до памятника графу Бобринскому[19 - Памятник Алексею Алексеевичу Бобринскому (1800–1868) – основателю сахарной промышленности на Украине и железнодорожного транспорта в России – был установлен в Киеве 6 февраля 1872 г. на Бибиковском бульваре (совр. бульвар Тараса Шевченко); демонтирован в 1932 году.], первому насадителю сахарной промышленности в Юго-Западном крае, мы повернули налево, мимо «Железной церкви»[20 - Церковь Иоанна Златоуста или Железная церковь – православный храм, сооруженный в Киеве на Галицкой площади в 1868–1871 гг. На железный каркас церкви монтировались стальные листы обшивки стен и крыши. Из железа были и купола, а фронтоны, капители и лестницы были отлиты из чугуна. Оконные рамы и кресты – из кованого железа. Церковь была разрушена в 1934 году.], и, постепенно спускаясь, выехали за город, направляясь в Кадетскую рощу. В этой роще как сюрприз к приезду императора Николая I

были выстроены дворянством здания, очень солидного и красивого[вида], представляющего в плане букву Н. Здания эти, как тогда рассказывали, были поднесены императору Николаю 1-му дворянством с просьбой открыть в них воспитательное и образовательное заведение для сыновей дворянства. Подношение было благосклонно принято и обращено под кадетский корпус для уроженцев Юго-Западного края, Дона, Кавказа и Средней Азии.

Примерно в версте от «Железной церкви» бульвар окончился; мы круто свернули влево по довольно высокой плотине, обсаженной тополями, пересекли болотистую речушку деревянному мосту, а затем полотно железной дороги с двумя шлагбаумами и стали подниматься в Кадетскую рощу, сквозь которую уже просвечивали стены трехэтажных зданий, окрашенных в палевый цвет.

В переднем подъезде нас встретил швейцар в форме, снял наше верхнее платье, указал, куда подняться и где найти канцелярию. Кроме нас здесь оказались и другие лица с детьми. Чистота и порядок в здании меня поразили. В канцелярии приняли мои бумаги и объявили, когда явиться к экзаменам. Кадеты были еще в своем лагере в роще, в версте от здания корпуса. Мы поторопились домой. После обеда с моим двоюродным братом и его отцом мы отправились гулять по городу.

Помню, большое впечатление произвел на меня недостроенный и сильно наклонившийся Владимирский собор и Университетский сад. До экзамена, правду сказать, я очень мало занимался и то лишь ради моего двоюродного брата, видимо, подготовленного не очень хорошо. На экзамены нас отвез его отец.

Поступающих было много, и все разбиты были по группам. Для меня экзамены новости уже не представляли, но я все-таки волновался, а для успокоения перед экзаменами мы с двоюродным братом помолились в «Железной церкви», как ближайшей к нашей квартире. Мой отец, чувствуя себя усталым, оставался дома. Брат Миля явился к нам тотчас, как только мы приехали в корпус, и отвел нас туда, где мы по расписанию должны были быть. Экзамен я выдержал, но мой двоюродный брат, к сожалению, оказался слабо подготовленным и не выдержал, что сильно раздражило его отца.

С братом Милей мы поторопились к нашему отцу и сообщили о результате. Отец был доволен. На следующий день брат Миля должен был явиться за мною и сдать меня в корпус, так как все формальности нашим отцом уже были выполнены.

Вечер мы провели скучно. Дядя горевал о неудаче своего сына, а мой отец думал о скорейшем возвращении домой. Мы с двоюродным братом ограничились лишь хождением на пруд купаться и скромной беседой. Заснул я нескоро: мириады лягушек подымали не умолкающий до утра концерт. Мысли о том, что я расстаюсь с нашей коренной семьей и надолго, меня осаждали. В брате Миле я чувствовал какую-то большую перемену, а в общем, холодность к себе, что-то официальное, чуждое искренности и теплоты. Заснул я лишь под утро.

В этот день все уезжали по домам: дядя с сыном к себе, и наш отец тоже. Скоро явился и Миля. После чая, отец взял меня за руку, подвел к иконе, висевшей на стене, и сказал: «Вот перед св[ятой] иконой объявляю тебе, что ты должен отлично учиться и отлично-хорошо себя вести. Знай, что если тебя исключат из корпуса за лень или дурное поведение, то ты мне не сын, а я тебе не отец!» Это сказано было торжественно, твердо, и я поверил сразу, что так оно и будет, а потому иного исхода ждать я не должен. Мы простились. На извозчике с братом Милей мы прибыли в здание корпуса, и брат отвел меня в младший «возраст», сдав на руки моему воспитателю капитану Шульману.

Это был высокий худощавый офицер в очках, из русских немцев, строгий и требовательный. Справившись по спискам, он сейчас же послал меня в цейхгауз к каптенармусу, предложив моему брату меня проводить. Там я застал еще несколько мальчиков.

Старый рябой унтер-офицер с многочисленными шевронами на рукаве, ворчливый и требовательный (по кадетскому прозванию «капченка»), встретил нас с братом довольно приветливо: он немедленно отобрал для меня белье по росту и все другие части костюма, а также обувь. Все удачно пришлось по мне, благодаря его опытному глазу, и… я превратился по внешности в маленькое подобие моего старшего брата Максимилиана.

В таком виде брат привел меня снова к капитану Шульману, который теперь внимательно меня со всех сторон осмотрел и сообщил, под каким номером в корпусе будет теперь значиться моя особа, а именно: «Артамонов II».

Оказывается, что все, поступающие в корпус от самого его основания, принимают номера своей фамилии, под которыми и числятся до выпуска. Таким образом, в списках значатся: Иловайский 12

, князь Вачнадзе 14

и так далее, то есть что под этими фамилиями за все время основания корпуса пробыло 12 или 14 и тому подобное воспитанников.

Время с приемом затянулось, и сигнал напомнил об обеде. Брат давно уже ушел в свой «возраст» (вместо «рот» кадетского корпуса). Нас всех в широком коридоре построили в две шеренги. Капитан Шульман (дежурный в этот день) проверил наличность нашу счетом по рядам. Скомандовал: «Смирно!» «На право!» «Правое плечо вперед!» «Шагом марш!». Мы, подражая более умным, выполнили эти команды и двинулись по коридору 1

этажа, где помещали наш «возраст», и затем по внутренней чугунной винтовой лестнице спустились в подвальное помещение здания, где были огромные столовые для каждого возраста отдельно.