Танкисты

Гул авиационных двигателей нарастал. Где-то впереди начали бить зенитные пулеметы, слышались хлопки отдельных ружейных выстрелов. Соколов машинально подобрал под носком сапога сухую веточку и сломал ее со злостью.

– Хоть бы один сбили, хоть один, – процедил он сквозь зубы. – Другие не вели бы себя так нагло.

– Поди попади в него на такой скорости, – снова начал было Доброжин, но Луговой толкнул его в бок кулаком.

– Смотрите, товарищ младший лейтенант, наш! «Ястребок»!

Соколов вскочил на ноги и повернул голову в сторону, куда показывал сержант. Оттуда нарастал звонкий и такой родной звук мотора «И?16». Тупоносый истребитель с красными звездами на плоскостях вынырнул из-за туч со стороны солнца. От него сразу протянулись в сторону немецких самолетов две яркие трассирующие полосы. Обе пары «мессеров» разошлись в разные стороны, набирая высоту.

– Давай, «ишачок», давай, родной, – чуть ли не приплясывал от возбуждения рядом с командиром Луговой. – Всыпь им по первое число!

Советский истребитель явно проигрывал немецким в скорости. Он тоже начал набирать высоту, но когда первая пара «мессеров» развернулась и попыталась атаковать его, «ястребок» упал на крыло и буквально на месте развернулся в воздухе, демонстрируя невероятную маневренность. Вторая пара проскочила над краснозвездным истребителем, и тут же ведомый подставил советскому летчику свой хвост. Немец попытался уйти испытанным способом: войдя в пикирование, набрать на снижении скорость и потом оторваться от преследователя с набором высоты. Но советский летчик, видимо, знал хитрости немецких асов. Он не пошел догонять «мессер» в пике, а дождался, когда тот стал выходить в вертикаль, и прошил его очередями из двух пулеметов.

«Мессершмитт» сразу потерял скорость, за ним потянулся белый шлейф, и он стал медленно терять высоту. Над дорогой поднялось невероятное ликование: красноармейцы подбрасывали в воздух пилотки и даже каски. Немецкий самолет все падал и падал, а потом исчез за лесом, откуда взметнулось огненное облако и раздался грохот взрыва.

А бой продолжался. Три немецких истребителя вытянулись в линию и атаковали краснозвездную машину один за другим. «Ястребок» крутился, огрызаясь короткими очередями, сам переходил в атаку из самых неожиданных для врага положений. И вот еще один «мессер» вдруг отвалил в сторону и на маленькой скорости потянул на юг над самыми верхушками деревьев. Видимо, у него были серьезные повреждения.

– Эх, суки! – закричал Луговой и грохнул кулаком по крылу над гусеницей танка.

Советский истребитель как будто натолкнулся в воздухе на невидимую стену. Из двигателя стали вырываться языки пламени, потянулся хвостом черный дым. Еще немного – и самолет клюнул носом и, вращаясь вокруг одного крыла, полетел к земле. Все, кто наблюдал за воздушным боем, замерли, но потом над дорогой пронесся вздох облегчения и ликования. Купол парашюта вспух над лесом белым облаком. Снова заработали зенитные пулеметы, и «мессеры» ушли за лес в южном направлении. Над дорогой послышались голоса командиров: «Отбой воздушной тревоги».

– Товарищ младший лейтенант, ну почему он был один, где наши соколы? – повернулся к командиру Луговой. – Ведь неделю, неделю уже отступаем, а где наша армия, где авиация? Ведь мы же должны железным кулаком… собраться… ведь как мы пели, помните…

Соколов видел, как наливаются слезами негодования глаза сержанта-сверхсрочника, как стискиваются его кулаки до белых костяшек пальцев. Надо было что-то отвечать, надо было как-то объяснить своим танкистам. Он же командир, он обязан все знать и поддерживать в них боевой дух. Хотя боевого духа как раз хватало. В бой танкисты вступили на следующий день после начала войны, 23 июня. После ночного марша они с ходу атаковали передовые части фашистов. Атаковали и отбросили. И, выполняя приказ, закрепились на этих рубежах. Это был первый бой молодого лейтенанта Алексея Соколова. Он был горд, что его взвод уничтожил два вражеских танка и несколько десятков человек пехоты. Они полдня выкапывали тремя экипажами танковые окопы, как и положено по уставу. И к полуночи, упав без сил, но полные желания по приказу командира корпуса вскочить и занять места в боевых машинах, они говорили и говорили о вероломном враге, о том, что сейчас Красная Армия соберется в кулак и вышибет обнаглевшего агрессора со своей земли. Но в час ночи пришел приказ сниматься с позиций и отходить на восток.

И вот неделя прошла, а корпуса и дивизии все отступают и отступают. Обливаясь кровью, хороня бойцов, оставляя сгоревшие танки, отходили, оставляя свою землю врагу, оставляя поселки, даже города. Вот уже сто километров от границы, вот уже двести… Соколов стянул с головы шлемофон, взъерошил свои светлые волосы и, откашлявшись, заговорил с интонациями, которые слышал у полкового комиссара за несколько дней до войны на собрании офицеров полка. Молодому командиру было трудно говорить, потому что и Луговой, и Доброжин, и даже механик-водитель Бурун были старше его по возрасту. Все они были сверхсрочниками, которые прослужили в танковых войсках по четыре и пять лет. Их должны были отправить в запас еще весной этого года, но в силу усложнившейся обстановки пришел секретный приказ танкистов в запас не увольнять.

– Это временная мера, Луговой, – заговорил Соколов. – Вы же не первый день в армии, вы понимаете, что раскрытой ладонью не бьют. Командование должно определить, какими силами и в каком направлении ведется наступление противником, определить направление его главного удара, а затем, собрав в мощный кулак все наши бронетанковые силы, ударить, ударить по флангам. Не просто остановить, а окружить и уничтожить врага. Нанести ему такой урон, такие потери, чтобы он в будущем сто раз подумал, прежде чем посягать на нашу Родину!

– Кулак, – тихо пробормотал стоявший рядом сержант Доброжин. – А от нашего кулака только три танка и осталось. Где наш батальон, который придали дивизии? Раздергали по частям наш кулак.

Соколов хотел было возмутиться и строго отчитать командира танка за такие мысли и тактическое непонимание. Доброжин и Луговой были командирами танков в его взводе или, как это звучало в уставе, командиры танковых отделений. На них он надеялся в бою как на себя самого. И то, о чем думали сержанты, было важно для боя, для командира. Как их убедить, что если командование приняло такое решение, значит, в этом была необходимость? Значит, это было единственно правильное решение в данной ситуации. Правда, сам он так не считал, но веру в командиров поддерживать был обязан. Но сказать молодой командир не успел. К танкам подбежал старший лейтенант в гимнастерке с порванным рукавом и следами крови на боку. Он пробежал глазами по лицам танкистов и спросил торопливо:

– Кто командир?

– Командир танкового взвода, младший лейтенант Соколов, – выпалил Алексей, чуть было не бросив ладонь к голове, как это принято по уставу, но вспомнил в последний момент, что шлемофон у него в руке.

Офицер с каким-то странным сомнением оглядел с ног до головы молодого танкиста в комбинезоне, потом разглядел видневшуюся на гимнастерке петлицу с одиноким кубиком и кивнул головой в сторону дороги.

– Бегом к командиру дивизии. Он тебя вызывает.

Во рту у Соколова мгновенно пересохло от волнения. Раз к самому командиру дивизии, значит, будет приказ. Боевой приказ. А он стоит тут и рассуждает со своими танкистами. А машины не проверены, никакого осмотра, как положено по боевому уставу, не проведено! Эх!

– Никонов, – крикнул Алексей в люк своего танка, – пилотку и фляжку с водой. Командирам танков провести осмотр и проверку машин, подготовить их для марша! Никонов, и планшет мой захватите из машины!

Соколов сполоснул лицо, вытер руки протянутым ему серым грязным полотенцем и сразу же представил, какого цвета у него подворотничок на гимнастерке. Наверное, такого же серого. «Эх, и влетит мне, – подумал лейтенант. – Командир, называется. Конечно, командир дивизии мне не прямой начальник, я прикомандирован к части на время, но пристыдить может и сообщить в корпус может о том, с каким внешним видом у них командиры». Носки сапог он протер о заднюю часть штанин комбинезона, схватил планшет с картой и побежал к дороге, где командиры приводили в порядок колонну и где другой машиной стаскивали на обочину горевшую полуторку.

И только выйдя на дорогу, Соколов понял, что не спросил у старшего лейтенанта, где же искать командира дивизии. Это большая ошибка, он ведь и так задержался, а в армии приказы положено выполнять четко и быстро. Разгильдяй, подумал о себе с горечью молодой командир. Пришлось на бегу расспрашивать красноармейцев и командиров, пока ему не указали в сторону березняка, где была натянута маскировочная сеть и стояли командирская «эмка» и несколько мотоциклов. Пробежав еще несколько метров, Соколов перешел на шаг, восстанавливая дыхание. «Еще не хватало перед командиром дивизии дышать, как запаленная лошадь. Еще подумает, что я волнуюсь или, того хуже, боюсь».

То, что Соколов увидел под маскировочной сетью, заставило его сердце сжаться. На носилках лежал комдив с перевязанными грудью и правой рукой. Лицо полковника было бледным от потери крови. Он что-то говорил начальнику штаба, в то время как начмед и медсестра делали ему укол в руку. Алексей подошел, медленно поднял руку к пилотке, отдавая честь, и растерянно посмотрел на старших офицеров.

– Вот он, – сказал слабым голос командир дивизии, – пришел. Поставь ему задачу, Николай Иванович.

Начальник штаба полковник Деев повернул голову в сторону подошедшего танкиста, поднялся с корточек, отряхнув колено, и коротко бросил:

– Идите за мной!

Слышны были команды, приказ отправлять колонну дальше, взревели мотоциклы разведчиков, которые унеслись в голову колонны. Деев остановился возле легкого раскладного походного столика, снял фуражку и устало потер руками лицо. Рядом стояли еще три офицера штаба дивизии, которых Соколов не знал. Зато он увидел летчика в летном комбинезоне и с поцарапанной щекой, который что-то быстро писал, положив листок бумаги с планшетом на колено.

– Как твои танки, командир? – спросил Деев, и Соколов увидел, какие у полковника красные усталые глаза.

– Танки в порядке, товарищ полковник, – бодро отрапортовал Алексей. – Необходимо пополнение горючим и боекомплектом. Экипажи здоровы и готовы выполнить любой приказ.

– Это хорошо, что здоровы и готовы, – кивнул полковник и повернул голову к майору с пышными усами. – Горючее и боезапас, что у нас осталось?

– Бензина совсем мало. Если заправить танки, то придется бросить четыре машины. Были бы «тридцатьчетверки», тогда еще ничего, для них солярка есть, а вот для этих «БТ» с бензиновыми двигателями… И с боекомплектом не очень. Бо`льшую часть резерва патронов мы передали группе капитана Яковлева. Можем выделить по двести патронов на танк. И по тридцать выстрелов – это все, что осталось от снарядов.

– Так. – Деев грозно посмотрел на майора, потом повернулся к Соколову. – Залить в танки горючее под завязку! Полный боезапас патронов к пулеметам. Вот со снарядами у нас плохо, всего сотня танковых выстрелов, это все, что осталось от запасов твоего батальона, танкист.

Соколов ничего не понимал, но взгляд полковника ему не очень нравился. Было в нем не сомнение – вряд ли Деев сомневался в молодом командире, он видел его в бою. Скорее в его взгляде было сожаление. Неуместное какое-то сожаление.

– Слушай приказ, танкист, – заговорил полковник тихим, но твердым голосом. – Пополняешь боезапас, заправляешься и через час выдвигаешься в сторону шоссе Ново-Михайловское – Поздняково. Летун, иди, покажи, где ты видел колонны.

Летчик уже застегивал планшет, отдав исписанный лист бумаги сержанту-связисту. Он подошел к карте, несколько секунд смотрел, ориентируясь, потом взял карандаш и стал показывать.

– Вот здесь, товарищ полковник. Шоссе поворачивает вдоль реки Свислочи и идет на юго-восток. Южнее Ново-Михайловского, в районе железнодорожного депо, колонна грузовиков и бронетехники втягивалась на шоссе. Я сделал два захода и успел насчитать около тридцати танков, два десятка колесно-гусеничных бронетранспортеров, до сотни грузовиков с пехотой, мотоциклисты. С юга к шоссе через поле подходила еще колонна танков. Шли ровно в три ряда. Всего около полутора сотен.

– Понял, танкист, чем дело пахнет? – спросил полковник, заглядывая младшему лейтенанту в глаза. – Дивизия обескровлена, личного состава осталось не больше полка. Почти нет патронов, артиллерии, на плечах висит обоз с ранеными. К вечеру эта механизированная колонна немцев выйдет с шоссе на оперативный простор, развернется и двинется на Минск. А нам нечем сражаться, мы даже не успеем занять оборону, окопаться. Вся надежда на тебя, сынок, понимаешь? Шоссе зажато лесами с двух сторон, вот здесь, в районе понижения, где шоссе спускается в низинку, их можно остановить, задержать. Понимаешь, танкист? Подбить головную технику, продержать совсем немного, не давая возможности отбуксировать подбитые танки и машины, освободив проход по шоссе колонне. Мы передали сообщение в штаб армии, мы передали результаты авиационной разведки. Нужно просто выиграть время! Не дать колонне выйти из лесов на открытое пространство.

– Приказ ясен, товарищ полковник, – неслушающимися губами ответил Соколов.

Он вдруг почувствовал, что взмок под гимнастеркой, под комбинезоном. Это был не страх, это было понимание важности задания, ощущение, что именно ему доверено, он может помочь не роте или батальону – он поможет целой дивизии, армии. Он может помешать немцам выйти в тыл отходящим войскам, спасти тысячи и тысячи жизней. Алексей буквально задохнулся от волнения, он готов был броситься сейчас же к своим танкам. Нет, страх был тоже. Страх, что вдруг не заведется какой-то танк, что они могут подорваться на подходе к шоссе на минах или попасть под бомбы немецких пикировщиков, которые прилетят добивать колонну, которую обстреляли «мессеры». Он может просто не справиться там, на шоссе.

– Я справлюсь, – уже совсем не по уставу и больше для самого себя, а не для полковника, ответил Соколов. – Я знаю, как это сделать, как построить бой.

– Не сомневался в тебе, сынок, – кивнул полковник по-отечески. – Я видел тебя вчера в бою, знаю, как ты раньше воевал. Мы послали бы с тобой еще кого-то, но смысла в этом нет. Там нужны только танки и больше ничего, а их у нас с тобой только три.

Алексей побежал к своим, слыша за спиной, как полковник Деев отдавал приказ заправить танки и сжечь бесполезные грузовики, как солдаты отправились в лес рубить жерди для носилок. Раненых понесут пешком на руках. Много еще каких приказов отдавал начальник штаба, но от каждого из них в душе молодого лейтенанта поднималось понимание, что остатки дивизии находятся в плачевном состоянии. Попади она под удар гитлеровцев – и все погибнут, потому что сражаться нечем. Только подняться в последний раз в штыки.

– Доброжин, Луговой! Доложить состояние машин! – подбегая к танкам, приказал Соколов, чувствуя, что от волнения его голос готов сорваться на мальчишеский фальцет.

Командиры машин переглянулись и стали докладывать и перечислять все, как и положено по уставу. «Так, – мысленно повторял про себя Алексей, слушая командиров танков своего взвода. – Состояние траков удовлетворительное, у Доброжина расход масла увеличен, но это сейчас неважно, не марш-бросок ведь намечаем. На несколько часов боя хватит, если дольем до уровня. Так, тягу правого фрикциона, ничего, заменить ее – дело пяти минут. Хорошо, пока все хорошо. Плохо, что машины не радиофицированы, ох как бы рация помогла в таком бою, когда все решает маневренность. А советские танки более маневренные, более скоростные, чем немецкие. На этом и надо строить бой. Ребята у меня толковые, не первый бой с ними принимаю, не подводили, храбрые, умелые».

Пока механики заправляли баки, а заряжающие принимали снаряды и патроны из подошедших к танкам полуторок, Соколов с командирами танков расстелил на траве карту, ставя задачу.

– Эх, вот придумали штабисты! – то ли возмутился, то ли обрадовался Луговой, но возглас у него был возбужденный. – Тремя танками остановить колонну? Лихо!

– Место хорошее, – пожевывая травинку, кивнул Доброжин. – Судя по карте, там кроме шести метров дорожного полотна еще метров десять в каждую сторону обочины с кюветами. Не особенно объедешь головную машину, если ее поджечь. А в низинке они вообще откосами будут зажаты. Жалко, что не ущелье, как в горах, перепад высот всего метра три.